Внизу, знал Лёхин, течёт овражная речка в обрамлении кое-где скрывающих её кустов и высокой травы, по осеннему времени полёглой. И, заглянув за перила, он ожидал увидеть, может, поблёскивание воды в свете редко горящих фонарей на мосту да чёрные фигуры, созданные кустами.

Перегнулся — и застыл, забыв дышать.

Под мостом текла странная огромная река. Она тоже поблёскивала, как должна блестеть речка, но не случайными бликами. Громадное тело, выложенное прихотливыми плитами, глянцево светилось не только в свете фонарей, но и луны. И — текло, переливаясь, к заливу, сопровождаемое уже знакомой, но тем не менее всё-таки колдовской атональной музыкой поющих ночных небес.

Странное плиточное течение здорово завораживало, и Лёхин пришёл в себя, только когда Вертушинка негромко, но звонко сказала:

— Вот и уполз. Теперь до утра купаться в заливе будет. Жаль, что нам некогда, посмотреть бы — красота же!

Лёхин вконец опомнился и обнаружил, что стоит с глуповатой улыбкой, как тогда, августовской ночью, когда дракон взлетел из-за автомобильной эстакады, а он потом встал на место взлёта, а оно — тёплое!..

Переглянувшись с Шишиком, человек снова, пока ещё на негнущихся ногах, зашагал дальше. Необычное происшествие имело одно очень важное следствие: Лёхин наконец додумался, как он будет искать связующую нить. Очень просто: не саму нить искать надо — Палисадничего. Там же клумб полно, а значит, за ними присмотр нужен. Палисадничих на кладбище должно быть много.

Успокоившись на этой мысли, он прошагал мост и начал подниматься всё так же, параллельно дороге. Теперь он немного ожил и захотел поговорить.

— Вертушинка, а ты кто?

— Чего ещё придумал — кто я! Вертушинка я! Кто ж ещё!

— Ну, я имел в виду, что все, кого я до сих пор встречал, обязательно имеют отношение к чему-то. Домовой — стережёт дом. Палисадничий ухаживает за газонами и садами. Шишики, — тут Лёхин улыбнулся, — пинают хозяина, если что. А ты? Кто ты такая?

— А то не видно? Вертушинка — значит, верчусь.

— Зубы не заговаривай. Ты уже несколько раз помогла мне, зная заранее, что произойдёт там, куда мне надо. Так кто же ты такая?

— Да как мне не знать, если, пока ты шаг сделаешь, я уже слетала туда-сюда по делам, а уж по дороге всё увидела? Вот и обсказала, что тебе надо.

— Да уж... Что-что — а летать ты можешь, — вздохнул Лёхин, поняв, что Вертушинка не выдаст своего назначения в паранормальном мире. Ловко она его вопрос обошла. — Пусть будет так — бегаешь ты быстро. Мне хочется у тебя ещё кое-что спросить, да не знаю, ответишь ли. А если ответишь, пойму ли я.

— Да разве я хоть раз что не так ответила? — удивилась Вертушинка.

— Ты-то отвечаешь, — ухмыльнулся теперь человек, — да всё как-то так, что я при своих же вопросах остаюсь. Ну, попробуем ещё раз. Почему я вижу только твою голову, а всё остальное для меня — только вихрь какой-то?

— А как же иначе? Я ж торопыга! Пока туда-сюда сбегаю, вот и завертелась-закружилась! Зато сколько узнать успеваю!

И, словно в подтверждение, вильнула в сторону, проехавшись по не шелохнувшимся под ней кустам, и опять выпорхнула уже чуть впереди.

— И что ты узнала? — с любопытством спросил Лёхин.

— Чисто впереди! — доложил вихорёк. — Идти можно!

— Ага, а могли быть и мины, и снайперы на деревьях, — снова вздохнул человек.

Едва заметно вздымая пыль, Вертушинка "постояла" на месте и усмехнулась:

— А что? Было бы лучше, если б ты дороги не знал? Спокойна она — нет ли?

— Чудо в перьях, — прошептал Лёхин и повернул налево.

Боковая дорога вела к кладбищу, а если спускаться ниже, через полчаса можно дойти до речки у старой кондитерской фабрики, а там и до родника недолго, где Лёхин не далее как вчера оставил Ручейников.

Словно пьяная, Вертушинка боком завалилась в сторону мемориала и, закрутившись в сторону скамьи при клумбе, примирительно предложила:

— Ты ведь Палисадничих искать будешь? Так ищи. Домой-то всё равно возвращаться отсюда будешь. Иди, спрашивай их про нить свою, а я тебя здесь подожду.

— А стоит ли мне их спрашивать? — задумчиво остановился человек. — Ты ведь уже всё знаешь. Может, сама скажешь, где та нить находится?

— Во всеведущие записал? — польщённо захихикал вихорёк. — Приятно. Но уж нет. Пойдёшь своими ножками и всё сам разузнаешь!

И порхнул в кусты, которые даже не зашелестели.

Направляясь к настоящему кладбищу, Лёхин почему-то скептически думал, что Вертушинка наверняка будет обретаться во время его разговора с Палисадничими рядом — и подслушивать. "Фулиганьё!" — как выразился бы Дормидонт Силыч.

33.

Он медленно обошёл плитки парадной части мемориала. Внимательно, там, где не хватало света высокого фонаря, лучом своего фонарика обшарил все клумбы, затем прогулочным шагом прошёлся по асфальтовой, всё ещё обихоженной дорожке, пересекающей кладбище сокращая путь к жилому микрорайону, и, наконец, свернул с неё, подсвечивая фонариком, на утоптанную тропу.

Странно, ни одного Палисадничьего, на встречу с которыми он так крепко надеялся. И вообще как-то слишком тихо. Он уже идёт по узкой тропке, задевая и ветви кустов, сухие травы, а звук глохнет. Он даже шагов своих не слышит... Или на кладбище поздней ночью всегда так?

Через несколько шагов тропка, сначала отчётливо серая в направленном луче холодно-белого света, начала юлить, а то и вовсе пропадать. Приходилось делать пару-тройку шагов, чтобы выйти на более-менее проходимое место среди жёстких и корявых кустов, иной раз стелющихся по земле, будто сеть, постоянно хватающая за ноги.

Когда Лёхин окончательно решился вернуться к мемориалу и начать поиски Палисадничих заново, ему вдруг вспомнился анекдот — про человека, глухой ночью шедшего по кладбищу со спутником. Последняя фраза анекдота: "А чего нас бояться?" в ответ на признание человека, что он боится привидений, напомнила Лёхину про ещё один источник информации. Странно, но привидений он пока тоже не встречал. Или кладбище настолько старое? Нет. Вряд ли. Оно появилось, когда начали застраивать эту часть города, то есть в начале прошлого века.

Резкий треск — Лёхин вздрогнул. Прямо перед ним кто-то наступил на сухую ветку — прозвучало, как выстрел. Хотя треск был достаточно тихий. Но тишина же... Замерев, Лёхин лихорадочно вслушивался в наступившую тишину. Кто-то материальный. Не привидение. Неужели крысюки? Но он же смотрел, пока шёл! Да и на мосту больно-то никому не спрятаться, а он постоянно оборачивался. Да и Шишик бы предупредил...

Шишик сидел на плече, странно наклонившись вперёд. Два маленьких жёлтых прожектора сверлили темноту наравне с белым лучом фонарика. И Лёхин решил во всём положиться на "помпошку". Уж она-то не подведёт... Кстати, а почему он расслышал этот треск? Своего шага не слышит, а звук со стороны аж вздрогнуть заставил.

Снова протрещало. Будто камешек пролетел среди тонких сухих веток, сломав одну и ломая или задевая по дороге другие. Лёхин не успел дослушать потрескивания, как буквально перед носом (Шишик шарахнулся к вороту!) что-то шваркнуло со свистом. Луч фонарика заметался по сторонам. Ничего. Никого. Чёрт, что происходит?!

Мелькнула мысль: Вертушинка балуется. Подшучивает над человеком — на свой манер. Только начал успокаиваться на этой мысли — вспомнил, что Вертушинка не относится к материальному миру. Сучья деревьев она точно ломать не может. Или... может? Но тогда Шишик бы её углядел?.. Или нет?

Если б Лёхин не был настороже, он бы вскрикнул от боли, когда ухо буквально взорвалось — и взрыв отдался в голову до искр в глазах. Секундой позже что-то ещё более чёрное, чем ночной мрак, и огромное, кажется, до самых высоких верхушек деревьев, надвинулось на него, а вместе с этой громадой в разные стороны взметнулись странные лохмотья. Лёхин шарахнулся, потерял равновесие и повалился назад, одновременно пытаясь хоть как-то падать влево от наваливающейся на него громады. Сухие ветви ломались, хрустели, рвали его куртку, рукав задрался — точнее, невидимый в темноте сучок проехался по руке. И вот тут-то Лёхин в голос охнул от треска кожи: будто стегнули раскалённым железным прутом. И шлёпнулся в кусты, где беспомощно и забарахтался.

Громада, совершенно неопределимая, внезапно остановила своё движение и, с секунду замерев на месте, вдруг ломанулась куда-то назад. А лохмотья продолжали беспорядочно виться и метаться вокруг Лёхина, натыкаясь на кусты и деревья. И он сморщился от пронизывающего уши... звука? Но ведь стало тихо! Но уши... Уши болели так, словно через них ток пропускали!

Что-то маленькое и бьющееся в истерике свалилось ему на колени. Сам чуть не в истерике от происходящего, ничего не видя, уронив фонарик и ослепнув во мраке, Лёхин задёргался в ловушке среди ветвей, зашипел от ужаса.

Два жёлтых луча вспыхнули в темноте — и Лёхин чуть не умер при виде вытаращившейся на него жуткой морды, оскалившейся не менее жуткой пастью. В следующий миг он затрясся в плохо контролируемом смехе.

Летучие мыши! Неизвестно, что такое огромное прошло и сбежало, но чёрные лохмотья оказались всего лишь летучими мышами!

Лёхин затаился. Летучая мышь ещё немного потрепыхалась на его животе, затем наконец вцепилась когтями в штаны и поползла на колено. В качестве стартовой площадки колено, видимо, подходило. Летучая мышь (которую Лёхину в мыслях постоянно почему-то хотелось обзывать мышом) сиганула с найденного трамплина и принялась хаотически метаться со товарищи среди деревьев, изображая всё те же ожившие лохмотья. "Психи какие-то! — решил Лёхин, пытаясь определиться с собственным вставанием. — Нравится им, что ли, истерики закатывать? Полетели бы куда-нибудь, где летать свободно можно..." Через секунду-другую он думать забыл про летучих мышей и их проблемы, ругательски ругая себя мысленно, что не взял перчаток. И холодно, и кожу на кистях здорово исполосовал сучками всякими.

— И что это было?

От громкого шёпота над головой рука, на которую он опирался, дрогнула. Лёхин, только что приподнявшийся, рухнул снова в кучу сучьев, откуда пытался выбраться. Пока он барахтался на земле, что-то засияло, слегка переливаясь золотистым. На всякий случай Лёхин застыл в неудобной позе, опираясь на обе руки, выставленные назад, полулёжа чуть не на боку, с подобранными к себе ногами, чтобы вскочить, если что.

Но вскакивать не понадобилось. На ветке печально покачивался Шишик и смотрел на хозяина такими несчастными глазами, что Лёхину стало стыдно, хотя он пока не понял — почему. Но вздохнул и еле-еле встал всё-таки на ноги. Протянул Шишику ладонь, куда он и скатился, и только открыл рот спросить, как рядом снова прозвучал громкий шёпот, только явно уже другого невидимки:

— Да шляется тут какой-то... Вдрызг пьянущий. Захарку бедного напугал. Алкаш... Как таких только земля-то держит. На кладбище ещё попёрся...

— Ничё. Счас уйдёт — Захарку позовём, успокоим.

— А Захарка — это кто? — с любопытством спросил Лёхин.

И мгновенно — мёртвая тишина.

Он присмотрелся. Стоит сам возле дерева с достаточно толстым стволом — перед ним две берёзы. Секунда — и из-за той, что справа, выплывает изумлённая донельзя девчушка, лет десяти, в пышном платьице, на оборках которого покоятся руки в пышных же рукавах. Из-за левой берёзы, чуть помешкав, "вышагнул" высокий мужчина в длинной, подпоясанной широким ремнём шинели и в будёновке.

— Кто таков будешь, товарищ?

— Дяденька, ты нас видишь?

— Вижу, — сказал Лёхин, невольно улыбаясь изумлению девчушки. — Живу я в этом городе, ищу здешних Палисадничих — дело у меня к ним.

— А скажи нам, — предложил мужчина в будёновке, — может, мы знаем про твоё дело? Аль не доверяешь?

— Ищу нечто, принадлежащее теперь вашему миру. Так называемую связующую нить. Слышали о таком?

— Нет, не слыхали. Пойдём, лучше тебя к Палисадничим проведём, — сказала девочка и повернулась, кивая идти за собой. — Они на краю кладбища работают. Там, на склоне овражном, промоина случилась после сентябрьских дождей. Вот и заваливают, а то не дай Бог, могилки откроются. Дядя Андрей, проводим?

— Проводим, конечно. Слышь, прохожий, сейчас иди за нами, выведем тебя потихоньку на тропу хорошу — легче будет.

— Если не секрет, кто такой Захарка? — спросил Лёхин, с трудом отыскав на земле фонарик и спрятав его в карман: светить себе в присутствии привидений было как-то неудобно, хоть и приходилось изо всех сил вглядываться, куда ногу ставить. Кустарник здесь разросся, шагать приходилось не по земле, а по пружинистым и ломким веткам.

Девочка приостановилась, дожидаясь человека. В темноте она светилась, подобно ангелу, а может, это не из-за свечения — может, так казалось из-за её навсегда расчёсанных волос волнами. Хорошенькая, как кукла. Что с ней случилось? Наверное, умерла из-за болезни... Привидение независимо сунуло руку в кармашек.

— Не такой, а такая. Мамонтиха.

— Мамонтиха?! — удивился Лёхин. Потом вспомнил, как трещали сучья и кусты под тяжёлыми ногами, и решился уточнить. — А как же она... Ну, ломала же деревья...

— Испугалась скотинка, вот и наломала, — успокоительно отозвался солдат.

Лёхин и успокоился. Времени на размышления ему дали много, так что он вспомнил всё, что прочитал о привидениях, и сообразил: сильные эмоции призраков делают их немного материальными — в биоэнергетическом смысле. Если он и в самом деле испугал доисторического зверя, тот и впрямь мог наполниться энергией до такой степени, чтобы суметь влиять своим присутствием на материальный мир. Но вспомнил он и другое, из-за чего осторожно заговорил, пока шёл между привидениями по обещанной широкой тропе:

— Меня зовут Алексей Григорьевич. Вы оба явно привидения светлые. Что такого вы не выполнили на земле, отчего не уходите навсегда?

— А ты, мил человек, пошто интересуешься? Из пустого, али помочь желаешь?

— Если смогу, то помогу обязательно.

— Ну, коли так... Есть в трёх с полтиной часах от города деревня Ивановка. Родные мои там. Они, как война закончилась, получили письмишко моё, что еду домой. А я не доехал. С госпиталем ехал. Раненый был, думал — выживу, да что-то не заладилось, сгорел от лихоманки и здесь похоронен. А они не знают. Как уйти-то? А сообщить и вовсе никак. Так и брожу здесь вот с Катеринкой да с Захаркой.

— А фамилия у тебя, Андрей, как?

— Ивановка же — Ивановы и будем. Катеринка, скажи-ка и ты ему своё...

— Маменька меня у бабушки оставила, — сказала девочка, поглаживая пышный подол платья. — Мы собирались с бабушкой на именины к её сестре — зимой. Холодно было. Бабушка велела хорошенько натопить печки по дому. А я, пока ждала, когда она будет готова к выходу, так пригрелась в своей комнате, что заснула. И... не проснулась. Так тепло печкой пахло. И... не проснулась.

Лёхин прикинул. Печкой пахло. Кажется, печь неисправная была. Девочка угорела. Но что же её держит на земле? Кажется, история Катеринки не закончена.

— И что дальше было?