| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Частично, возможно, из-за его рано сложившейся репутации алчного человека, дальнейшие операции Луго были затруднены нехваткой финансов и юридическими сложностями с его генуэзскими (и, в одном случае, майоркскими) покровителями. Он чудом избежал катастрофы в обеих кампаниях, предпринятых им для завоевания Тенерифе. В первой, состоявшейся летом 1494 г., он едва избежал почти полного уничтожения своих войск, сохранив свою жизнь после того, как его заманили в ловушку в Асентехо недалеко от устья долины Оротава. Вероятно, он направлялся в землю Таоро — самого богатого из девяти территориальных и племенных владений вождей, на которые, по-видимому, был разделен остров.
Он вернулся с более крупными силами, вероятно, в конце 1495 г., разочаровавшись в своих первых легкомысленных ожиданиях, что завоевание займет всего десять месяцев. Однако теперь настала очередь вождя Таоро поддаться чрезмерной самоуверенности. Этот самонадеянный туземный князь заставил четыре племени заключить союз с Луго; остальные образовали враждебную конфедерацию, которая атаковала лагерь Луго возле Ла-Лагуна на равнинной местности, подходившей для кавалерии испанцев и дававшей островитянам слабую защиту от арбалетных выстрелов. Даже после неизбежной победы Луго остался на зимних квартирах. Когда он осторожно совершил вылазку, в начале 1496 г., то обнаружил, что туземцы истощены и ослаблены неизвестной эпидемией — первой из серии загадочных болезней, предположительно занесенных европейцами, вызвавших на Тенерифе демографическую катастрофу, сравнимую, в меньших масштабах островов, с теми, которые позже опустошили Новый Свет. Луго возобновил марш на Таоро. На этот раз, когда он достиг Асентехо, он был подготовлен и отомстил за прежнюю резню, одержав окончательную победу. Последний вождь Таоро оказался в безвыходном положении и совершил ритуальное самоубийство, как это сделали некоторые защитники Гран-Канарии. Удивительно, что ни один хронист не упоминает об этом событии, но место, где вождь закончил свою жизнь, стало знаменитой достопримечательностью и упоминается во многих ранних документах о предоставлении земли колонистам. После этого оставшиеся с оружием в руках племена быстро подчинились, и к июню 1496 г. Алонсо де Луго смог представить их вождей перед своими монархами на глазах у венецианского посла в Альмазане 14.
Гранада, Канарские острова и Америка
Завершение завоевания Канарских островов очень близко по времени к первым завоеваниям в Новом Свете и последним на Пиренейском полуострове. Действительно, совпадение поразительно, поскольку завоевания больших Канарских островов с 1478 по 1496 гг. пришлись на годы Гранадской войны и первых двух плаваний Колумба. Ключевой вопрос заключается в том, существовала ли какая-либо концептуальная преемственность, потому что, если бы люди думали обо всех трех завоеваниях одинаково, тогда могла бы существовать основа для преемственности в других отношениях — институциональном, экономическом, социальном.
Одержимость кастильских монархов и их советников юридическими вопросами, навязчивое желание оправдать в теории — возможно, даже больше, чем на практике — все их действия, и особенно все их войны, означают, что их концепции часто становились явными. Есть неопровержимые доказательства того, что завоевание Канарских островов было задумано и оправдано не только монархами и их советниками, но также на более скромных социальных и интеллектуальных уровнях, как продолжение "Реконкисты", мало чем отличающейся от покорения Гранады. Миф о Реконкисте глубоко укоренился в позднесредневековой Испании. Он подпитывался влиянием "Готского возрождения" того периода — всепроникающим интересом к истории вестготской Испании и, в частности, притязаниями монархов на то, что они являются наследниками готских королей. В первом кастильском упоминании об островах, содержащемся в письме середины XIV в., король Альфонсо XI сообщил папе римскому — ошибочно, но без явной неискренности, — что его предшественники сражались с "королями Африки" за эти земли и что "права на завоевание королевства Африка, как всем хорошо известно, принадлежит только нам, и никому другому". Те же или подобные аргументы не были забыты и в следующем столетии, как видно из заявлений одного из самых выдающихся кастильских юристов того времени, Алонсо де Картахены, который утверждал, что Канарские острова были частью владений вестготских королей или, по крайней мере, подпадали под их права завоевания: права, которые передавались вместе с их королевским достоинством по линии монархов Кастилии. Тот же ход мыслей был распространен еще во времена правления Фердинанда и Изабеллы: свидетели в ходе расследования статуса канарской сеньории в 1476-77 гг. считали, что острова принадлежали дону Родриго, последнему готскому королю. Аргументы, напоминающие аргументы Алонсо де Картахены, были изложены кардиналом Карвахалем в ходе его посольской миссии в Риме в 1494 г.15
Хотя "Реконкиста" велась против неверных, ее концепция была отчасти светской, потому что в теории справедливой войны, заимствованной у святого Августина, возвращение узурпированных земель было уважительным предлогом для военных действий, кем бы ни был враг. Несмотря на некоторые фантастические попытки — вроде предположения Овьедо о том, что Новый Свет, возможно, был частью владений короля Тубала, — завоевание Америки не могло быть убедительно представлено в этих терминах и оправдано исключительно на основе традиции гражданского права. Примечательно, что в мире, где никогда не слышали о Христе и Мухаммеде, отголоски религиозных коннотаций, связанных с "Реконкистой", пересекли Атлантику. Хотя формально не удостоенные выдаваемых крестоносцам индульгенций, американские войны Кастилии были оправданы евангельским рвением и освящены явлениями святого Иакова. В этом отношении Канарские острова действительно выглядят как концептуальный "дом на полпути" между Испанией и Америкой. Завоевания, вплоть до завоевания Гран-Канарии, были крестовыми походами в техническом смысле, за которые римские папы даровали индульгенции, эквивалентные индульгенциям за паломничество на Святую землю. И не только канарские войны считались по своей сути продолжением "Реконкисты": их жителей, кажется, на самом деле перепутали с маврами. Для венецианского посла дон Фернандо Гуанартеме был "сарацинским королем". Конкистадоры и королевская канцелярия, заключая договоры с канарцами, приняли формулы, разработанные во время войн против мавров и использованные в то время в "капитуляциях" или условиях сдачи городов Гранады. Было обычным делом ритуально "призывать" мавров подчиниться перед конфликтом (на самом деле, возможно, это была мавританская практика, заимствованная рыцарским миром), и такая же возможность была предоставлена, если верить хронистам, канарцам перед крупными столкновениями. Условия, предоставленные канарцам, побежденным в 1481 г., которые мы описали, во многом повторяли условия капитуляции мавров 16.
Однако с практической и юридической точек зрения канарцы были непохожи на мавров, но в то же время удивительно похожи на некоторые народы, с которыми кастильцам предстояло столкнуться по другую сторону океана. Их очевидный примитивизм, как мы увидим в следующей главе, выделял их среди других; и если мавры были упрямыми неверными, то они были невежественными язычниками, которые открыто не отвергали Евангелие. По мере того как завоевание продолжалось, условия, предложенные островитянам, казалось, отходили от модели, предложенной маврам, и предвосхищали концептуальную основу ранних завоеваний американских индейцев; акт подчинения был представлен как добровольное принятие христианства и признание того, что туземцы, далекие от обладания внутренним суверенитетом, были по природе или божественной воле подданными кастильской короны. Эти условия были записаны в хартии 1480 г.: "Приведенные и обращенные в нашу святую католическую веру, они обратились к нам, чтобы выразить свое повиновение и верность, и признали нас своими королем и королевой и прирожденными сеньорами". Хроники фиксируют многочисленные предложения подобных условий 17. Однако следует помнить, что отношение испанцев было переменчивым и несистематичным. Примерно в течение первых полувека испанского завоевания Нового Света представления кастильцев о своих правах и статусе индейцев формировались на основе папских дарений, чего никогда не признавали на Канарских островах. И даже в 1492 г. конкистадоры могли воспринимать уроженцев Тенерифе как суверенное сообщество. В одном из самых любопытных документов в истории Испанской империи записано, что летом того же года один из завоевателей Гран-Канарии Лопе де Салазар отправился на Тенерифе, чтобы заключить договор ("а concertar pazes") с одним из племен; его условия неизвестны, но это был уникальный случай, когда к туземцам относились на равных условиях, а не как к занимавшим низшее юридическое положение. Представители короны на Гран-Канарии соблюдали заключенный Лопе договор, пожалуй, с излишним рвением: в 1493 г., когда этот "миротворец" захватил трех местных рабов, губернатор сделал вид, что согласен на их продажу, но послал своего сына с отрядом стражников, чтобы конфисковать пленников и арестовать Лопе де Салазара как "нарушителя договора"18.
Каковы были последствия этих элементов концептуальной преемственности для колониального развития? Хотя период формирования колониального общества в Гранаде, Новом Свете и на крупных Канарских островах выходит за рамки этой книги, необходимо остановиться на существенных моментах. Эти три области представляли собой совершенно разные условия, которые диктовали противоположные модели расселения и различные государственные институты. Гранада имела устоявшуюся сельскую экономику и международную торговлю, тогда как экономику Канарских островов нужно было строить ab initio (с нуля (лат.)), а экономику Нового Света трансформировать в соответствии с европейскими вкусами и потребностями. Гранада была завидной землей, завоеванной лично монархами с помощью своего рода смеси "феодального" войска и городских ополчений, что было традиционно в Испании; здесь также проживало большое количество коренного населения, и сначала нужно было учесть все три элемента: Гранада превратилась в смесь крупных феодальных поместий и крестьянских владений, примерно поровну 19. В Новом Свете крупная кастильская аристократия не искала и не получала никакой доли в капитале, в то время как огромная местная рабочая сила не позволяла селиться на низких социальных уровнях, пока не последовали демографические катастрофы. На Канарах не было такой рабочей силы; а на основных островах архипелага сахар быстро стал доминировать в экономике. Таким образом, преобладающей моделью были крупные купцы-собственники, которых обслуживали издольщики европейского и главным образом португальского происхождения. Единственные случаи, которые, кажется, выходят за рамки этой схемы, — это деятельность герцога Медина-Сидония (единственного магната, который способствовал завоеванию и который на Канарских островах был через своих агентов активным торговцем, а не рантье) и Церкви, которая владела единственным феодальным владением, которому монархи предоставили права юрисдикции на завоеванных островах в их царствование 20.
Это поднимает вопрос о том, как управлялись кастильские завоевания и насколько они были "феодальными" — то есть, в этом контексте, в какой степени юрисдикция была закреплена за короной и находилась в руках бюрократии, или в какой степени она была передана местным землевладельцам. В Гранаде Фердинанд и Изабелла были щедры на юрисдикционные феодальные владения, но на Канарских островах и в Новом Свете они и их преемники предоставляли такие дарения скупо или — на большинстве территорий — вообще не предоставляли их и упорно боролись с сеньориальными притязаниями некоторых конкистадоров: привилегии Перасы были сильно урезаны; Алонсо де Луго навязали череду бюрократических "помощников"; Колумбу так и не разрешалось осуществлять юрисдикцию, опрометчиво предоставленную ему на бумаге; Кортес получил компенсацию в виде, по общему признанию, значительного феодального владения за потерю того, что угрожало стать территориальным княжеством; права конкистадоров на трудовую повинность или дань от индейцев в Новом Свете были строго ограничены при передаче по наследству, и в королевской концепции, хотя и не всегда на практике, считались несовместимыми с осуществлением юрисдикции или концепцией вассальной зависимости; королевская власть подавила стремление завоевателей Перу к реальной независимости, а сеть королевских трибуналов и странствующих судей постепенно распространилась по всему Новому Свету, чтобы сделать королевское правосудие все более доступным и незамедлительным. В Кастилии в течение XVI в. сеньориальная юрисдикция добилась успехов за счет королевской власти. Однако в своих заморских владениях монархи словно с облегчением схватились за tabula rasa, которую намеревались исписать собственным пером 21.
Тем не менее, в трех очень важных отношениях полезно говорить о феодальных моделях заморской экспансии Кастилии. Во-первых, как утверждал Чарльз Верлинден, отправные точки — владения Бетанкура и Перасы, юрисдикционное "адмиралтейство" Колумба — предполагали отчуждение юрисдикции от короны и были выражены на языке сеньории и вассалитета 22. В этом отношении кастильская экспансия походила на все остальные случаи, которые мы отметили. Во-вторых, soi-disant идальго, которые господствовали над небольшими колониями на островах или называли туземцев своими "вассалами" в Новом Свете, не видели ситуацию с королевской точки зрения: если не феодализм, то империя была миром феодальных претензий. Наконец, верно то, что предоставление земли и трудовых повинностей были важнейшим элементом королевской политики по всей империи — по крайней мере, на протяжении большей части первой половины XVI в. Они были средством, с помощью которого была организована эксплуатация и слабо обеспечена лояльность. Распоряжение значительными наградами за завоевания в рамках покровительства образует связь между завоеваниями на полуострове, Канарских островах и в Новом Свете и отличает их в совокупности от унаследованного монархами наследия, которое по всеобщему согласию, хотя и не на неизменной практике, было неотчуждаемым.
"Возвышение" Португалии и Кастилии
Традиционно проблема становления Португалии как долгосрочной торговой и имперской державы выглядела более сложной, чем она есть на самом деле. Неуместный акцент на начале XV в. — при игнорировании длительного периода ученичества в XIV в. и умалении стремительного рывка в конце XV в. — придал этому явлению драматический характер, в то время как искаженное представление об инфанте доне Энрике сделало его героическим. Рассматриваемое в надлежащем контексте возникновение португальского империализма представляется более понятным. То же самое можно сказать и о пути Кастилии к империи в Андалусии и на Канарских островах. Тем не менее, Кастилия и Португалия все еще кажутся недостаточно подходящими для своих ролей, в то время как исключение или преимущественное право других, на первый взгляд более вероятных кандидатов, требует объяснения.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
