Если судьба выбирает нас...

А вот 56-ой Запасной был полнейшим воплощением всех возможных недостатков строевой части. Если кратко: стадо баранов под командованием козлов. Я, конечно, слышал, что пастухи именно так и поступают, потому как козлы умнее и берут на себя функции вожаков стада, но в приложении к людям все это выглядело удручающе.

Народец там подобрался все больше мелкий, ленивый и туповатый. Процедура тренировок запасников на плацу вызывала жалостливое недоумение, типа 'что все эти люди здесь делают?'.

С офицерами в 56-ом полку дела были еще хуже, чем у нас. Нас-то на четыре роты двое вменяемых — я и Сороковых. А у них, на двенадцать рот, вменяемых было трое: двое выслужившихся в офицеры из унтеров и один московский интеллигент Сережа Эфрон, кстати — муж Марины Цветаевой!

Наше гренадерское офицерство с 'запасными' коллегами не ладило, за исключением Эфрона — Сергей был принят нашим сообществом благосклонно, по причинам мне неизвестным.

В продолжении темы о Запасном Пехотном, остается добавить, что вооружены они были трофейными австрийскими 'Манлихерами' без штыков, причем винтовок хватало только на половину личного состава и подразделения постоянно делились по типу тренировки на 'шагистов' и 'стрелков', передавая оружие по кругу.

Поглядывая в окно на мучения пехотинцев, изображавших штыковой бой с помощью прикрепленных к винтовкам прутиков, я размышлял о том, что, несмотря на явный прогресс, по сравнению с известным мне вариантом развития исторических событий, Россия все же не смогла в достаточной степени обеспечить себя всем необходимым для ведения полномасштабной войны.

Думы тяжкие были прерваны неожиданным вопросом поручика Беляева:

— Барон, вы ведь служили в третьем батальоне?

— Именно так, Владимир Игнатьевич!

— Вот видите! Я же говорил! — Победно ухмыльнулся Беляев. — Капитан Берг был вашим начальником?

— Да. А в чем дело?

— Просто, мы с Андреем Ильичем, обсуждаем целесообразность похорон штаб-офицеров на Родине, за счет казны.

— Я считаю, что это весьма почетно! — подтвердил Пахомов.

— А причем тут капитан Берг?

— Ну, как же? — Удивился наш 'самый весомый гренадер'. — Ему же еще летом памятник справили на Немецком кладбище на Введенских Горах, за казенный счет! Я еще с одним взводом в караул ходил. Командование гарнизона было и из штаба округа тоже!

Но я уже не слушал...

Надо же, а я, лопух, и не знал, что Иван Карлович похоронен здесь — в Москве!

8

Извозчик остановился у стрельчатой арки кирпичных ворот готического стиля на Госпитальной площади и объявил:

— Извольте, вашиблаародия, Немецкое кладбище!

— Савка, отблагодари! — Велел я, выбираясь из коляски на брусчатку мостовой.

— Ирод! Чуть не растряс! — Пробурчал мой денщик, спрыгивая с облучка, где сидел бок о бок с извозчиком. Потянувшись, он сунул руку в карман шинели и, недовольно зыркнув единственным глазом, кинул вознице положенное вознаграждение. — Накося тебе, твой гривенник!

— Благодарствую! Прикажете ожидать? — ничуть не обидевшись, поинтересовался 'лихач', осматривая монетку.

— Нет! Езжай себе!

— Да помогите же мне, наконец, вылезти! — Возмутился сидевший в коляске Литус, который на протяжении всей мизансцены терпеливо ожидал, когда же, наконец, о нем вспомнят.

Мы с Савкой подхватили Генриха под руки, и аккуратно поставили на мостовую, следом вручив болезному его костыль. Надо сказать, что мой друг шел на поправку и последнее время обходился только одним костылем, напоминая при этом незабвенного Джона Сильвера.

— Венок не забудьте! — напомнил Литус, одной рукой пытаясь одернуть шинель.

— Тебя же не забыли? — Огрызнулся я. — Савка! Венок!

— Уже, вашбродь!

Узнав у кладбищенского сторожа, где находится интересующее нас захоронение, мы двинулись в глубину главной аллеи.

Иноземное, а точнее Немецкое кладбище на Введенских Горах, и в мое время было одним из памятников культуры. Многочисленные надгробия с надписями на русском, немецком, французском и польском языках, поражали разнообразием — от простых каменных плит до роскошных мавзолеев из мрамора.

А вот и цель нашего печального путешествия: трапециевидная стела на резном четырехугольном постаменте.

'Капитанъ ИВАНЪ КАРЛОВИЧЪ БЕРГЪ 8-го Московскаго Гренадерскаго Полка. Родился 22 сентября 1881 г. Палъ въ сраженiи 16 iюня 1917 г.'

Чуть ниже под прочерком, все тоже самое, но по-немецки. Вот только вместо 'Иван Карлович' — просто 'Johann', и в самом низу 'Ruhe in Gott' /Покойся с Богом/.

У подножия памятника небольшой венок с надписью 'Dem Lieblingsmann und dem Vater' /Любимому мужу и отцу/.

Савка без слов возложил рядом и наш поминальный дар 'От друзей и сослуживцев' и вместе с нами обнажил голову.

Стоя на холодном ноябрьском ветру, я вспоминал этого строгого, но душевного человека с высоким лбом мыслителя и блеклыми печальными глазами. Отличавшийся в житейских делах типично остзейской флегматичностью, по службе Иван Карлович был суров, но справедлив. Будучи одним из младших офицеров нашего 3-го батальона, я всегда чувствовал уверенность в себе и в нем, как в вышестоящем начальнике.

Теперь же, стоя у строгого черного камня, ощущаю только невыносимую печаль и чувство потери...

Стоящий за спиной Савка начал, было 'Помяни, Господи Боже наш...'...

Я, было, подумал, что надо заказать заупокойную службу, но вовремя вспомнил, что лютеране не признают церковных заупокойных молитв — они верят, что только пока человек жил, за него можно и нужно было молиться.

Пошел легкий пушистый снег. Снежинки, кружась в воздухе, оседали на наших непокрытых головах, таяли на лице...

Покойся с Богом, Иван Карлович Берг, капитан московских гренадер...

* * *

— Здравствуйте, господа! — произнес из-за наших спин тихий женский голос с едва заметным акцентом. — Вижу, вы пришли навестить моего бедного Йоганна?

На дорожке стояли две дамы в темных пальто и шляпках с черной вуалью, старшая тяжело опиралась на руку своей юной спутницы.

Мы, четко, как на параде, надели фуражки и поочередно представились:

— Третьего батальона Московского Гренадерского полка поручик Генрих Литус!

— Запасного батальона Московского Гренадерского полка подпоручик Александр фон Аш!

— Анна Леопольдовна Берг... Вдова Ивана Карловича. А это моя дочь — Эльза...

Упомянутая девушка сделала книксен, а мы в ответ склонили головы и щелкнули каблуками. Точнее, щелкнул я, а Генрих изобразил стойку 'смирно' настолько, насколько это возможно сделать, опираясь на костыль.

— Мы пришли помянуть Ивана Карловича — он был нашим батальонным начальником. — Пустился в объяснения Литус. — Как только вышла оказия, мы взяли на себя смелость возложить венок от лица тех, кому довелось служить вместе с ним.

— Я вижу, вы ранены? — дама глазами указала на костыль.

— Мы с Александром, вместе находились на излечении в госпитале.

— Это... После ТОГО боя?

— Да. Мы оба были ранены в том бою под Розенбергом. Александр чуть раньше...

— Скажите, господин поручик... — Анна Леопольдовна замялась. — Вы были при этом, когда моего Йоганна... Когда он умер?

— Нет. Когда господина капитана... Ивана Карловича... — Неуверенным голосом поправился Генрих, — ранили, я был в другом месте. Но, так случилось, что нас вместе несли в лазарет...

— Он что-нибудь говорил? — Лицо женщины побледнело, и она крепче сжала локоть дочери.

— Иван Карлович был в беспамятстве... — Убитым голосом проговорил Литус.

Анна Леопольдовна покачнулась, и я бросился ее поддержать.

— Благодарю вас, — еле слышно прошептала она. Потом медленным движением подняла вуаль и посмотрела в глаза бледному как смерть Генриху. — Я должна знать, как... Как это случилось!

Но Геня молчал, стиснув изо всех сил перекладину костыля.

На самом деле 'это' произошло прямо у него на глазах. Они с Иваном Карловичем стояли у перископа, на только что отбитом у немцев наблюдательном пункте, когда шрапнель разорвалась почти на бруствере. Свинцовый дождь хлестнул по всем, кто там находился: погибли вестовые и телефонист, Берг был смертельно ранен, а Литусу досталась одна пулька, раздробившая бедро.

По сути, Иван Карлович заслонил Генриха собой...

Вот об этом, как раз и не стоило говорить...

Никогда!

9

Жизнь в батальоне текла своим чередом: муштра, построения, отчетность и прочее, прочее, прочее...

Кроме прочего — ночное дежурство по батальону раз в четыре дня.

В целом, я был доволен тем, как Дырдин справляется с обучением солдат и поддержанием дисциплины в роте. Жесткий и молчаливый, он одним только движением брови вгонял провинившегося новобранца в трепет. Поначалу, я несколько раз наблюдал, как фельдфебель раздавал 'особо отличившимся' увесистые тумаки. Пришлось провести с ним воспитательную беседу, поделившись богатым опытом, почерпнутым из будущего арсенала старшин 165-го полка морской пехоты. Дырдин проникся и теперь наши 'таланты' отбывали свои 'залеты' в виде 'лечебной' физкультуры: отжимания, приседания, ходьба гусиным шагом или наматывание кругов вокруг длиннющих корпусов Покровских казарм. Хотя, в некоторых случаях было заметно, что кулаки у него чешутся. Я его понимал, ибо чувства фельдфебеля были мне понятны и знакомы — новобранцы конца ХХ-го века отличаются от своих товарищей по несчастью из начала века, только уровнем образования, и уж никак не способностью к 'залетам'.

Кстати, намедни 'залет' был и у меня — подполковник опять поставил мне на вид за отсутствие усов. Пообещав исправиться, я отделался приказом 'удивить' начальство новой строевой песней.

* * *

Расположившись в 'штабной', я грустил сидя со стаканом свежезаваренного чая в руках, разглядывая причудливые блики в начищенных боках самовара.

Какие строевые песни я знаю?

Местные не подходят под требования Озерковского, по пункту 'новая'. Советские? Эти — не катят по идеологическим соображениям и из-за явных анахронизмов.

Что еще?

'Солдат молоденький в пилотке новенькой'? Не то!

'День победы'? 'Десантная строевая'? 'Нам нужна одна победа'? Или родимые 'Мы — тихоокеанцы'?

Все не то!!!

Чего делать-то? Не самому же сочинять? Давайте, господин подпоручик, мыслите масштабно! Какие еще источники могут быть?

Ну конечно! Кино!!! Ведь 'Нам нужна одна победа' — это песня из фильма! Какие у нас есть подходящие фильмы?

'Гусарская баллада'! Там песенка есть 'Жил был Анри четвертый, отважный был король...' — вполне даже строевая. Хотя, мои лопухи деревенские такой сложный текст не потянут...

М-м-м... Сейчас башка взорвется!!!

Эврика!!!

* * *

Несколько дней спустя, рота совершала учебный марш до стрельбища в Ростокино. Шли в колонну по четыре, с полной выкладкой, для веса добавив в ранцы мешочки с песком.

Мне пришлось топать пешком вместе со всеми, потому что — так положено! Хорошо еще, что идти сравнительно недалеко — всего-то десять верст. Дабы длинная ротная колонна благополучно прошла сквозь лабиринт московских улиц, нас сопровождала пара конных жандармов. Так и шли: сперва по Бульварному кольцу, потом по Сретенке, по 1-ой Мещанской и дальше по Ярославскому шоссе.

Со всеми вынужденными остановками вышло почти три часа — все же ходить по густонаселенному городу походной колонной довольно хлопотно. Я замаялся подавать команды и следить, чтобы строй не растянулся.

Передохнули, получили огнеприпасы и погнали гренадер на позицию. Стреляли повзводно под чутким присмотром местных унтеров-инструкторов. Результаты записывал дежурный офицер — молодой румяный штабс-капитан без трех пальцев на левой руке и со значком 22-го Нижегородского пехотного полка на груди.

Стрельба велась из положения 'стоя с руки' с трехсот шагов по поясной мишени и 'лежа с руки' с шестисот шагов по грудной мишени. В первом случае, на 'Отлично' из пяти патронов надо было попасть четырьмя в щит размером 30 на 36 вершков, из них двумя пулями в фигуру человека на щите. Из положения лежа — тот же результат по мишени 20 на 20 вершков.

Отстрелялись хреново.

Отличников на всю роту оказалось одиннадцать человек, включая всех унтер-офицеров. 'Хорошистов' уложивших три пули в щит, при этом одну — в фигуру, было еще семнадцать. Зато тех, кто в щиты не попал вообще, было больше половины роты!

Офицер-наблюдатель, сверив результаты, хмыкнул и сказал, что это еще ничего...

Как же тогда в его понимании стреляют 'плохо'?

Передохнув в пустующих конюшнях и пообедав выданным еще в казарме сухпаем, рота двинулась обратно 'домой'.

Бухая сапогами по проезжей части Ярославского шоссе, гренадеры распевали свежеразученную строевую песню, под чутким руководством нашего запевалы Пашки Комина. Моя задумка удалась, 'стрелецкую' песню из фильма 'Иван Васильевич меняет профессию' солдатики усвоили очень даже неплохо:

Зеленою весной под старою сосной

С любимою Ванюша прощается.

Кольчугой он звенит и нежно говорит:

"Не плачь, не плачь, Маруся, красавица..."

Маруся молчит и слезы льет.

От грусти болит душа ее.

Кап-кап-кап — из ясных глаз Маруси

Капают слезы на копье.

Кап-кап-кап — из ясных глаз Маруси

Капают — горькие — Капают — кап,

кап — Капают прямо на копье!

Студеною зимой опять же под сосной

С любимою Ванюша встречается.

Кольчугой он звенит и нежно говорит:

"Вернулся я к тебе, раскрасавица."

Маруся от счастья слезы льет.

Как гусли душа ее поет.

Кап-кап-кап — из ясных глаз Маруси

Капают слезы на копье.

Кап-кап-кап — из ясных глаз Маруси

Капают — сладкие — Капают — кап,

кап — Капают прямо на копье!

10

На следующий день после службы я поехал в госпиталь навестить Литуса, предварительно заслав Савку в магазин за гостинцами. Теперь денщик тащил позади меня корзинку всяческой снеди.

В коридоре мы нос к носу столкнулись с доктором Финком:

— Здравствуйте, Якоб Иосифович! Как там ваш подопечный?

— Добрый вечер, Александр Александрович! Который из многих?

— Уверен, что вы догадываетесь, чье именно здоровье меня интересует!

— Хорошо-хорошо! Сдаюсь!

— Охотно принимаю вашу капитуляцию! Итак, что там с Генрихом?

— Думаю, что сможем выписать его на домашнее лечение в конце декабря. Заживление прошло успешно, опасность тромбоза миновала — теперь нашему общему другу необходимо разрабатывать ногу. Генриху Оттовичу надо отставить костыли и заново учиться ходить, хотя бы с тростью.

Распрощавшись с доктором, мы двинулись в палату к Литусу.

Мой друг сидел у окна, задумчиво созерцая хлопья мокрого снега, летящие из темноты. На столе стояла корзинка с едой, подобная той, что Савка нес с собой, и букетик свежих цветов в граненой вазочке.

— Ого! Я вижу, что ты без меня не скучаешь? Отец приезжал?

— Нет... — Генрих смущенно потупился. — У меня были Анна Леопольдовна с Эльзой.

— ???

— Они неожиданно приехали сегодня утром. Привезли гостинцы, цветы... Анна Леопольдовна сказала, что они решили опекать меня, до самого выздоровления. Я был в смятении и во всем с ними согласился...