Мой отчим - советский пенсионер

Однако, одна мысль светила всех ярче: мы поедем в Москву на праздник! И с этой радостной мыслью и чудесными воспоминаниями детства, — была я в Москве восемь лет назад! — провалилась в сон. Снились мне Красная площадь, Кремль, дома, о которых читала, но не видела, — так называемые "сталинские высотки", их начали возводить в разных частях столицы лет пять-шесть назад, еще при Сталине... Вот бы пожить несколько дней в таком доме, в настоящей "сталинке" с высокими стенами...

Подошли новогодние праздники. Неожиданно о моём существовании вспомнили оба моих ухажера: даже Грант объявился. Они с Тарасом поочередно посетили почту, и, обнаружив, что я — "больна", пришли в гости в родительский дом. С подарками для "болящей": с апельсинами, мандаринами, конфетами шоколадными, — все дефициты выгребли. Хорошо еще, что не вместе приходили. Пришлось мне Тараске и Гранту объяснять, что не так уж я и больна, — просто последствия бронхита затянувшегося; главное — на работе был конфликт,— таким образом я его "погасила".

Тараска удивлялся, недоумевал, тряс рыжим чубом, считая, что правду нужно отстаивать, а не скрываться от неприятеля, — но Грант понял меня гораздо лучше, он в этом смысле куда современнее, — не зря за несколько месяцев исхитрился на машину заработать, играя и исполняя песни в ресторанах Армении. Отчим о Гранте отзывается не иначе как "ушлый", и этим у него всё сказано. И добавляет, что с таким как Грант, "будешь как за каменной стеной, он всегда выплывет"...Любовь — дело молодое, но с мужем и в старости жить нужно, и разговаривать с ним, — хорошо, если уровень образования одинаков, позволяет супругам понимать друг друга и не скучать вместе. Но мне, глупой, больше нравится Тараска, высоченный и вихрастый, с горящими веселыми глазами. Сердцу женскому не прикажешь...

Грант пытался пригласить меня в свою семью на Новый год, и отчим советовал принять его предложение, но я отказалась. Сходила к ним 31 декабря, сказала, что мы "завтра рано утром уезжаем в Москву "на каникулы"". Грант понял, не обиделся, — надо же собрать вещи необходимые, дорога — дальняя. Сам к нам придти отказался на Новый год: у армян принято этот праздник только с родней встречать, — думаю, это правильное поведение, способствующее укреплению семей.

Билеты, купленные отчимом, были на 1 января Нового 1958 года. Он так нарочно сделал: чтобы спокойно встретить в домашних условиях новогоднюю ночь, по-семейному, уютно, с домашней едой, музыкой патефонной, тихим весельем...

Вечером, под Новый год, пришел Тараска, — с бутылкой "Абрау-Дюрсо", разными банками и конфетами. То есть я ему, конечно, говорила, чтобы приходил, но он не был уверен, какую смену ему поставят в автопарке. Мама не была против его прихода: еды много, и мне будет с кем потанцевать...

И бабушка пришла со своим "молодым дедком", — все-таки они с ним расписались. А что время тянуть в таком возрасте?... И танцевали "старики", пожалуй, лучше нас, молодых, так танго отплясывали, — мы засмотрелись.

Ближе к полуночи заявилась незваной Катька, которую мы шутя, "за глаза", называли теперь "сектанткой". Отчим пару недель назад провел с ней беседу воспитательную, рассказал про визит милиционера, сказал, что её "неразумным" поведением заинтересовались, следует быть осторожнее. Отговаривать ее от общения с новыми людьми, убеждать в неправильности чуждых каждому советскому человеку, — и даже православным старушкам-богомолицам, — идей заморских сект, — он не стал: мудрый человек, не захотел оттолкнуть Катьку от нашего дома сразу. Потому как пропаганда должна идти постепенно, неназойливо... Катька его в некотором роде послушалась: во всяком случае, листовки в наших почтовых ящиках появляться перестали, — очевидно, она передала своим "друзьям" информацию об "интересе" к ней участкового, — и те "освободили" Катьку от обязанности разбрасывать брошюрки по ящикам. Наверно, теперь их кидают жителям других улиц другие активисты секты, стремящиеся... К чему? Грустно...

Мама Катьку приняла как родную: накормила кроликом с картофельным пюре, угостила колбаской брауншвейгской, шампанского ей налили, — гостья мигом повеселела, начала смеяться и даже танцевать пошла с моим Тарасом. Мне это не слишком понравилось, а тут еще и бабушка на ушко зашептала:

— Ты смотри, Зоенька, за этой "бедолажкой" — в оба: не нравится она мне, эта женка Мишки-выпивохи. Она в жизни настрадалась, теперь жаждет свое урвать. Не считай людей лучше, чем они есть... мой вам совет — гони её в шею, не пускайте вы ее в дом, не позволяй ей с твоим парнишечкой "сокорить", — она опытная женщина, не то, что ты, — теленок наивный! Больше думай головой, а не детской добротой!

Посмеялась над бабушкиными опасениями: Катька не может быть врагом, она — такая милая, добрая, "подельчивая": вечно фрукты-овощи нам "тащит" как родне... Ну как ей на дверь укажешь? Повода не даёт... И маме она нравится...

Оказалось, что Катька особенно танцевать не умеет, — она попрыгала-попрыгала, ноги отдавила Тараске, — и снова танцплощадка стала принадлежать мне. А Тараска хорошо танцевал, — просто удивительно хорошо, так ритм чувствовать — это чудо... Век бы я ним кружилась без устали... Но ночь закончилась неожиданно быстро. Гости разошлись. Бабушка пожелала нам счастливого пути, велела отчиму следить за "девочками" в Москве, одних не бросать... У отчима с бабушкой воцарился молчаливый нейтралитет: он делал вид, что ничего знает о бабушкиной осведомленности, отказываясь идти с нею на серьёзный разговор. Бабушка за глаза уже его "трусиком" обозвала, но не настаивала: пусть живет, как хочет.

Ехали в поезде — замечательно. В купе, кроме нас, никого более не подсадили, вагон был полупустой, несколько холодноватый. Проводницы — ласковые, старательные, каждые два часа приносили чай в подстаканниках, — обедать ходили в вагон-ресторан, вкусно там накормили, неожиданно вкусно — для поезда...Жаль, в окошки почти ничего видно не было: стёкла заиндевели от мороза, покрылись диковинными зимними узорами. Узорочье русское...

В Москву приехали почти ночью второго января. На Павелецкий вокзал. Именно сюда прибывают поезда из южной части СССР. Красивый кирпичный вокзал: высоченные окна, мансарды над боковыми выступающими частями, наружные стены — толстенные, в два с половиной кирпича, фасад тесаным камнем облицован. Построен в далеком 1900 году по проекту некоего архитектора Красовского, для обслуживания Рязано-Уральской железной дороги — это нам всё отчим рассказывал. Название вокзал получил по посёлку Павелец, что на Рязанщине.

Вышли на перрон, — обомлели, чтобы не сказать больше. Так хорошо было ехать в купе: уютно, спокойно, отчим анекдоты рассказывал. Здесь же — столпотворение, несмотря на ночное время, все куда-то бегут, торопятся, других не замечают. Чистый ночной кошмар. Даже радость от прибытия в столицу несколько отдалилась: захотелось скорее выбраться из этой сутолоки на простор. Подбежал носильщик с тележкой, предложил "транспортировать" наши вещи до стоянки такси. Отчим рукой махнул: вези, мол! И мы в три минуты оказались стоящими в очереди, — оказывается, чтобы сесть в такси, нужно еще и в очереди стоять. Это вам не Сальск!

Наконец, подошла наша очередь. Уселись в старый, видавший виды автомобиль, явно трофейного происхождения, Lancia Astura, — я его название знала, потому что видела такую картинку в журнальчике. Там еще статья была, что на таком авто некогда Бенито Муссолини ездил...Эти машинки выпускали с 1931 по 1939 годы, — и нам выпало счастье проехаться на таком допотопном чуде до нашей гостиницы... Наверно, не меньше четверти века нашей "Антилопе-Гну", — она хоть на дороге не разваливается, интересно? Аккуратно разместив наши вещи в немалом багажнике, таксист открыл дверцы. Мы расселись по местам, — и мотор заурчал.

— Куда прикажете, гости дорогие? — Таксист спросил этак ласково, с легким южным акцентом. Явно кавказец, но не армянин. Скорее, принадлежит к одной из малых наций или народностей Кавказа. — Куда едем? Машина — зверь!

— Вези в гостиницу "Москва", дружочек, — сухо ответил отчим. Как резко изменился его тон: похоже, таксист не понравился. Вполголоса, дядя Семён проинформировал нас, что эта гостиница считается крупнейшей гостиницей столицы, ее возвели на месте снесённой в 1930 году церкви святой Параскевы Пятницы. Мама удивилась, зачем было церковь сносить? Отчим так на нее посмотрел, что она мигом умолкла. Похоже, у них — полное взаимопонимание в некоторых вопросах...

— Что мы так долго едем, любезнейший? — спросил отчим таксиста минут через сорок. — Или ты полагаешь, что я — первый раз в Москве и только с гор спустился? Ну-ка, быстро закругляйся, — вези нас в гостиницу прямой дорогой!

— Так там проезд закрыт, по прямой-то... — заюлил хитрый шофер, но мне уже ясно стало, что он — тоже аферист своего рода: нарочно возит доверчивых приезжих по самым дальним объездным дорогам, крутит баранку подольше, чтобы больше денег снять с беззащитных "гостей Москвы". Вот в маленьких городах такое — невозможно, но в Сочи мы с бабушкой однажды стали жертвами подобного обмана.

Наконец, добрались до "Москвы". Шофер заломил несусветную сумму, — свыше семидесяти рублей: "по счётчику". Отчим отказался платить, сказал: грабеж посреди ночи. Таксист пообещал позвать милиционера: приезжие отказываются платить сумму по счетчику, — катались по "всей Москве", а теперь не желают расплачиваться. Отчим рассвирепел, говорит вежливо:

— Проедемте, гражданин таксист, в милицию! И кого послушают: меня, -русского, фронтовика, советского человека, посещавшего Москву сотни раз, знающего город, как свои пять пальцев, — или тебя! Дамы — свидетели: ты нас кружил по закоулкам, чтобы насчитать завышенную сумму. Поехали! И пусть тебя снимут с работы и выгонят из столицы взашей, — таким рвачам в Москве — не место! Что молчишь?

Короче, заплатили мы двадцатку с копейками, и вошли в вестибюль отеля.

Глава 26

Главный фасад гостиницы, выходящий на Манежную площадь, имеет четырнадцать высоченных этажей; второй корпус, выходящий на Охотный ряд, — всего десять. Странным мне показалось прекрасное, но асимметричное строение.

Девушка-администратор встретила отчима так радостно, что сомнений не оставалось: номер нам "зарезервирован", а Семён Васильевич с ней хорошо знаком. Маму это обстоятельство не сказать, чтобы слишком порадовало, но смешно было ревновать дядь Семёна к девице почти моих лет. Просто он умеет заводить нужный связи, — это не каждому дано... Улыбнулась про себя: наличие денег в кармане задачу "наведения мостов" немало облегчает. Попробуйте завести "связи" без гроша за душой, — посмотрим, как у вас это получится! Не было бы у отчима знакомой "врачихи" Марьи Сергеевны, — пришлось бы мне в безработных ходить, наверно...

Девица, представившаяся Натой, — нелепей не придумать, — осмотрела тщательно наши три паспорта, выдала ключи. Оказывается, отчим заказал трехкомнатный "семейный" люкс: зал и две раздельные спальни. И две ванные комнаты, — с ума сойти. Вот это шик! Никогда и подумать не могла, что придется очутиться в таком номере, с таким комфортом, — пожалуй, здесь даже слишком шикарно для такой "зеленой" девчонки как я... И зачем отчим меня взял с собой в эту поездку? И ехал бы вдвоём с мамой, — было бы им вместо свадебного путешествия, — я могла бы и у бабушки пожить, и одна, в конце концов. Вдвоём им было бы приятнее, думаю. Но, раз так сложилось, буду получать удовольствие, гулять по Москве, любоваться музейными экспонатами, — жизни радоваться! Вот что только дядь Семён имел в виду, говоря, что это путешествие он затеял исключительно ради "маленькой Зойки"? Наверное, надумал мне принца подыскать из числа посольских работников, — смеюсь... И с чего он так со мной носится, как с писаной торбой? Разве может чужой человек полюбить, как отец, падчерицу, а?

Пока поднимались по лестнице, — пешком решили пройтись, — вещи наши нес носильщик, — отчим повествовал об истории гостиницы "Москва". Вначале слушала я его невнимательно, однако, вскоре увлеклась: дядь Семён — хороший рассказчик и все про всё знает. Дядь Семён сказал, что гостиницу построили в 1933-1935 гг. по проекту сразу трёх архитекторов: Савельева, Стапрана и Щусева, но главную роль сыграли разработки последнего.

Некогда Охотный ряд отличался удивительной антисанитарией, — он был настоящим очагом заразы на заре двадцатого века. Реконструировать его начали, однако, не со сноса торговых лавок, — представлявших реальную опасность для населения, — но с уничтожения часовни Александра Невского. Меня это удивило: именно многолюдные магазины обычно способствуют распространению инфекции, и зачем было церковь сносить? Но власти сочли иначе...

К концу двадцатых годов все деревянные торговые лавки, однако, также уничтожили, всю торговлю местную переместили на Цветной бульвар, и церковь Параскевы Пятницы, — икона ее хранится у бабули в доме, несмотря ни на что, — тоже "удалили". Очистился Охотный ряд от "опиума для народа", будь то религиозные здания или торговые ряды, опустошающие карманы честных горожан. И решили возвести здесь нечто впечатляющее. Савельев и Стапран предложили строгий проект, в духе коммунарской "аскезы" и конструктивизма, — массивный монолит без излишеств. Но их проект "Самого" не удовлетворил, глава государства тяготел к большей пышности, внешней красивости, — к т.н. "сталинскому ампиру".

И тогда позвали талантливого Щусева "отредактировать", то есть, попросту говоря, — переделать проект гостиницы. Щусев оказался человеком, тонко чувствующим пожелания руководства: он не стал ссориться с двумя другими архитекторами: сохранил "костяк" их проекта, его конструктивную основу, но добавил изысканно-скромный декор в стиле неоклассицизма.

Окончательный проект "Москвы" утверждал лично Иосиф Виссарионович, и его подпись под проектом наделала немало шума и неразберихи. Щусев принес на подпись проект главного фасада с двумя вариантами оформления. Оба варианта были совмещены в одном чертеже: на правой части был изображён строгий вариант, на левой  — с бОльшим количеством элементов декора. Сталин поставил подпись посредине. В итоге, в одном фасаде были реализованы оба варианта оформления, в буквальном соответствии с утверждённым чертежом. Нелепо звучит, но получилось очень интересно и необычно, ни на что не похоже.

Словом, я могу гордиться тем, что поселилась в гостинице, проект которой был одобрен лично "отцом народов". Не каждому так везет, как мне!

Мебель в номере, — во всех комнатах, — была светлой, "по моде". В зале стоял огромный двухстворчатый шифоньер с зеркалами снаружи и внутри. Ковры — повсюду: на стенах, на полу, на креслах. В моей спальне, гордо и мудро, смотрел со стены товарищ Мао Цзэдун. В точности такой, как у родителей дома. Мир — большая деревня, — так бабушка говорит... В зале и в другой спальне радовали взоры ковры с восточной орнаменталистикой, — неяркие, скромные, натуральные. Такие видела я в детстве, когда мы с бабушкой ездили в Душанбе к ее знакомым. Там неподалеку — Горно-Бадахшанская автономная область, где ткут точно такие ковры и добывают волшебные бадахшанские рубины, — бабушка камни прикупила на рынке, у перекупщицы, — причем разговаривала на фарси, — способности у неё к языкам...