— Почему?
— Это твое право.
Помолчав, она сказала: — У меня нет никаких прав, Кану. У меня отняли все права, когда меня похитили. Я заложница. Заключенная. Багаж.
— Мне жаль, что все произошло именно так, как произошло.
— Тогда это все к лучшему, не так ли?
— Я серьезно. Я имею в виду это больше, чем ты можешь себе представить. — Кану порылся в своих мыслях, желая, чтобы был способ заставить ее увидеть его добрые намерения, безмерность его сожаления. — Я обидел тебя, мы оба это знаем.
— Ты знаешь?
— Я солгал тебе и использовал тебя. То, что я не осознавал этого... это никогда не было оправданием. Не тогда, когда я планировал все это с самого начала, будучи уверенным в том, как все обернется — мы встретимся, у тебя будет корабль, ты доставишь меня на Европу, а потом наши пути разойдутся.
Ее голос был хриплым. Он вспомнил, как пересохло у него самого в горле, когда он выходил из спячки всего несколько часов назад.
— А потом ты скажешь, что у тебя не было выбора, что это нужно было сделать.
Он провел рукой по холодной коже головы, выбритой перед сном. — Если бы я сказал так много, это все равно не было бы оправданием. Я должен был найти другой путь — другое средство добраться до Европы. Просто ты предоставляла наименьший риск быть обнаруженным, и...
— Ну вот, опять ты за свое.
— Мне очень жаль.
— Это твой путь, Кану. У тебя всегда будет оправдание, отговорка. Нет такого поступка, который ты не мог бы объяснить. Это всегда необходимо, всегда единственное, что ты мог бы сделать.
— Я постараюсь сделать лучше.
— Немного поздновато для этого, ты согласен?
— Я подниму руки и скажу, что все, во что я заставил тебя поверить после Лиссабона, было неправильным. Но это никогда не входило в мои намерения. Я не хотел, чтобы ты была на корабле.
— С глаз долой, из сердца вон? Ты бы использовал меня, но, по крайней мере, я бы потом не болталась поблизости, напоминая тебе об этом факте?
— Если ты так себя чувствуешь, я приношу свои извинения. Ты помнишь многое из того, о чем мы говорили перед переходом в спячку? Это было делом рук маркграфа. Он хотел защитить тебя, и я попросил его сделать все необходимое. Я не думал, что это означает захватить тебя и твой корабль и переправить их контрабандой на мой собственный!
— Верни мне мой корабль.
— Он твой, когда бы ты этого ни захотела. Но мы в пятидесяти световых годах от Земли. "Наступлению ночи" повезет, если он доберется до края этой солнечной системы, не говоря уже о том, чтобы доставить тебя домой.
— Тогда я умру, пытаясь это сделать. Лучше так, чем это.
— Это нормально — быть немного фаталистом после прыжка с парашютом. Ты начнешь чувствовать себя по-другому, когда немного побудешь на ногах.
— Не говори мне, что я буду чувствовать, Кану. — На ее лбу появилась морщинка подозрения. — И вообще, почему ты проснулся раньше меня? Ты обещал, что мы выйдем вместе.
Он кивнул. — Я так и сделал, и мне жаль, что это обещание было нарушено. Свифт... подумал, что так, может быть, будет лучше.
— Тогда это полезно. Вини во всем Свифта.
— Я сожалею об этом, как и о многом другом. Но я не жалею, что ты здесь, что ты со мной. — Он поерзал на своих старых-престарых коленях. — Это что-то чудесное, Нисса, что-то, что затмевает все, что случалось со мной в моей прошлой жизни. Я хочу, чтобы ты увидела это, разделила это открытие — стала частью этого. — Он помолчал. — Мы нашли... что ж, тебе действительно стоит увидеть это своими глазами.
— Ничто не сделает это лучше, Кану. Чем скорее ты это примешь, тем легче будет нам обоим.
— Я принес тебе чай, — сказал он с некоторой определенностью. — Я подумал, тебе может чуть-чуть понравиться.
— Чай не делает все лучше. Ты ведь знаешь это, не так ли?
— Знаю, — ответил Кану.
Удовлетворившись ее успехами, Кану вернулся на контрольную палубу. Нисса была вольна последовать за ним туда — он надеялся, что она это сделает, — но ей придется самой принять решение по этому поводу. Все дисплеи и индикаторы были по-прежнему активны, как он их и оставил: схемы и крупные планы различных аспектов системы и корабля. Самым крупным был ряд вложенных друг в друга эллипсов, отмечавших орбиты миров вокруг их родительской звезды. Заняв свое место, Кану обновил дисплей. Один за другим на изображении появлялись глобусы планет в их текущем орбитальном положении. Они были показаны в масштабе, намного превышающем их орбиты, но их относительные размеры были сохранены. Рядом с каждым был столбец с именами и данными.
Даже самые маленькие из этих миров были обнаружены и охарактеризованы столетия назад и в большинстве случаев подверглись прямому отображению особенностей поверхности. Тем не менее, даже могущественный Окулар не смог изучить каждую отдельную планету вокруг каждой звезды, даже в окрестностях местной звезды — кандидатов было просто слишком много. Глизе 163 лежала дальше, чем многие из лучше изученных солнечных систем, вне досягаемости голокораблей, и поэтому не было стимула получать более точные данные. За пределами обитаемой зоны звезды находилась бесплодная планета размером с Землю. Холодная и почти безвоздушная, она не заслуживала бы его внимания, если бы не одно обстоятельство. На поверхности планеты, появляясь в поле зрения по мере ее вращения, была еще одна Мандала.
Она была того же размера, что и инопланетное сооружение на Крусибле, отличалась в деталях, но, несомненно, являлось работой того же разума. В те первые несколько часов бодрствования Кану смотрел на это с удивлением и своего рода ошеломленным недоумением, пораженный тем, что именно ему выпало стать первым свидетелем и задокументировать это открытие. Оказалось, что в данных Окулара она была видна в форме намека. Но разрешение было не совсем достаточным, чтобы выявить то, чем оно было на самом деле: скорее искусственный изъян, чем творение природы.
Теперь ему в голову пришел вопрос. Одно дело — воспринимать Мандалу как единичный феномен, но если их было две, то, вероятно, были и другие.
Сколько еще?
Он рассмеялся. Он понятия не имел, кроме инстинкта, что двух недостаточно. Создатели Мандал делали все по три. Или по четыре. Или множество раз.
— Ты уже выбился из сил, водяной, — сказал он себе.
— Осмелюсь предположить, что мы все в равной степени не в своей тарелке, — сказал Свифт, стоя в нескольких метрах справа от Кану и в праздном восхищении поглаживая подбородок, изучая новые изображения. — Для этого нет прецедента. Что ж, ровно один прецедент — другая Мандала. Но мы так мало знаем об этом, что едва ли находимся на более твердой почве, чем если бы никогда не видели ничего подобного. Не хочешь ли взглянуть на нее поближе?
— Определенно. Но какой бы курс мы сейчас ни выбрали, сначала нам придется обогнуть звезду. А как насчет той тяжелой планеты, дальше? Похоже, наш нынешний курс проведет нас совсем близко.
Это был самый большой мир, который не был газовым гигантом, и он обращался вокруг Глизе 163 раз в двадцать шесть дней. Это был смехотворно короткий "год" по любым меркам, но звезда была красным карликом — более холодным и меньшим, чем земное солнце, — и такая узкая орбита помещала большую планету в пределы пригодности для жизни. Ей было дано имя: Посейдон. Кану знал, что существуют и другие Посейдоны, и было бы неразумно придавать этому чрезмерное значение. Но, учитывая историю его семьи и их долгую и бурную связь с народом моря, это не могло не показаться уместным.
Более того, Посейдон был водным миром. Его масса была выше, чем у Земли, и он также был больше. Океаны покрывали его от полюса до полюса, нигде не было суши. Действительно, эти океаны были слишком глубоки, чтобы какие-либо элементы могли пробиться сквозь них к сухому воздуху. Теплые на поверхности — неуютно теплые — океаны опускались вниз на бесконечные черные километры, наконец становясь прохладными. Животные могли бы выжить в этих суровых глубинах, но им было бы трудно процветать в поверхностных водах.
Что вовсе не означало, что наверху океана не было жизни. Из космоса голубизну дневного океана нарушали мазки и вкрапления зелени, варьирующиеся по размеру от крошечных островов до пространств площадью с земные континенты. Потребовалось всего несколько сканирований, чтобы установить, что эти объекты были огромными плавучими сооружениями, поднимающимися и изгибающимися вместе с солнечными приливами океана, а не из-за того, что вода плескалась над ними. С такого расстояния они казались густыми, как леса. Но на самом деле живые маты были тонкими, редко превышали толщину в несколько сантиметров и подвергались постоянному процессу срезания и переформования — не более прочными, чем плоты из плавающих морских водорослей или бурых водорослей-ламинарий. Они объясняли наличие свободного кислорода в атмосфере, но было трудно понять, как что-либо, построенное на них, не могло проникнуть в нижележащую воду.
Тем не менее, они были примером богатой инопланетной экологии, и Кану с нетерпением ждал бы возможности собрать больше информации, если бы не другие вещи на Посейдоне. "Ледокол" ясно представлял их себе, и они были вызовом всему, что, по мнению Кану, он знал о планетах.
В океане были арки. Десятки их, разбросанных по всей видимой поверхности, всегда находились в открытой воде, а не прорезали зеленые полосы, и они поднимались так высоко, что их вершины выходили за пределы атмосферы в безвоздушное пространство, на сотню километров над уровнем моря. Он смотрел на них в течение долгих минут, убежденный — вопреки самому себе — что они должны были быть простительной аналитической ошибкой, плодом сбитых с толку сенсоров корабля.
Но чем прочнее казался "Ледокол", тем более реальными становились арки. Они не были призраками.
Они были твердыми объектами, отбрасывающими измеримые тени на океан размером с континент. Каждая арка имела неглубокий обод и плоскую поверхность, похожую на протектор колеса. Они отражали радарное излучение обратно, наводя на мысль о металлах — единственный намек на металлы где-либо на Посейдоне.
— Что это такое?
Возможно, она стояла у него за спиной все то время, пока он смотрел на арки — Кану был настолько поглощен их тайной, что не заметил появления Ниссы на командной палубе.
Он повернулся на кресле. — Не знаю. Это не то, о чем я упоминал — не то, что я хотел тебе показать. Как ты себя чувствуешь?
— Если бы я не была здорова, гроб не выпустил бы меня из спячки. — Но, возможно, этот ответ был более резким, чем она намеревалась. — Со мной все в порядке. Болит, одеревенела и очень хочется пить. Я никогда не делала этого раньше. Моей голове холодно. Я никогда ее не брила.
— И я тоже, — сказал Кану. — И я чувствую то же самое — или, во всяком случае, чувствовал раньше. Но несколько часов на ногах, кажется, помогают. — Он отодвинул консоль, чтобы встать. Ему казалось неправильным сидеть, в то время как Ниссе приходилось стоять.
— Нет, оставайся на месте, — мягко сказала она. Не приказ, а ясное выражение ее чувств. Она была здесь из любопытства — ей нужно было знать, что ее ждет, — но ничего не было прощено, и он не должен предполагать, что она в ближайшее время забудет о своих обидах.
— Искусственные сооружения, — так же тихо сказал Кану. — Никто раньше не видел ничего подобного ни здесь, ни где-либо еще. На таком расстоянии они все еще немного расплывчаты, но наш подход позволит нам намного приблизиться к Посейдону.
— Ты сказал, что дело не в этом.
— Это не так, хотя прямо сейчас я не уверен, какое открытие является более удивительным. Восьмая планета снаружи — позволь мне увеличить изображение. У нее тоже есть название — Паладин — и круговая орбита, около половины астрономической единицы диаметром, по которой та облетает Глизе 163 чуть более чем за двести дней. Она размером с Землю, но слишком далеко от звезды, чтобы быть пригодной для жизни.
Нисса подождала, пока "Ледокол" спроецирует на экран свое лучшее изображение Паладина. Несколько мгновений она молча смотрела на него.
— Я уже видела нечто подобное раньше.
— Все мы тоже. Это похоже на структуру Крусибла — еще одна версия того же самого. Можешь ли ты себе представить, насколько это важно? Это больше, чем просто еще одна Мандала. Это говорит нам — во всяком случае, начинает говорить нам, — что в Мандале должно быть что-то большее. Более глубокое значение, чем все, что мы разрабатывали до сих пор.
— Каким образом?
— М-строители не стали бы утруждать себя изготовлением двух таких, если бы это что-то не значило. И теперь, когда выяснилось, что их две, я думаю, что их должно быть больше. Десятки, сотни — кто знает? Мы только начинаем проникать в настоящее межзвездное пространство. Существуют сотни миллиардов других солнечных систем — возможно, там миллиарды Мандал!
— Ладно, это уже что-то. — Ее голос был ровным, невозмутимым. Он задавался вопросом, был ли это ее искренний ответ, или она сознательно подавляла свой энтузиазм в качестве своего рода наказания.
— Это больше, чем что-то! Теперь, по крайней мере, у нас есть некоторое представление о том, почему оригинальная передача была нацелена на Крусибл, а не на нас.
— Это точно?
— Ну да, очевидно. Это как-то связано с двумя Мандалами — двумя версиями одной и той же структуры.
— Надеюсь, это не самое лучшее объяснение, которое у тебя есть.
Теперь Кану начинал чувствовать себя уязвленным, но он изо всех сил старался не выдать этого в своем ответе. — Знаю, это не так уж много — как я уже сказал, меня разбудили ненамного раньше тебя, так что у меня едва было время осознать все это, не говоря уже о том, чтобы подумать о последствиях. И именно поэтому я так рад, что ты здесь!
— И почему бы это могло быть?
— Две головы, Нисса! Я дипломат, а не ученый. У меня нет опыта, чтобы начать отдавать этому должное.
— И ты думаешь, что моя голова более квалифицирована?
— Я был женат на тебе достаточно долго, чтобы знать, что ты можешь думать практически о чем угодно, если это тебя интересует. В глубине души у меня не очень богатое воображение. Ты же такая и есть.
— Немного поздновато пытаться вскружить мне голову лестью.
— Это не входит в мои намерения. Я просто хочу, чтобы ты чувствовала, что тебя ценят. Ты можешь рассматривать свое пребывание здесь как ошибку, а можешь рассматривать это как возможность, шанс...
— Я сама решу, как на это смотреть, спасибо.
Он не это имел в виду. Но знал, что никакие слова не помогут ему выбраться из этой ямы. Это тоже было в значительной степени его собственным творением.
Нисса все еще стояла, уперев одну руку в бедро — вся ее поза выражала скептицизм и нежелание поддаваться убеждению.
— Итак, что ты сделал с этой новостью?
— Совсем ничего. Я начал составлять сообщение о второй Мандале — на тот момент я даже не знал об арках. Но я подумал о тебе и решил не посылать это.
— Почему?
— Потому что с моей стороны было бы эгоистично вести себя так, как будто открытие принадлежит мне одному.
