Сердце, кажется, пропустило удар — а вот в голову, напротив, что-то со всей силы треснуло: до дикой, сотрясающей череп боли, до ледяного пота на щеках...
— Совет требовал, чтобы я передал лишь это, но я не желаю, чтобы из твоей смерти творили представление, — опустив руку в карман, Сейя вытянул оттуда короткий клинок, чуть помедлил, прежде чем швырнуть его на пол. — Прошу как твой брат и приказываю как глава семьи — покончи со всем сам, этой ночью. В этом случае я позабочусь о том, чтобы в историю вошли лишь твои подвиги, но не проступки.
— Подожди...
Ноги отказывались держать тело. Черные точки, во множестве прыгавшие пред глазами, становились все больше, все шире. Чувствуя, что вот-вот упадет, он отступил на шаг, коснулся спиной стены...медленно сполз по ней на пол.
— Скажи...мне...
— Что еще?
— Амая...она...
— Жива, — скривил губы Сейя. — В отличие от тебя, я не нахожу смысла в лишнем кровопролитии. Пока что ее держат под замком, там же, откуда ты ее чуть было не увел. Пока сидит на таблетках, на днях заберем воспоминания. Сделали бы раньше, но, сам понимаешь — дела...
— Брат...
— Я все сказал, Хаято, — отвернувшись к дверям, произнес маг. — И больше мне сказать нечего.
Что-то лопнуло, что-то взорвалось — прямо как там, в веселом квартале. Схватив клинок, он рывком поднялся — и, оттолкнувшись от стены, ударил со всех оставшихся сил в ненавистную спину.
Ударил, заранее зная исход.
Ничуть не удивившись, когда лезвие не добралось даже до ткани, проскрежетав о незримую преграду без какого-либо толка.
— Не трать силы, — вздохнул, не оборачиваясь, Сейя. — Прощай, брат.
Дверь, кажется, лязгнула минуту назад — а может быть, час? Сидя на полу, вытянув ноги, осоловело глядя на клинок, что так и валялся рядом, он пытался собрать по кусочкам мысли, оставшиеся после того глухого звука, с которым камера вновь оказалась заперта — но с каждой попыткой все расползалось по швам только сильнее.
Конец. Это конец. Не будет никаких чудесных спасений, волшебных выходов. Не разверзнутся небеса, не отворится земля, никто и никогда более не протянет руки.
Конец. Это конец — для него, для всей той насквозь бессмысленной возни, которую он считал своей жизнью.
Конец. Наконец-то.
Так почему же, почему он не рад?
Рука отчего-то еле шевелится — но все же справляется, пусть и не сразу, с тем, чтобы взять поудобнее нож. Сесть, подтянуть ноги, задрать рубаху...
Больше никаких отсрочек, никаких отговорок. Никаких предсмертных стихов, пусть даже сейчас ему и пришло в голову
блудный листок
отличное окончание, то самое, что не желало являться четыре года тому назад. Больше ничего его не задержит на пути к смерти.
В конце концов, разве был другой выход? В конце концов, разве он не заслужил?
Здесь и сейчас он покажет, что брат ошибается. Покажет, что он не мальчишка, но мужчина. Солдат.
Если ты не готов пойти на все, чтобы сохранить то, что тебе дорого...
Сейчас. Сейчас. Надо только начать. Он знает, как надо.
...неважно, сколь сильно тебе придется испачкаться...
Сейчас. Сейчас. И откуда только столько пота? Откуда столько слез?
Я лучший солдат, чем ты, Хаято.
Лицо брата мешало сосредоточиться, никак не желало исчезать. Эта мерзкая, рыхлая морда. Эти кривые губы, эта гадкая ухмылка. Эти слова, убеждающие его...
Не делайте это их заслугой.
Ее голос был подобен ушату ледяной воды, опрокинутому на голое тело. Слабый, едва заметный отблеск ее лица в глубинах памяти — раскаленным клещам, что драли на части сердце.
Сегодня он умрет.
Завтра она его забудет.
Не делайте это их заслугой.
А после его брат, подобные его брату — будут жить. Будут править. Будут высасывать оставшуюся кровь из истерзанной страны. Будут делиться ею с другими, уже чужеземными, падальщиками.
Не делайте...
Сложнее всего было отвести приставленный к телу нож — подъем на ноги оказался уже не так труден. Спрятав клинок за спиной, он медленно — сказывалась усталость — добрался до дверей, и, занеся свободную руку, принялся барабанить в железо со всех оставшихся сил.
— Охрана! Охрана!
Топот ног, сердитые, заспанные голоса. Тяжелое дыхание — по ту сторону двое.
— Ну, чего орешь? Что тебе еще?
Щелчок отодвигаемой заслонки.
— Буду говорить! У меня есть важная информация! Важная...
Глаза. Глаза по ту сторону двери.
— Убей второго!
Все, что ему нужно. Все, что нужно серым пятнам с черной паутиной.
— Келли, что он хо...
Выстрел. Быстро тонущий крик.
— Отопри!
Лязг железа.
Лезвие, ныряющее в загорелую, потную шею.
Я лучший солдат, чем ты, Хаято.
Скоро узнаем, братец. Скоро узнаем...
Примечания к главе:
[1] Восемь углов мира под одной крышей (Хакко итиу, яп. 八紘一宇) — политический слоган Японии, ставший популярным во время Второй японо-китайской войны и Второй мировой войны. Этот девиз де-факто был идеологическим оправданием агрессии Японии против других народов, подтверждавшим ее претензии на мировое господство.
[2] Тондзиру (яп. 豚汁) — блюдо японской кухни, представляющее собой суп со свининой и овощами, заправленный мисо. По сравнению с обычным супом мисо бутадзиру является более питательным и имеющим большее количество ингредиентов, добавленных в суп. Основой блюда являются тонко нарезанные кусочки свинины и овощи, которые отвариваются в даси и затем заправляются мисо для придания вкуса.
[3] Имеется в виду залив Айрон Боттом Саунд, до Второй Мировой войны носивший название Силарк.
[4] Фусума (яп. 襖) — скользящая дверь в виде обклеенной с двух сторон непрозрачной бумагой деревянной рамы; используется для деления большой японской комнаты на части.
[5] Ойран (яп. 花魁 оиран) — один из видов проституток в Японии. Ойран являлись одними из юдзе (яп. 遊女) "женщин для удовольствия", проституток. Тем не менее ойран были отделены от юдзе в том, что, в отличие от тех, выполняли не только сексуальные функции, но также развлекали клиентов более утонченными способами. Термин "ойран" применим только к высшему классу проституток, хотя его применяют гораздо шире.
[6] "Эта" (яп. 穢多) — средневековая каста японского общества, члены которой традиционно занимались забоем скота, выделкой кож, уборкой мусора и другими грязными работами. Поскольку эти занятия по представлениям того времени считались "нечистыми", все принадлежавшие к касте должны были проживать отдельно от остальных жителей Японии в предназначенных специально для этого местах; им было запрещено вступать в брак с представителями иных сословий.
[7] Фуджо Сейя имеет в виду произведение средневекового японского драматурга Модзаэмона Тикамацу "Самоубийство влюбленных на Острове Небесных Сетей". Главный герой женат и имеет двоих детей, но влюбляется в куртизанку Кохару. Так как нет никакой возможности быть вместе в этом мире, он видит единственно возможное решение в виде двойного самоубийства с возлюбленной.
2. Служба спасения полукровок
7 января 1981, Иокогама.
— Девушка, а девушка? Позвольте поинтересоваться, — невысокий человек в белом халате — косой лучик из пронзительно яркой лампы падал аккурат на лицо — чиркнул спичкой.
— Да-да? — поежившись от холода — слово "могильный" было тут уместно как никогда — Гин уставилась на мужчину. — Чего?
— Вы помните, с чего начинаются фильмы ужасов, криминальная хроника и выступление премьер-министра?
— Ну... — охотница наморщила лоб в преувеличенной задумчивости. — С титров, наверное, да?
— Не рекомендуется к просмотру беременным женщинам... — наконец, запалив сигарету и затянувшись, продолжил собеседник Гин. — ...лицам, не достигшим шестнадцати, а также со слабой психикой...вы как, не угодили ни в одну из перечисленных мною славных категорий?
— Во-первых, мертвецов я навидалась, — поджав губы, выдала охотница. — И уж не меньше вашего, поверьте. И не всегда — одним куском. Во-вторых, мне двадцатый год пошел, могу паспорт показать. Что до прочего... — распахнув куртку, она похлопала по плоскому животу, обтянутому кофтой с довольным желтым медвежонком. — Детей не планируется. Если надо, схожу в аптеку за тестом...
— Да верю, верю, — ухмыльнулся мужчина, выпустив колечко дыма. — Ну и серьезная нынче молодежь пошла, никто шутки не поддержит...
"Не подняли бы в шесть утра — тогда б и пошутили на славу. А так уж не взыщи..."
— Совсем тут одичал, Шичиро, — Ониши, устало протирая воспаленные от недосыпа глаза, перешагнул через порог, едва заметно поморщившись — холод в помещении и правда был преизрядный. — Ты, Гин, на него не дуйся. Эту ходячую профессиональную деформацию уже не исправить...
— Кто ж виноват? — натянув перчатки, Омогучи Шичиро, судмедэксперт на оплате у Организации, с хрустом размял пальцы. — У всех свои таракашки...здесь, к слову сказать, их больше не высматривай. Как ремонт в том году сделали, так все...
— Может, скажешь еще, что и муравьи больше в обувь не заползают?
— Сам сказал, чего мне повторяться, — потянувшись наверх, Шичиро поправил лампу. — Ну что же, дамы да господа, еще минутка — ждем последнего звонка и представление начинается...
От бойни в жилом комплексе их отделяла уже почти неделя — даже сны, в первые ночи более чем яркие, постепенно выветривались и смазывались, уступая привычному бреду, почерпнутому из ночных телеканалов. "Специалист Мизукава" не стала интересоваться, на какую причину были списаны смерти, во сколько Организации влетело прикрытие, оформление, затыкание ртов и сглаживание особо острых углов. Не стала спрашивать, достойные ли похороны организовали погибшим при исполнении сотрудникам полиции, досталась ли кому-то, кроме капитана Момочи, слава совладавшего с вырезавшим весь этаж "наркоманом". Сухое "спасибо" по телефону, сумма в картонном конверте, а главное — ни единого слова о "специалисте" в каких бы то ни было официальных бумагах. Ничего нового — вполне можно уже было привыкнуть. Вполне можно было бы жить дальше...
Не будь того рассказа Казуо. Не будь неотступной, разгоняющей по телу лютый холод, мысли о том, что, если только шеф сказал правду, уже надвигалось. Ощущение приближения — величавого, неумолимого, не ведавшего спешки — грозило свести с ума, уравнивало ее в чувствах с приговоренным к смерти, проживавшим свою последнюю ночь. Телефон с каждым днем все больше начинал ассоциироваться с чем-то бесконечно страшным и ядовитым, что, однако, никак нельзя было отбросить прочь. Лихорадочные скачки с одной телепередачи на другую, продолжавшиеся, по обыкновению, до часу ночи, теперь едва спасали от дурных мыслей — каждые помехи, каждый сбой или задержка привычной программы заставляли сердце предательски сжиматься, а разум — готовиться к началу специального выпуска новостей. К началу конца.
Жизнь, тем временем, продолжалась — и если что-то и было в теперешнем положении охотницы хуже всего, то, несомненно, именно это. Ночи, наполненные кошмарами, ночи без сна, проведенные в обнимку с пустой бутылкой воды и скомканной, пропотевшей подушкой, выдержать было можно, но наступал день, и лица людей с экрана, с улицы, лица за стеклами витрин и автомобилей являлись вновь — день ото дня встречать их было все невыносимей. Жизнь продолжалась — все они по-прежнему куда-то спешили, о чем-то сожалели, строили планы на будущее, ссорились по пустякам...
Иногда хотелось оборвать все провода. Хотелось выключить свет, запереть двери. Хотелось заснуть и забыть, разделить блаженное неведение с теми, чьи шаги были слышны за окном — бесконечно уверенными в себе, в завтрашнем дне...
Не знающими, сколь мало в этом смысла. Не знающими, что через день, а может, через час — все в одночасье же оборвется.
Канатом, протянутым в бездну, была работа — и шедшая с ней рука об руку мысль о том, что она, по крайней мере, не просто сидит и воет на потолок, будучи не в силах разделить с кем-то страшное знание. Ее усилия — капля в море, но море ведь, если разобраться, и состоит из капель...
День за днем — изматывающие до предела тренировки: боль и усталость выгоняли прочь лишние мысли, пусть и на время. День за днем — ожидание звонка, голоса, что позовет на новую охоту. День за днем — а вот уже и идет к своему концу первая неделя нового года.
Когда Казуо, наконец, вспомнил об ее существовании, когда телефон подал свой ни разу не мелодичный голос, она была готова. Но, как оказалось, вовсе не к тому, что встречать женщину с разрезанным ртом придется уже в морге.
— Три, два, один, поехали! — швырнув окурок в какой-то лоток, выдохнул Шичиро и картинным жестом сдернул ткань со стола. — Экспонат без перчаток не трогать.
По пути к моргу в голову лезли самые разнообразные мысли — например, почему Казуо сообщил ей обо всем так поздно: очень уж походило на то, что если бы не переданный ранее заказ от Организации, шеф и вовсе предпочел бы не впутывать охотницу в это конкретное дело. Останься у Гин после недели, проведенной словно на иголках, хоть немного желания шутить, она бы определенно поделилась с начальством своими соображениями — и уж точно не удержалась бы от того, чтобы сравнить все это с каким-нибудь шпионским боевиком: кому же еще, как не любимому ментору, скрывать что-то от бравого суперагента?
— Эй, с вами все в порядке?
По пути к моргу в голову лезло много чего. Здесь и сейчас Гин была твердо уверена в одном — стоило вытряхнуть всю эту шелуху и получше подготовиться к тому, что предстанет пред ними на холодном столе, тонущее в нестерпимо ярком свете ламп.
— Все в порядке, говорю?
Зеркала поблизости не было, но отчего-то охотнице все сильнее казалось: найдись сейчас таковое — и в нем обнаружится перекошенное лицо крайне нездоровых оттенков. К горлу подкатил комок, грозивший вот-вот вылиться во что-то серьезное — быть может, прямо на пол. Пожалуй, стоило поблагодарить шефа, что сдернул ее в шесть часов — будь в желудке нечто посущественней стакана воды и...
— Да, — сглотнув горечь, выдохнула с облачком пара Гин. — Просто у кого-то слишком богатая фантазия.
И слишком больная — добавила бы она, останься внутри воздух хоть на одно словечко. Лежавшее на столе тело годилось для использования в качестве анатомического атласа: все, что природа задумала защитить слоями плоти и кожным покровом, было вывернуто наружу, словно над покойной поработал до безумия методичный мясник с неплохим запасом свободного времени. Руки были вырваны из плечевых суставов, держась на лоскутках кожи и давно обмякших мышцах, перебитые ноги казались деталями распухшего, оплавившегося от жары манекена. Размозженные пальцы, срезанные то тут, то там пласты кожи, ожоги...разрез от челюсти до самого низа, до...
"Она заслужила".
Вдохнуть. Выдохнуть. Вдохнуть снова — морозный воздух, сигаретный дым...
