Рейтар

— Албин сам наших людей заказал? — усомнился я.

— Не сам, наверное, но мне об этом ведь не станут говорить, правда? — удивился он моему вопросу. — Мне и про самого Албина не говорили, это я уже сам понял. А говорил со мной секретарь. Все. И платил он. И за работу он спросить обещал.

— Спросил? — усмехнулся я.

— Нет пока, — чуть помрачнел Сэт. — Поэтому я с тобой и говорю теперь, предчувствия у меня не очень хорошие на его счет.

— Тогда пиши, вон же бумага перед тобой, — показал я стволом. — Все пиши. И отдай это мне. Это и будет гарантия того, что я тебя не убью.

Не знаю, поверил бы я мне самому на его месте или нет. Но люди, стоя перед лицом неминуемой смерти, зачастую начинают верить в чудеса. Да и не чудо это для того, кто душегубствовал по найму. Сегодня платит один, а завтра другой. А самых лихих душегубов и живодеров еще и переманивают друг у друга, подчас даже враги. Так что... все в порядке вещей, нет никакого чуда.

— Когда и как вы с секретарем встретиться должны?

— Он меня сам найти должен. Дождется доклада от городской стражи о том, что все кто должен умереть, умерли, и придет оставшееся заплатить.

— А аванс ты брал?

— Без аванса не работаем, — усмехнулся он.

Сэт писал лист за листом, я быстро проглядывал их — есть имена, есть адреса. Не знаю, насколько это все правда, но... мне кажется, что он уже попрощался со всеми и спокойно их продает. Раз краденым торгует, так почему бы и нанимателями не торговать?

В сарае было по-прежнему тихо, время от времени фыркали лошади у входа, да время от времени что-то насвистывал Барат, явно нервничая.

Где-то через полчаса Сэт Кошелек отбросил карандаш и сказал:

— Все, закончил.

— Сиди пока смирно, — сказал я, взяв бумаги и чуть отступив назад.

Проверить его ответы мне вообще-то нечем. Так что придется принимать все на веру. И выбора нет. Но все равно это лучше чем ничего. Даже если он и пытался наврать, то где-то должен был проговориться.

— Как? — спросил Сэт, с заметным нетерпением ожидая окончания чтения.

— Потом повнимательней гляну, — сказал я, выкладывая бумагу перед ним. — Вот здесь, внизу листа, подпиши: "Я, Сэт, прозываемый Кошельком" и так далее, "обязуюсь сотрудничать с соглядатаями рисского княжества за помесячную плату..." Сотню тебе, хватит? — спросил я, чуть заходя сбоку.

— Да хватит, конечно, — энергично закивал Сэт, дописывая фразу.

Прижав дуло отобранного револьвера к его виску, я потянул спуск. Грохнуло, голова Кошелька дернулась, кровь вперемешку с мозгами забрызгала серую стену. Я успел схватить листы бумаги до того, как его лоб со стуком врезался в столешницу.

— С собой бы тебя забрать, да не сможем через город провезти, — сказал я уже мертвецу. — Так что только вот так.

В дверь заскочил Барат, уставился на меня.

— Что суетишься? — обернулся я к нему. — Сторожи. Не всполошились?

— Нет, тихо вроде.

Звуков, стука всякого и грохота вокруг много, за всем этим револьверный выстрел легко не услышать. Платком обтер рукоятку револьвера, вложил в руку мертвеца и его пальцы сжал. Слышал, что умеют толковые дознаватели графитным порошком следы пальцев выявлять, вот и берегусь. Затем его нож в крови Пузыря испачкал и на стол перед убитым бросил. Думаю, что следов его пальцев на ноже и так хватает.

Все. Глядишь и решат, что Сэт сам себя жизни лишил, а перед этим убил Пузыря. Собрал со стола бумаги, убрал их в сумку, да и вышел из сарая, в котором все сильнее и сильнее пахло кровью.

— Уходим, Барат.

Вскарабкавшись в седло, огляделся. Нет, никто не бежит сюда, никто не паникует. Похоже, что все прошло незамеченным для окружающих. Мы даже коней гнать не стали, шагом с места пустили, чтобы лишнего внимания не привлекать.

— Маст... Арвин, — спохватился Барат, вспомнив, что обращение по уставу я запретил. — Узнал что от них?

— Похоже, что узнал, — кивнул я. — Проедем мимо одного места, потом во второе заглянем — а дальше и из города можно. Дел у нас еще много.

Я намеренно свернул на главную, самую широкую улицу, ведущую от порта к лабазам. На ней и людей много, и коней, и на конях этих самых люди с оружием, самые разные, так что ничьего внимания мы не привлечем. Тянуть ломовые лошади и быки большие возы с товаром, кричат обозники, идут бригады грузчиков на работу, шум, гам, где-то за забором еще и целая свора собак лает, в общем, день в разгаре.

А хорошо, что все путешествие сюда нас по городской карте гоняли и приметы описывали. Еду сейчас если и не как у себя дома, то в знакомом месте. Знаю куда свернуть, знаю что искать.

Секретаря члена городского Совета Албина звали Пателем. Жил он не в доме своего старшего, чего я опасался, а отдельно, в чистом квартале за Ратушной площадью, почти у самого собора Сестры Скорбящей. Жил неплохо — двухэтажный дом с маленьким палисадником пусть роскошью и не поражал, но был добротным, оштукатуренным насвежо, оградка покрашена, мостовая перед домом гладкая, да и соседи все такие же, с достатком, уважаемые люди. У калитки, на почтовом ящике, табличка висит латунная, начищенная как зеркало: "Секретарь городского советника Патель". Вот так, и уточнять ничего не нужно.

Поэтому мы даже шага коней не замедлили, просто проехали мимо неторопливым шагом, запомнив место.

— На дом самого советника глянем, Барат, — сказал я своему спутнику, поворачивая мерина в узкий переулок Фонарщиков, который должен был вывести нас на широкую Большую улицу, на которой находились и самые дорогие в городе лавки, и самые хорошие рестораны, и где, насколько мне рассказали, в дырявых, скажем, портках, или без сапог, так и по самой улице не дали бы пройти, забрали бы в участок.

В переулке стук копыт по мостовой плитке стал громче, возвращаясь эхом от стен. В одном месте с трудом разминулись с большой, груженной мебелью телегой, потом за нами погнался какой-то лохматый пес, отчаянно облаивая, но близко не подбираясь.

На Большой же улице людно не было, разве что у лавок и заведений портных стояли экипажи с дремлющими на облучках кучерами, дожидаясь, похоже, хозяек, отправившихся за покупками. Посередине улицы неторопливо ехал конный патруль стражи, поглядывая по сторонам. Видать, следили за тем, чтобы никто в дырявый портках сюда не забрел. Дворник тротуар мел. В одном месте девушка в белом переднике шваброй мыла крыльцо обувной лавки. Окна кафе открыты на улицу, за ними видно все больше дам, сидящих стайками за круглыми столиками и попивающих кофе с пирожными. А между столиками девочки-подавальщицы в белом носятся.

В самой своей середине Большая улица пересекала площадь Согласия, в середине которой был большой сквер, полный нянек с колясками. В песочницах и на деревянных горках играли дети, одетые чисто и даже обутые, что нормальному человеку сперва и видеть странно. От площади мы свернули направо, на бульвар Второго Благодарения, где увидели мраморную статую преклонившей колено Блаженной Матери, положившей правую руку на алтарь.

Если на Большой улице дома были сплошь трехэтажные, построенные вплотную, то здесь они сменились роскошными городскими особняками. Да такими, в которых, наверное, и владетельный князь жить бы не постеснялся — стоящими в глубине просторных дворов, за высокими чугунными решетчатыми заборами, с мощеными дорожками, идущими к широкими подъездам, на которых должны были разворачиваться экипажи гостей, высаживая седоков.

Стражи еще прибавилось, в нескольких местах мы увидели полосатые будки, укрывавшие вооруженных стражников, лениво поглядывавших по сторонам. Тут уж точно никого лишнего не любят, не зря улица почти пустая.

Особняк городского советника Албина я узнал легко, по отлитому в чугуне гербу, висящему над воротами — надутому парусу под раскинувшим лучи солнцем. Насколько я помнил из того, что мне по пути сюда рассказывали, состояние рода Албина пошло с морской торговли. И основные покупатели его торгового дома жительствовали в Валаше, так что городского советника Албина никак нельзя было считать рисским союзником.

Сам же дом был огромным, длинным, в два этажа строенным, покрашенным по штукатурке в желтоватый цвет, с белыми колоннами и фронтоном над ними. У высокого, в пять ступеней, подъезда, стояла роскошная лакированная коляска с гербами, запряженная парой великолепных лошадей. Похоже, что советник куда-то собирается.

Посмотрели. Запомнили. Остался последний адрес, в куда менее благостном районе Улле — Холмах. Город возник на пересечении двух торговых путей. Один из них направлен на север, или с севера, это как угодно, а второй — с востока на запад. И если на северном пути, больше речном, расположен порт, лабазы и склады, один из базаров и все к ним прилегающее, то вдоль пути западного вытянулись все бедные районы города, трущобы, и там же нашлось место для еще одного базара и прибазарного района. Вот там, если верить тому, что написал покойный ныне Сэт, и устроилась на жительство бывшая банда Вилана Дятла, благодаря мне ставшая бандой Мака Шустрого.

Чистые кварталы закончились, мощеные улицы сменились пыльными дорогами из укатанного в глину гравия. Сначала шли кварталы, где за каждыми воротами была или фабрика, или мастерская, а если лавка, так все больше скобяная или с инструментом. Публика тоже была одета по-рабочему, кто рваный, кто в масле испачкан, кто в известке, а кто и в краске. Громыхало железо, где-то что-то сверлили, пахло то чем-то едким, то гарью, то и вовсе дрянью какой-то. Коляски сменились снова телегами, а кучера — возницами. Затем мы выехали на Западный тракт, в этом месте рассекавший окраину города пополам. Слева, ближе к берегу, лежали жилые кварталы мастеровых, застроенные маленькими домиками и большими доходными домами, и на самой окраине был базар и торговый район вокруг него, а справа от тракта, до самых предгорий, тянулась Босяцкая Долина — местная трущоба, куда городская стража обычно даже не совалась. А если уж приходилось устраивать облавы, то шли туда они в сопровождении солдат.

В Босяцкую Долину мы и свернули.

Глава

Трущобы во всех больших городах устроены одинаково. Никто не планирует улицы и никто не смотрит за тем, как строятся дома. И из чего они строятся. Скопление покосившихся халуп, скворечников и как там еще можно все это назвать, из чего состоят берега, сжимающие узкие и извилистые то ли улицы, то ли ущелья. Строения эти прижимаются друг к другу боками, заборами, дворами, углами, крышами, а где-то и с крыши на крышу переходы виднеются, по каким, наверное, можно все эти трущобы насквозь пробежать, если знать путь через этот лабиринт.

Иные считают, что живет в таких местах самый обездоленный и несчастный народ, но это не так — населены трущобы именно что босяками, то есть бездельниками, преступниками, потаскухами и прочим подобным людом. Те, у кого есть человеческая работа, живут в других районах, рабочих или торговых слободках, и в трущобы их никакими пряниками не заманишь.

Грязь на здешних улицах и не высыхает никогда, похоже. У калиток, дверей и ворот кучками стоят оборванцы и бездельники, бегают босые чумазые дети, откуда-то пахнет дурь-травой, и думаю, что это не самое гадкое из того, что здесь купить можно, откуда-то прет самогоном, который тут гонят, похоже, открыто, невзирая на запреты и законы. Грязные и мерзкие, похожие на то ли сараи, то ли на склепы трактиры тут тоже имеются, увидел и бордель, возле которого сидели на лавке, зевая и почесываясь, несколько отвратительно вида немолодых шлюх.

Но есть в таких местах и настоящие дворцы, разве что их с улицы разглядеть сложно. Увидишь просто забор, а за ним глинобитные стены небольшого дома, прижавшегося к другому, соседнему дому, а тот еще к одному, и так, случайно, даже не догадаешься, что дом это на самом деле один, просто выходов у него много, да все на разные дворы, да еще и подземный ход из него наверняка имеется. И только заглянув за этот забор, увидишь и конюшню с хорошими лошадьми, и удобную мебель на кривой террасе, а затем обратишь внимание, что пробегающие оборванцы на всякий случай стараются от забора подальше держаться.

В таких дворцах живут те, кто определяет порядок вещей в таких вот трущобах. Из тех, кто разбоем живет, или контрабандой, или торгуя маковой пастой, вызывающей сны и скорую смерть курильщика. Денег у таких людей хватает и на то, чтобы переселиться в чистый район, да изменчива фортуна, не повезет, придут за тобой — и куда потом денешься? А здесь выходов много, и на крышах в разных местах мальчишки сидят, которым такие вот воротилы местные малую денежку приплачивают за то, чтобы те следили за подступами. Подняли тревогу — и ищи ветра в поле. Вот и остаются такие "черные владетели" жить там, где выросли, в своем кругу.

Сэт описал путь детально, что хорошо, потому что названий улиц в таких местах не водилось, а все попытки городских властей хотя бы номера проходам присвоить заканчивались ничем — босота таблички сбивала и уничтожала. Кому надо, тот и так дорогу найдет, а если кто тут не нужен, так нечего ему и шляться. Или расспросами внимание привлечет.

Посторонних в сердце трущоб обычно не любят, если кто и приходит из других районов за чем-то запретным, тот делает свои дела, глубоко в такие места не удаляясь. Зайти в них просто, а вот выйти может оказаться куда труднее. Можно и просто не выйти, и никто тебя никогда не найдет. Но это обычного человека касается. Мы же с Баратом заставляли встречных отводить взгляды, уступать дорогу и прятаться по переулкам. Одетые как сейчас и вооруженные до зубов, выглядели мы "стрелками", а такие в подобных местах гости частые. И связываться с подобными людьми мало кто рискует, потому что стреляют они обычно раньше, чем задаются вопросом о том, стоило ли это делать.

Со слов Сэта выходило, что жила банда Мака Шустрого в самом сердце Босяцкой слободы, на единственной более или менее широкой улице. Приглядевшись, я понял, что и все остальные местные "дворцы" на этой же улице и расположились. Только сюда можно телегу пригнать и в ворота загнать, а в других местах так и не получится.

— Вон их ворота, — первым заметил Барат, которому я заранее описал место, куда мы едем.

Нужные ворота были серыми, с виду даже ветхими, хоть и совсем не покосившимися, врезанными в высокий облупленный глинобитный забор, заглянуть за который можно было только встав на стременах, да и то видно немного. Опознали по каменным столбикам, защищавшим воротный проем от тележных колес. У всех других они были деревянными, а здесь вот такие — гранитные. И тут, получается, Сэт не соврал. Похоже, что всерьез рассчитывал выжить, а то и сотрудничать начать. Может и ошибся я, его застрелив? Нет, не ошибся, нельзя нам сейчас рисковать, слишком много на карте стоит. Хочет Арио единым ударом всякое влияние Валаша в этом городе прекратить, так что нет возможности очень разборчивым быть.

Останавливаться опять не не стали, потому что остановишься — Мак сразу узнает о том, что кто-то его двором интересовался сильно. Вон двое мальчишек сидят на крыше какого-то сарая и на нас глазеют. Могу золотой поставить против старой портянки, что они тут за часовых. При первой возможности с окладом побегут.