— Вот и обморок, а ты ехидничал...
Я ждал, когда Навь придёт в себя. Выражение бесконечной усталости застыло в опущенных уголках губ — такое лишнее на этом лице. Зря я всё же взял его с собой. Что бы ночной ни говорил о том, что с ним всё в порядке — первым упал он. А ведь потащил его сюда именно я. И почему всё-таки не пошёл один? Жаль, что по-настоящему хорошие решения почти всегда приходят задним числом.
Через пару минут Навь поморщился, прикрывая ладонью глаза.
— Мы всё ещё там?
— На лестнице, если ты об этом. Можешь встать? — я поднялся, протягивая ему руку.
Лестница полого, но неизменно поднималась вверх. Ночной запинался, иногда инстинктивно пытаясь уцепиться за гладкую стену отросшими когтями. Ноги гудели — колотьё в боку плавно сошло на нет, но дыхание упрямо не желало успокаиваться — сам воздух этого места уже был в какой-то степени мёртв, и живые ещё существа не могли надышаться им.
— В прошлый раз, мы выбирались по такой же лестнице сутки, если не больше...
— А велик ли был тот холм?
Навь пожал плечами и тут же зашипел, осторожно прикасаясь пальцами к левому.
— У вас никогда не понять ни на какое расстояние, ни в какую сторону идут все эти коридоры и залы... По моим ощущениям, так мы уже давно и далеко за пределами Гатри...
— Я бы не был так в этом уверен — в основном всё, несмотря на кажущуюся грандиозность, в мире наверху занимает не так уж и много места. Весь комплекс идёт вокруг струны. Возможно, мы выйдем где-то на этом же холме, или в крепостное кольцо, — я отвернулся, стараясь не глядеть в провал. Пришла в голову и растворилась в усталости запоздало испуганная мысль о том, что было бы, подскользнись я и упади туда. А ведь здесь может обитать ещё что-то, или кто-то, от кого мы уже просто не сумеем убежать.
Темнота молчала — и это было хуже, чем отзывчивое глуховатое эхо. Ничто, граница существования. Я вытянул руку, словно пытаясь нашарить невидимую стену с другой стороны — но пальцы, боязливо трогающие влажноватый воздух, ничего не ощутили.
— Никак не могу вспомнить, как называлось это дерево... — Навь смотрел себе под ноги, стараясь не наступать на контуры странных, искажённых в гримасе лиц. — Когда-то была легенда, что это — отпечатки душ умерших... память о них...
— Это древесина диких яблонь, — я переступил через лицо с широко открытым в крике ртом и распахнутыми в ужасе глазами, — в которых жили зелёные дамы... Яблоневые дикие рощи сбегали по южным склонам холмов, где некогда бушевали пожары битв во славу юных дев, и в весну мимо белокипенных троп ехали кавалькады всадников... И зелёные дамы целовали примулы у своих корней, и лес плакал счастьем росы нового дня... — я сам не заметил, как начал говорить языком, созвучным старым легендам. Да, в моём народе тоже было место таким, кто не задумывался о том, что будет после свершённого. Все эти рощи пали под изогнутыми топорами из железа, закалённого в крови и морской воде. Ради этих лестниц, светящихся, словно внутри тонких древесных волокон ещё бились призраки.
— Их вырубили ещё до Исхода, задолго до того, как мы пришли сюда. Габриэль... — Навь, шедший чуть впереди, обернулся. — Сколько тебе лет?
Я слегка улыбнулся, прижмуривая глаза. Почему-то, после того, как мы на самом деле чудом избежали более близкого знакомства с Алой Невестой, мне медленно, но неотвратимо становилось весело. Видимо, подкатывала запоздалая истерика. В любом случае, подобные... личные мелочи я раскрывать даже сейчас был не склонен.
— Я не так стар, как некоторые.
Навь тихо рассмеялся.
— Ладно... пусть это останется тайной, если так хочешь.
Лица под нашими ногами жмурились, разевали беззубые и безгубые рты. Возможно, они проклинали нас.
Свет медленно бледнел — лестница поднималась круто вверх — ступени сужались, так, что приходилось ступать на самый носок, и я всерьёз испугался, что Навь, с его ужасной обувью, полетит назад. Каким-то чудом этого не произошло.
Лестница обрывалась. Ступени сглаживались в одну площадку — и стена впереди, незыблемая, таковой и оставалась, но лестница исчезала — и провал разевал тёмную пасть.
Я оглянулся — наверху, прямо над нами, в потолке, незаметно опустившемся почти до наших голов, открывалось отверстие. Неровные края, каменные — легчайшие сумрачные отблески света очерчивали их. Я принюхался — едва уловимый запах земли. Мокрой, с дождевыми червями, мышиными гнёздами, стоячими лужами... Земли, что ещё не превратилась в очарованный мёртвый камень.
— Даниил, давай сюда.
Ночной поднял голову, проследив за моим взглядом. Вытянув правую руку он осторожно прикоснулся к краю проёма, словно боясь, что тот посыплется вниз.
— Давай я первый, а потом спущу тебе верёвку, — подпрыгнув, причём левая лодыжка отозвалась на это волной боли, я вцепился в холодную твердь. Слегка раскачиваясь и иногда заскребая ногами по стенкам и куполу над лестницей, я цеплялся руками за неровный камень. Наконец сперва до локтя, а потом и по плечо пролез в эту дыру. Подтянувшись, выкарабкался наверх. Там оказалось довольно темно по сравнению с полной призрачного света лестницей — но зато не чувствовалось никакой силы. Только то, что должно быть в земле и отголоски чего-то распадающегося, уходящего из этого мира. Размотав вынутую из сумки тонкую верёвку, я обвязал её вокруг пояса, а потом кинул оставшийся конец вниз, Даниилу.
— Лови... Не поверишь — но здесь хорошо.
— Поверю, — снизу раздался тихий смешок. — После мёртвых коридоров всё хорошо, даже земля старого погоста.
Верёвка сначала дёрнулась, словно он проверял, крепка ли она, а потом я упёрся пяткой откинутой ноги в ближайшую земляную стенку и потянул, наматывая верёвку на предплечье. Оказалось, что не так уж и тяжело. Вскоре бледные руки вцепились в грязный пол лаза, и с пыхтеньем ночной был втащен целиком. Верёвку он обмотал некрепко, и та сползла подмышки. А я ведь так и не выяснил, сломаны у него рёбра, или нет...
— Габриэль, — Навь прошуршал где-то рядом и, негромко ойкнул, стукнувшись. Света из проёма теперь не хватало даже на то, чтобы различить очертания находящегося вокруг. — Ты мог бы зажечь свой огонёк, или что там у тебя? Здесь, конечно, приемлемо темно, но свет бы не помешал.
— Подожди немного... главное, обратно не свались... — поняв, что силы и так осталось мало, я зажёг погнутую свечу, едва выковыряв приплюснутый к воску фитиль. Жёлтый огонёк медленно занялся, становясь ровнее и длиннее. Пламя всё время колебалось, причём в разных направлениях — воздух не стоял на месте, очевидно, здесь имелась уйма лазеек на поверхность. Я хмыкнул, оглядываясь вокруг, и направился к более широкому проходу, сверху из которого торчали корни.
Отодвинув один из них в сторону, пригнувшись, пошёл вперёд. Под ногами рыхло продавливалась земля — живая, мягкая... Вскоре корни начали переплетаться так густо, что образовали плотную сеть, такую только прорезать ножом.
— Подержи-ка свечу...
Протянутая за свечкой измазанная непонятно в чём рука мелко дрожала, но ниточки темноты вниз с пальцев больше не падали.
— Даниил? — я обернулся, проверяя, не на грани ли обморока он. — Как ты себя чувствуешь?
— Отвратительно! Хочется на сутки залезть в проточную воду с головой!
Похоже, это и в самом деле было единственным, что его вообще волновало сейчас...
— Так значит, к смерти ты относишься спокойно?..
— Про что это ты сейчас? — он искренне удивился.
— А я-то так волновался... Ещё когда тебя с завода тащил. Всё гадал, оживёшь, или пистолетный выстрел для тебя что-то новенькое и регенерации не поддающееся, — встав на четвереньки, разрезая ножом упругие плети, я полез вперёд. Макушка скреблась по земляному бугристому потолку, а под ладонь попался дождевой червяк. Вытерев его о стену, я почти пополз — настолько узким стал коридор. К влажной ткани и коже моментально прилипли частицы почвы.
— Н-да... пуля, это и вправду было для меня что-то новенькое... — огонёк свечи, трепетал в руке ночного почти не давая света. — Но если уж мы уходим из этого мира окончательно, то тут же рассыпаемся в прах. Пока физическая оболочка цела, всегда есть возможность вернуться в неё и восстановить со временем. Или ты думаешь, что все легенды про то, как мы продолжали бой чуть ли не с оторванными головами — выдумки?
— Не думаю, на берсерков я в Аравии нагляделся... Колешь ему в сердце, а он своею же кровью лицо мажет, и ещё минут пятнадцать, а то и двадцать, пытается тебя изрубить в люля-кебаб. И это даже не чистокровные ночные... — я пыхтел, продвигаясь дальше. — О, тут свободнее, — перерезав очередное препятствие, мне удалось выползти в более просторное помещение — именно помещение. Неаккуратно выложенную булыжниками полузасыпанную пещерку с упавшими кусками погребальных плит завалило когда-то с одного края камнями. Под ногой скрипнуло — в свете свечи я разглядел, что это кости человеческой руки. — И люднее...
Свет желтоватой плёнкой покрыл почти всю пещерку — мусор, каменная крошка, плита, когда-то провалившаяся сюда сверху, и рассыпанная пирамида из человеческих черепов. Когда мы проходили мимо, они провожали нас взглядом темноты из пустых глазниц.
— Аккуратнее... Давай подержу пока, — подхватив у ночного свечу, я подождал, когда он перелезет через трухлявое, полное муравьёв бревно. Недалеко чернел ещё один проход — довольно широкий, и тоже со следами грубой отделки колотым камнем.
— Интересно, куда мы всё же забрели? В окрестностях Гатри много старых кладбищ...
— Понятия не имею — куда-нибудь да выйдем. Если что, — я демонстративно ковырнул вытянутой рукой мягкий земляной потолок, — можно прокопаться наружу.
— Да уж... — ночной хмыкнул за моим плечом. Стенки были довольно гладкими, но он всё равно жался поближе к центру. — Слышал когда-нибудь про обряды острова Гаити? Вот как раз на жертв этих обрядов, выкапывающихся из-под земли, мы и будем похожи... Надеюсь, это кладбище на самом деле старое и давно всеми позабытое...
— Гляди... — я остановился перед небольшой, наполовину заваленной землёй нишей. Из темноты в коридор торчали замотанные в истлевший саван ноги. Плоть, отгнившая во влажной земле, тёмными струпьями только в некоторых местах оставалась на костях, а ступни почти лишились пальцев. Те, что сохранились, были странно изогнуты, словно в момент смерти их скрутило жестокой судорогой. На лодыжках висели только чудом ещё не рассыпавшиеся в рыжую пыль кандалы.
Чуть позади раздался тихий сухой треск. Навь с выражением брезгливости на покрытом грязью лице оглядывал высохшую кисть, теперь уже в одиночестве торчащую из другой ниши. Вторая лежала, рассыпавшись на фаланги и кости пясти, перед его ногами. Старательно себе подсвечивая, он боком обошёл её, словно та могла ожить и вцепиться в его дырявый ботинок.
— О, а эти катакомбы кончаются... — выглянув подальше, тоже теперь придерживаясь середины коридора, я увидел, что мы вновь вышли куда-то в более просторное место. Пахло уже не только землёй, но и почему-то сеном, мокрой травой и несвежей водой. Когда всё ещё передёргивающийся ночной подошёл ближе, я разглядел небольшое озерцо, явно питаемое подземным источником. Поверхность слегка волновалась, словно там открывалось окно к подземной водяной жиле. Когда мы проходили мимо него, из темноты показался изгрызенный мышами соломенный тюфяк, пара потерявших форму поеденных сальных свечей и осколки бутылок. Мерзкий запах трущоб ещё ощущался около этого места.
— Мне кажется, где-то тут поблизости должен найтись выход. Посвети пониже — может, где поутоптанней?
— Да, — Навь кивнул головой, приглядываясь к полу. — Здесь даже тропинка есть. Нам туда, — он указал куда-то в темноту и сам тут же направился в этом направлении, освещая путь уже изрядно оплывшей свечой.
Вскоре мы остановились перед аккуратно вытесанным входом в округлый колодец, вертикально идущий вверх. Покрытые ржой скобы вколотили в каменные стены с четырёх сторон. Колодец оказался достаточно широким, и мы вместе начали подъём. Свечку Навь оставил внизу, в центре — но и того, что мы не заслоняли, хватало. Я пыхтел, особенно когда ржавчина, откалываясь, составляла большую часть скобы. Рядом выругался Навь — он поставил ногу, а железо просто выпало. Наверху не виднелось ни проблеска света — но обнадёживало то, что уж если один побродяжка смог выбраться, то мы и подавно. Через несколько минут наши руки почти одновременно стукнулись в каменную перегородку. Судя по звуку, за нею была пустота, много пустоты...
— Чёрт! — Навь несильно ударил ладонью по плите. — Как-то ведь он сюда спускался!
— В конце концов, даже в таком состоянии мы не можем быть слабее его. К тому же, нас двое. Может, толкнуть посильнее?
— Ну давай, — Даниил, вцепляясь левой рукой за одну из скоб, упёрся ладонью правой в камень. Встав ногами на железки поустойчивей, я понадеялся, что не свалюсь, и обеими руками стал выдавливать плиту. Почти минуту, сцепив зубы, мы толкали её. Наконец, с жалобным протяжным скрипом, она вылетела, сгрохотав по каменному полу, осыпая наши головы землёй и каменным крошевом.
— Небо, наконец-то!.. — не дожидаясь ночного, я выполз наверх даже не глядя, что творится вокруг, и развалился на спине.
Низкий, покрытый отдельными куртинками висячего мха, потолок. Сумрак, густой, предутренний, проникающий сквозь вырубленное в склепе узкое отверстие, когда-то забранное решёткой, а теперь только с обломанными штырями. Навь где-то рядом, тоже шумно дыша, сперва ругнулся, а потом рассмеялся.
— Ну мы и дурни! — он уселся на пол, опираясь спиной на каменную тумбу, где покоились остатки некогда роскошного гроба. — Здесь есть потайной механизм. Был, вернее... мы начисто его выломали вместе с плитой.
— Разрушители гробниц... осквернители культурного наследия... а такие с виду приличные джентльмены, — я хохотал в полный голос, держась за живот. Навь неопределённо хмыкнул. Оглянувшись, я зашёлся в новом приступе смеха. Вспомнилось, сколь импозантно выглядел Даниил в самом начале, когда мы встретились в "Забытой книге". А теперь? Одежда его была измята и всё ещё оставалась влажной, один ботинок откровенно просил каши — оттуда торчали пальцы в носке — тоже дырявом. Брюки изодранные, в грязи и пыли, непристойно облегали конечности — весьма тощие. Волосы сосульками, спутанными в колтун, нависали над глазами и липли к шее — мне показалось, или в них что-то застряло? Рубаху можно было назвать таковой только из-за наличия у этого бесформенного куска ткани остатков воротника и рукавов. Жилетки не сохранилось, а лицо, без морока, производило впечатление существа, которое неделю провело в опиумной курильне, без воды, еды и умывания. А потом его выбросили на улицу в грязь, предварительно избив. Но на бледных губах змеилась не менее саркастичная ухмылка.
— Ты выглядишь ничуть не лучше! — фыркнул он, щуря глаза.
— У меня зато сапоги целые! И безрукавка на мне!
— Ну, допустим, спереди она есть, а вот сзади... Там даже рубахи как таковой мало.
— А твои штаны!.. Небо, мне стыдно будет идти рядом с тобой!
