Жизнь — хоть за хрен держись. Больше-то никому веры нет!
Телефон зазвонил, но этого события Серов ждал и потому не дрогнул. Трубку снял Келдыш: он приемлемо говорил по-английски. Представился. Спросил:
— С кем имею честь беседовать?
— С человеком, наблюдавшим старт шестнадцати ракет на полигоне Ньоньокса. — Кеннеди перешел на ломаный русский:
— “Pogoda tchorosha tolko radi vashego priezda”, помните ?
— Точно! — Поднял голову Челомей. — Именно так я и сказал. Похоже, это на самом деле он.
Серов шевельнул рукой:
— Крути его дальше, Мстислав.
— Слушаем вас внимательно.
— Джентльмены. Я не силен в русских идиомах, а потому говорю прямо. Мне предложили продать вас. Но я лучше продам тех людей вам.
— Почему?
— Потому что в едином Союзе есть одна ядерная кнопка. Она в Кремле, у Мазурова. Если вы рассыплетесь, появится десять, пятнадцать, черт знает, сколько ядерных кнопок. У меня есть агентура, вы понимаете. Но у тех, новых, моей агентуры не будет. Я никак не узнаю, что кто-то там дозрел до кнопки. Понимаете?
— Андерстенд, иху мать еб, — прошептал Серов. — Как мы докатились до того, что нас враги спасают?
— Джентльмены. Обратитесь в секретариат по обычным каналам. Скажите, что хотите снять кино о событиях в Далласе ноября шестьдесят третьего, только обязательно с манекенами. Вам вынесут стандартную папку, приготовленную для таких правдоискателей. Но в ней будут адреса. Разберетесь.
— Что вы хотите взамен? — Келдыш не хватался за сердце, да и никто не хватался. При Сталине страшнее пугались.
— Марс, — ответила трубка. — То есть, я хочу восстановить Америку.
Серов и Келдыш переглянулись и позволили себе робкую улыбку. Сработало, значит. Ордена Мия не захочет, но скидку ей придется сделать немалую. Самое приятное: никакой стрельбы с ненужной беготней. По крайней мере, пока.
— … А Марсианская программа нужна мне как стержень, вокруг которого мы объединимся. Вам, я думаю, Марс пригодится. И я уверен: вам тоже удобнее видеть одну ядерную кнопку, в Вашингтоне, чем шесть, как сейчас.
— Марс, — повторил Келдыш. — Марс…
Отодвинул трубку и сказал собравшимся по-русски:
— Теперь я точно хочу дожить и увидеть.
Приблизил трубку:
— Вы примете нашу благодарность, а мы — ваши условия. Марс.
— Марс очень от политики зависит, — сказал Макс. — Условия ты хорошие предлагаешь, но нет. Вчера вы ходили носом вниз, а сегодня ты меня сватать прибежал. Завтра снова политика переменится, и ты из фаворитов… — Макс щелкнул пальцами. — Пстрюк, однова байстрюк, по дедовой пословице.
Помолчали. Макс, чувствуя неловкость, паузу не выдержал.
— В конце-то концов, я ученый, а не летун и не прыгунок. Оклад мне везде будет государственный. Без премий раньше жил, а теперь точно проживу: соцбаллов у нас в профессии сам знаешь, сколько. Хватает не только на хлеб с кефиром. Что тебе еще возразить, сколько еще пустых слов сказать?
Собеседник повертел носом:
— Ну смотри, дело твое. Жаль, конечно. С тобой великие дела можно делать, парень ты головастый. Порталы ваши дело ненадежное. Сегодня у Лентова прорыв, но теоретическая физика лотерея. Можно всю жизнь потратить на тупиковое направление, и только перед смертью узнать: все зря. Наши ракеты — честное железо.
— Любое прикладное знание следствие нашей теоретической науки. — Макс пожал плечами. — Может, оно и тупиковое, направление. Но жизнь у меня пока что интересная, да и польза от нас, как выясняется, все же бывает. Слушай, расскажи лучше, как вы лететь собираетесь. На чем? Откуда?
Собеседник оживился:
— Корабль у нас готов. Ну практически.
— Года через три? — понимающе усмехнулся Макс. — Или сразу к юбилею революции?
— Нет, полагаю, управимся быстрее. Особенно теперь, когда соглашение с Кеннеди достигнуто.
— А у них там Кеннеди? Никсона, вроде бы, выбирали?
— Как выбрали, так и убрали. Дело “Уотергейта”, слышал?
— Некогда мне. Ты дальше говори.
— Там все по фильму… Или ты “План полета” не смотрел тоже?
— Смотрел, но кино ведь… Я думал: там спецэффекты всякие.
— Есть и спецэффекты, — теперь хмыкнул собеседник, — но в основном кадры с полигона.
Макс удивленно откинулся на спинку стула. Посмотрел на собеседника: вроде не врет Лешка-сокурсник. Посмотрел вокруг: тихое кооперативное кафе, отделанное под английский “Pub”, точно как в фильмах о Шерлоке Холмсе. Посмотрел за окно: Дубна, город физиков.
Макс Шароль работал не в Дубне. Портальщики базировались на Торбеевом Озере. Почему, никто не знал точно. Говорили: секретность. Говорили: рядом база противоракет, которые даже ядерную бомбу в полете могут сбить. Говорили: все неправда, а правда: место для порталов удобное. От Великих Древних канал остался, проще в нем проколы делать. Много, в общем, говорили — Макс не прислушивался, ему своих задач нарезали выше маковки.
На кино его вытащила Верка, разумеется. Она недавно отшила крайне перспективного кадра, московского журналиста с хорошим послужным списком. Сказала ему честно: “Гулять с тобой, Миша, хоть полночь, хоть заполночь. А сына растить лучше с мужчиной основательным.”
После чего собрала чемоданчик и явилась к Максу прямо на проходную. Мало ли, вдруг там уже лаборантки всякие глазки строили-строили, и вот, наконец, построили, и пора сказать им всем голосом Абдуллы из кино “Белое солнце пустыни”: “Махмуд, паджигай!”
Не то, чтобы Макс возражал. Если совсем-совсем честно, девушки его интересовали постольку-поскольку, а интересовали его разные аспекты портальных взаимодействий. Главное, разумеется: нарушение принципа причинности, потому что Портал по сути есть перемещение со скоростью выше световой.
Но тут, понятно, банальным “парадоксом близнецов” не отговоришься, потому что через Порталы ходили и ходят вполне систематически. Сначала Город Ноль — Ноль в смысле самый-самый начальный, стартовый комплекс. Ни серийного, ни испытательного номера. Затем — Далекая Радуга, там уже аппараты как полагается, с запасным троированием, с мажоритарной системой принятия решения.
Систему эту позаимствовали у космонавтов, понятно, и работала она так: на всякое действие назначалось три гидроцилиндра. Если один из них выбивало или он гнал пургу, два других отклоняли двигатель в нужную сторону. Просто прямой силой. Понятно, что на датчики и автоматику принцип использовался не так топорно, тем не менее…
В общем, Верка вытащила его в кино. С мужчинами Вероника обращаться умела отлично, и не повела секретного физика на слезливую мелодраму. Поспрашивала подруг, посмотрела три выпуска “Кинообзора”, прошерстила библиотечную подписку “Вестника кино” — и нашла фильм, умеренно фантастический, чтобы самой не скучать, и в то же время чтобы там всякие железки в кадре, производство, глобальные проблемы — чтобы мужик тоже себя умным ощутил.
Когда на секретного физика удочку забрасываешь, приходится хорошо думать. Конкуренток много. Из коммун прет молодая поросль, там такие стервы! Даже заткнуться могут вовремя, потому что изучают, страшно сказать, психологию. Чего там, Вероника сама тайком от подружек брошюрки читала. Отставать не хотелось.
Макс, разумеется, обо всем этом не подозревал — или думал, что ему все равно. Пошел в кино, где на двадцатой минуте и охренел, чуть не забыв про Веронику… Вероника не обиделась, она тоже удивилась до пятирублевых глаз.
Взлет “Ориона” в кино выглядел торжественно и мощно; объективы заметно дрожали, и потому казалось: в зале дрожит пол от буквально моря огня. Толстенький грибок межпланетника вытягивали за атмосферу тридцать два ускорителя. Все это колонно-цилиндрическое великолепие выдыхало моря, океаны пламени.
Макс, разумеется, видел знаменитое кино “Укрощение огня”, и продолжение “Море тюльпанов” — но тут сразу понял: океан огня укротить невозможно. И, наверное, не нужно. “Человек полетит не силой рук, но силой разума”, говорили Великие Древние. Макс Шароль, как правоверный адепт школы Порталов, перефразировал для себя: “Человек полетит не морем хаотического пламени, но силой разума, воплощенной в точности расчета и качестве магнитной аппаратуры.”
Установки Порталов не плевались пламенем и, тем более, не ревели до сотрясения почвы. Ровный гул, примерно как от большого трансформатора — собственно, главную часть установки как раз и составляли катушки на сердечниках — потом хлопок выравнивания давления “Там” и “Здесь”…
Нет, Макс Шароль свою работу не променял бы ни какие ракеты. Дубина против шпаги не играет!
Пускай даже дубина полированная и удобно выглаженная по руке.
Но кадры с полигона?
— Где же у нас такое?
— На Новой Земле. И знаешь, Макс… — пиво свое собеседник вытянул одним глотком. — Там самое жуткое не ракеты. А предстартовый ревун, инфразвук. Птиц разгоняет. На первых запусках их там падало столько, что биологи нас чуть на пипетки не подняли и шприцами не затыкали. Вот, ввели четко по “Туманности Андромеды”, как в “Хаммада эль Хомра”. У нас там небольшая мода на названия прошла, так гости удивляются: разве, говорят, чукчи знают арабский? Местные парни смеются: луораветлан знают все!
— Ну хорошо, вот вы взлетели, а дальше чего?
Собеседник поморщился:
— Оранжерейный блок у нас давно отработан, их сейчас пять штук на орбите только. Можно взять самый новый, пристыковать. Они все проверенные, у них ресурса минимум три года, туда и обратно хватит.
— А я читал, там Гомановская траектория, полтора года в один конец. В другом варианте — пятьсот суток на все.
— Вот что значит не специалист. Наша суть — импульсная тяга, она все время полета в нашем распоряжении. У нас такой запас дельты, что плевали мы на Гомана. Семьдесят суток туда и столько же обратно. И там хоть месяц занимайся, хоть пять месяцев, астрономические окна для нас постольку-поскольку. Обитаемый блок тоже на мази. Эксперимент “Биосфера”, ты вряд ли слышал.
— Секретный?
— Просто неафишируемый. Вот купольные леса эти, что сейчас озеленители тянут, они побочная продукция оттуда.
— То-то я смотрю, много их.
— Смотри-смотри. А то давай к нам? Про тяговые заряды соглашение достигнуто. Главный барьер упал, значит. Есть смысл спешить. К семьдесят пятому… Два года, значит… Вполне получится.
— А люди-то есть у вас? Космонавты?
Алексей Леонов улыбнулся той самой “гагаринской” улыбкой, которую психологи Центра Подготовки репетировали с космонавтами каждый день. Именно вот ради общения.
— А что “космонавты”? Назвался космонавтом — полезай в космос!
Макс Шароль засмеялся. Поднялись, оставив деньги на столе: тут разрешалось. Кооператоры клиентов по пустякам не дергали. Не хуже Вероники умели конкурировать. Посчитают, если переплата выйдет, в следующий раз вернут сдачу постоянному клиенту. Или в новый заказ учтут. Или возьмут чаевыми — но только если клиент ясно распорядится об этом. А если просто деньги на столе, это еще ничего не значит. Небось, не в капитализме живем!
Изо всех иностранных делегаций обычай “не брать на чай” понимали и ценили только японцы. Все гости из RIKEN чуть ли не с поезда бежали именно в “Pub”, вызывая среди конкурентов завистливое брюзжание. Адски трудно не брать чаевых! Даже если ты почти совсем коммунист; но ведь пока не совсем — а значит, можно чуть-чуть отступить от строгих правил. Ну, потому что если нельзя, но очень хочется — то можно?
Собеседники вышли. Ровесники, смотрелись они колоритно и красиво. Худой нескладный Макс, в классических “профессорских” очках, строгом пальто и столь же классически замятой шляпе. Рядом внушительный Алексей в летной форме, с нашивками “Отряда Космонавтов N1”, с цветными шевронами за успешные полеты.
Куда там Веронике, тут буквально весь женский пол поворачивал головы вслед. Именно тогда Тамара Дмитриева увидела их в прямых лучах закатного солнца, именно тогда и сделала первые наброски знаменитой картины “Космонавт и Конструктор” — хотя Макс все же не пошел работать к Челомею, так и оставался физиком.
Но до Парижской выставки “Путь к Марсу” семьдесят седьмого, где “Космонавт и Конструктор” прогремели на весь мир, оставались еще годы и годы. Покамест мужчины прошли короткой улочкой к вокзалу, разместились в креслах пригородных вагонов. Только разных поездов: Макс направился в свое Торбеево, а Алексей в Москву.
В Москву на суд Гирю не повезли. Крутили-вертели, выпустили из “воронка” в незнакомом громадном дворе; охнул Гиря и самую малость не опозорился в штаны.
Привезли его в тюрьму-“американку”. Как следует из названия, позаимствовали конструкцию в Нью-Йорке. Или, может, в Синг-Синге, не то еще в каком Алькатрасе. Гиря, понятно, не знал. Кореша его тоже не простирали свою эрудированность настолько широко; что там — они слова “эрудированность” не знали.
Зато “американку” знали все и весь воровской ход ее ненавидел.
Буржуинскую капиталистическую тюрьму вместо честной Таганки или там Бутырки построили, чтобы заключенных ссучивать. Массово, как все в стране советской делается. При Хрущеве построил “американку” министр внутренних дел Дудоров, и завел в ней людоедский порядок.
Воры, они по жизни воры. Им работать — западло. Работать — значит, сотрудничать с тюремной администрацией. Дела с ней мутить. Она тебе пайку, а ты ей — рукавички шьешь. Или там лес валишь. Но всегда: “ты мне — я тебе”, а это не воровской закон совсем. Это закон торгашеский, торгаши для вора законная добыча.
Никогда поэтому воры в тюрьме не работали. Пайку им “из уважения” отдавали “мужики”, или там “шестерки” в клювиках приносили. Либо с воли “грев” просачивался. Просачивался через какие угодно строгости. Потому что правила правилами, но даже сейчас конвоиры остановились перетереть: знакомые оказались.
Конвоир Гири и сам Гиря с удивлением посмотрели на бандита, забинтованного до самых бровей.
— Куда ему наручники, он и без охраны ходить не может.
— Положено, — лениво отозвался конвойный.
— За что его так? Секрет?
— Не секрет, грабеж обычный. Об голову разломали утюг… Модерновый, электрический. Ну и били нещадно минут семь, наверное. Он с корешем хату бомбил в рабочем поселке, но случилась неожиданность. Пролетарии в хате отсутствовали не абстрактно, “как класс”, а конкретно за водкой вышли.
Гирин конвоир хрюкнул. Конвоир забинтованного кивнул:
— Во-во. Пока наши клиенты повязали теток и приступили к упаковке вещей, вернулись мужики. Дальше четко по песне: “Войдя в тот ресторан, увидев англичан, французы стали все разозлены”. Соседей всех созвав и табуретки взяв, отпиздили, как дети Сатаны. Оба пистолета кореш держал, он и прорвался. А кент во, головой утюга словил, с чего и началась его неудача.
