— Попал? — спросил я.
— Не уверен.
— Ну, замечательно.
Кайзер привел нас на землю почти без удара. Мы оказались на миниатюрной полянке, окруженной высокими деревьями. Трава была невысокой, словно ее подстригали. Я начал оглядываться вокруг. На лужайке в аккуратной линии лежали десять трупов. Одному распороло брюшную полость, его рука была скрыта под кишками. Казалось, что другой спит в тени. Пока 'сапоги' добирались до нас, таща пятерых человек, я смотрел на него. Вот оно что, подумал я, заметив бледное пятно за головой. Не спит. Выбило мозги.
Прежде чем минометы начали стрелять, на борт успели погрузить двоих раненых. При взрывах 'сапоги' залегли, прихватив раненых с собой. Ну вот, блин, подумал я, еще одна заминка.
Когда в сотне футов взорвалась мина, я обратил внимание на то, сколько оранжевого света исходит из сердцевины взрыва. На фоне столба расширяющихся газов и осколков комья земли кажутся черными силуэтами.
'Сапоги', похоже, вымотались не меньше нашего. После первых нескольких мин они встали и погрузили оставшихся троих раненых. Впереди от нас продолжали греметь взрывы.
Я глянул на последнего взятого. Ниже колена у него не было ноги. Жгут почти остановил кровотечение. Рубенски долбил по опушке на нашем правом фланге. И давно он этим занимался?
— И все, Желтый-2. Осторожно, впереди вас пулемет.
Кайзер поднял шаг, я ответил:
— Вас понял.
В полусотне футов, на два часа разорвалась мина.
Кайзер рванул вверх так, что завыла сирена предупреждения о низких оборотах. Он сбросил газ настолько, чтобы тревожный сигнал умолк и развернулся влево, уходя от пулемета, о котором нас предупредили.
Когда мы пересекли границу лужайки, я услышал, как Рубенски бьет из пулемета, а потом раздалось 'цок-цок-цок'. А, наверное, еще пулемет. Три пули без вреда прошли сквозь лист алюминия и застряли в выхлопной трубе.
Все опять стало мирным. Я закурил и смотрел на закат.
— Вы, ребята, здорово впечатлили командира 'сапог', — сказал Нэйт, когда мы вернулись на Стрельбище. — Я слышал, он хочет вас представить к 'Кресту за Летные Заслуги'.
— Не та медаль, — ответил уже пьяный Кайзер. — Нужны медали 'Мне Похер', со знаком V за доблесть [36].
После того, как мы оставили четверых раненых в зоне Пес, нам с Банджо и Дэйзи с Джиллеттом пришлось возвращаться на Стрельбище ночью. Ведущим был Дэйзи и он решил использовать радарное сопровождение Пса, чтобы получить курс на Стрельбище.
В летной школе, когда нас обучали приборным полетам, мне пришлось использовать радарное сопровождение всего один-два раза. Я не был с ним слишком хорошо знаком, чтобы захотеть к нему обратиться. Мне даже и в голову не пришло использовать что-то помимо компаса. Дэйзи опасался влететь в гору, но если мы останемся подальше от гребня с западной стороны, горы нам не угрожают.
Итак, Банджо вел машину в строю с Дэйзи, пока мы по спирали набирали высоту над Псом.
— Священники, курс один-семь-ноль, — передали с радара. Сам радар был зеленой коробкой четыре на четыре фута, установленной на трейлере.
Дэйзи лег на новый курс и Банджо искусно удержался в строю. Оказалось, что здесь легче держаться очень близко, так близко, что видна красная подсветка приборов соседней машины. На таком расстоянии слышно, как рядом с тобой жужжит рулевой винт.
— Священники, — сообщил оператор радара. — Я вас потерял.
Потерял? Мы лежали на курсе каких-то две минуты. И в тот же момент мы потеряли из виду Дэйзи, потому что влетели в облака. Стало по-настоящему темно — ни верха, ни низа. Куда летел Дэйзи? Влево? Вправо? Вверх?
— Желтый-2, ухожу влево, — вызвал нас Дэйзи.
— Вас понял, — ответил Банджо. Он повернул вправо. Я следил за компасом. Мы развернулись на север, а потом на запад. Как раз на западе были горы.
— Эй, Банджо, нам на запад не надо, — сказал я.
— Знаю.
— Ладно.
Я ждал, когда он сменит курс, но он не стал. Вместо этого он вошел в пике. Указатель скорости перешел 120 узлов. Вариометр показывал, что мы теряем больше тысячи футов в минуту.
— Банджо, мы пикируем.
— Со мной все в порядке.
— Глянь на скорость.
Он глянул и вертолет замедлился до 90 узлов, до нормальной крейсерской скорости. Вариометр показывал легкий набор.
Где же был Дэйзи?
— Желтый-2, Желтый-1. Мы снижаемся, чтобы выйти из облаков. Рекомендую поступить так же.
Я так и видел, как Дэйзи, барахтаясь в этой мерзости, пытается нащупать нижний край облачного слоя, а облака кончаются как раз там, где начинается гора. Я представил, как мы пытаемся проделать это вместе и сталкиваемся еще до того, как врежемся в гору.
— Банджо, не надо. Продолжай набор. Мы выйдем сверху и рванем в Кинхон.
— Дэйзи сказал снижаться.
— Дэйзи не понимает ни хера. Куда снижаться? Где мы сейчас? Над долиной? Или над горами?
— Ладно, пойдем вверх.
— Может, я поведу?
— Нет, со мной все нормально.
— Тогда ты не мог бы повернуть на юг?
В нашем безликом мире Банджо принялся выполнять разворот. Летя вслепую, вы можете чувствовать изменения при начале виража, но когда крен установился, вы не ощутите разницы с полетом по прямой. Банджо уставился прямо в пустоту и вертолет опять пошел вниз.
— Банджо, вариометр.
Он промолчал, но остановил снижение и вновь начал набор.
Я смотрел на свои приборы, следя за Банджо. Хотелось, чтобы пилотировал Гэри, или я. Банджо выпустился из летной школы годами раньше, когда еще не преподавали вертолетный полет по приборам. Гэри и я сдали на приборный полет в Форт-Ракер, на 'Хьюи'. Банджо был старичком с большим налетом. Для него я все еще был новичком.
Мы опять снижались.
— Банджо, если ты будешь так снижаться, мы окажемся по уши в говне.
Вертолет качнулся — снижение прекратилось, но теперь нас разворачивало на запад.
— Компас, — я заговорил совсем, как мой бывший инструктор. — Компас.
Он прекратил разворот, но вновь пошел вниз.
— Скорость.
Указатель скорости мгновенно сообщает вам, набираете вы высоту, или теряете. Если скорость растет, значит, теряете. Банджо явно гордость не позволяла признаться, что он ни хуя не понимает в том, что делает. Особенно мне. Его придется провести сквозь все это, словами.
— Девяносто узлов, — сказал я. Такая скорость обеспечит нам набор высоты.
Теперь он опять поворачивал!
— Компас.
Он исправил ошибку. Да, все правильно, подумал я. FAA проверяла на тренажерах опытных пилотов — смогут ли они летать без ощущений, при нулевой видимости. Разбились сто процентов.
Боже, хотел бы я хоть что-то увидеть. А если облака доходят до двадцати тысяч футов? Без кислорода выше десяти-двенадцати не поднимешься. Над океаном, наверное, ясно. Ага, давай лети над океаном и вернись, покрытый флагом.
— Банджо, еще на восток.
На высотомере было 4000 футов. Господи Иисусе, должно же это закончиться.
— Мейсон, а что, если эта дрянь не кончится? — спросил Банджо. — Думаю, нам надо снизиться, как Дэйзи.
— Нет.
— Что значит 'нет'? Я командир экипажа.
— Нет — значит, не надо снижаться, ты не знаешь, где находишься. Ну еще несколько сотен футов осталось. Я уверен. Скорость! — пока мы говорили, то потеряли 500 футов.
Еще минуту, слушая мои инструкции, Банджо сражался с 'Хьюи'. Скоро мы вновь перешли в набор, перескочив четырехтысячную отметку во второй раз.
— Я поднимусь до пяти тысяч. Если там не прояснится, буду снижаться.
Я промолчал. При мысли о снижении вслепую над горной местностью я начал паниковать. Идти вверх — это правильно, твердил я себе.
— Скорость! — я резко вскрикнул, выпустив часть паники наружу. — Банджо, черт возьми, следи за скоростью. Держи нас в наборе.
Потом я успокоился и сказал:
— Банджо, точно не хочешь, чтобы я взял управление? Ненадолго.
— Нет, я поведу. Ты только за приборами следи.
— Ладно, буду следить за приборами.
Пять тысяч футов и все еще ничего.
— Снижаюсь, — сказал он.
— Стой! — заорал я. — Набирай. Мы почти добрались. И потом, мы летим к морю, там облака кончаются. Мы ничего не теряем, набирая высоту, а вот снижаясь, потерять можем все. Понял?
— Будь оно проклято! — ответил Банджо и продолжил набор.
Я моргнул. Пятна в глазах? Звезды? Да, звезды! Почти на 6000 футов мы прорвались наружу. Борттехник и стрелок разразились радостными воплями. Мы все разразились, даже Банджо. Вселенная вернулась к нам, теплая, мерцающая. Мы видели бриллианты света Кинхон.
К моменту посадки мы страшно злились на Дэйзи. Он втянул нас в эту погань. Если бы мы шли к Стрельбищу по нормальным ориентирам, то никогда бы не попали в приборный полет. Не выяснилось бы, что Банджо не умеет это делать. Мне не пришлось бы тащить его сквозь погоду.
Когда мы шли от посадочных площадок, то увидели Дэйзи, прихватившего бутерброд из кухонной палатки. Банджо преградил ему дорогу.
— Говнюк ты тупой! — рявкнул он. Дэйзи отпрыгнул. — Ты нас чуть не угробил!
На капитана напал чиф-уоррент. Капитан отступал.
— Слушай, Банджо, надо было просто снизиться в долину, как я.
— Классно придумано, Дэйзи. В горах в такую погоду не снижается никто. Говнюк ты тупой.
— Я все время знал, где долина, — сказал Дэйзи.
— Врешь.
Я прошел мимо них в палатку. Фаррис захотел узнать, с чего столько шума.
— Дэйзи решил пройти на радарном сопровождении от Пса и завел нас в облака.
— И в чем проблема?
— В облаках радар нас потерял и Дэйзи приказал снижаться.
— И что?
— А то, что никто из не знал, над долиной мы, или над горами.
— И что вы сделали? — спросил Фаррис.
— Мы с Банджо перешли в набор, пока не вышли из облаков на шести тысячах.
— Так чего ты бесишься?
— Если бы мы сделали, как он сказал, то могли глотнуть земли. Меня бесит, когда такие ведущие, как он, творят, что хотят.
— То есть, ты открыл для себя, что даже ведущие делают ошибки.
— Да, похоже на то, если считать Дэйзи ведущим. По мне он больше похож на дебила, который почему-то стал капитаном.
Фаррис кивнул и понимающе улыбнулся:
— Ну что ж, мне надо закончить это письмо. Утром увидимся.
Я пытался заснуть и все не мог понять, почему мне так паршиво. Я просыпался и вскакивал безо всякой причины. Похоже, так прошла вся ночь.
Я постоянно слышал звуки рикошетов и каждый раз пригибался. Фаррис, увидев это, улыбнулся. Фаррис не пригибался.
— Что еще это за хуйня? — спросил я.
— Да ничего. Не волнуйся.
'Ничего' не рикошетит. Я не то что был встревожен, скорее раздражен. Мы были в середине очередного бивуака в еще одном разрушенном саду. Двадцать заскучавших вертолетных экипажей сидели на корточках у своих машин или слонялись вокруг, вспотев до самых мозгов. Когда поверху визжали пули, лица поднимались к небу, пытаясь следить за ними.
Рядом с нашим бивуаком стояла деревня. Из-за деревьев высотой в сотню с лишним футов со стоянки было не увидеть хижины. В темно-зеленое море вела тропинка. Я решил по ней пойти.
Сделав всего несколько шагов, я оказался в другом мире. Под зеленым пологом было прохладно и сумрачно. Хорошо протоптанная, чистая тропинка вела к чему-то вроде двора и обрывалась.
В сотне футов сверху сквозь кроны прорывался кружок света. Я оглянулся, выискивая людей, неизбежную толпу 'Эй-твоя-Джи-Ай'. Никого. Хижины соединяло что-то наподобие тротуара. Я заглянул в двери первой. Пусто. Осторожно сунулся вовнутрь (где-то в голове зазвучал голос, предупреждавший о минах-ловушках) и увидел, что огонь в очаге еще горит. Вновь оглядел окрестности — никого.
Я подошел к следующей двери, заглянул вовнутрь — и увидел лицо. Лицо было женским; женщина пыталась спрятаться за стенкой рядом с дверью. Женщина улыбалась, но ее лоб покрывали тревожные морщины. Из-за ее черных пижамных штанов выглядывал маленький мальчик.
Она слегка поклонилась, что-то сказала мне и кого-то позвала. Я, занервничав, вышел наружу, задумавшись, хули я приперся сюда в одиночку. Женщина и мальчик последовали за мной, нервно улыбаясь и кланяясь. У себя за спиной я услышал еще один голос. Я резко обернулся и увидел древнюю старушку в черном, ковылявшую через двор.
Она улыбнулась, обнажив черные зубы. Я не помнил по-вьетнамски ни слова, только цифры. Единственное, что я смог сказать:
— Вы Вьетконг?
Неожиданно все трое показали куда-то на окрестности деревни:
— Вьетконг.
Я хотел спросить, где их мужья, но не знал нужных слов. В конце концов, я поступил по-американски и сфотографировал их.
Когда они со страхом сбились в кучку на дорожке, я засмущался. Я объяснил им, что просто пошел по тропинке и глазею вокруг. Я помахал им рукой на прощанье.
Тропинка привела к точно такому же двору. И здесь никого не было дома. Очаги тоже горели, но все, кто был, явно поспешно убежали. Оказавшись в одиночестве я потрогал плетеные стены и сел в гамак. Бамбуковые балки и стропила у меня над головой, похоже, были сделаны на совесть. Пол, хоть и земляной, оказался чистым. Вообще-то неплохое место. Уж точно лучше, чем палатка, в которой я спал. Не средний американский дом, конечно, но навряд ли жителям приходилось много платить за аренду.
Я пошел по деревне дальше, миновав подозрительную кучу рисовых стеблей, вероятно, маскировавших вход в подземные туннели и бункеры. Можно было подойти и проверить. А еще можно было взять пистолет и застрелиться. Результат в обоих случаях стал бы тот же самый.
Последняя хижина, которую я осмотрел, была домом мастера-плотника. Я нашел его инструменты. Они лежали в ящике размером с небольшой чемоданчик, в аккуратных гнездах. Тускло поблескивала латунь, сверкали стальные кромки. Лезвия прочно держались в рукоятях. В остальных ящичках лежали всевозможные наборы для резьбы по дереву. Увидев такое разнообразие и качество инструментов, я понял, что эти люди, или, по крайней мере, этот человек, уж точно не дикари.
Я в жизни не слышал про гука, плоскомордого, косоглазого, динка, который бы занимался чем-то еще, кроме как жрал рис, срал, и вел бесконечные войны. Эти инструменты плюс водяное колесо убедили меня, что вокруг нас люди могут жить и как-то по-другому. Но все, что мы видели — это дикари, тупые дикари, дравшиеся против коммунистических орд с севера. Почему, когда появились американцы, все мужчины этой милой деревушки убежали? Если на них напали коммунисты, разве они не должны приветствовать тех, кто пришел на подмогу? Или я представляю все неправильно? Может быть, все, кому мы здесь нужны — это сайгонские политики, набивавшие себе карманы, пока мы здесь? От этой деревни до Сайгона дорога неблизкая. И люди здесь богатыми не были. Просто люди.
Плотник сделал скамейку, части которой были так хорошо пригнаны, что не требовали гвоздей. Выверенная работа, правильный материал — и скамейка держалась без посторонней помощи, не рассыпаясь. Я увидел в этом символ, проливающий свет на подлинную природу вьетнамского народа, а потому скамейку я украл. Я понес ее на плече обратно по тропинке, мимо рисовой кучи, мимо двух дворов, мимо все еще улыбающихся женщин в сияние солнца в нашем саду. Дойдя до своего вертолета, я поставил скамейку в тени винта, сел и сказал:
