Однако и тут возникли свои неожиданные трудности. Как ни старалась обрести Долли в своем материнстве окончательное и единственно возможное счастье, но то и дело возникали ситуации, которые пусть не совсем ясно, но говорили ей, что она заблуждается, что жизнь наша устроена, таким образом, что ни на что в ней невозможно гарантированно опереться раз и навсегда.
Так, накануне вечером, Таня, всегда такая послушная и очень мягкая девочка, вдруг выдала матери такое, от чего та полдня пребывала в слезах. А было так, что Долли решила купить всем детям подарки. Денег у нее, как всегда было в обрез, но приближался день рождения Николеньки, и Долли решила сделать ему, а заодно и всем остальным сюрприз. Она поехала в магазин и приобрела смешные праздничные колпачки, чтобы они могли от души повеселиться. Когда эти колпачки увидела Таня, то вместо ожидаемой матерью радости ее глаза вспыхнули презрением. Это было так неожиданно и ново, что Долли поначалу подумала, что ошиблась, что ей это просто показалось. Ну, не могла ее малолетняя дочь так осуждать мать. Позже, однако, все выяснилось. Таня вдруг наотрез отказалась одевать, как она выразилась этот шутовской колпак.
— Носи его сама, — Таня со злостью бросила этот злосчастный колпак в Долли. Он угодил ей в лицо и острым кончиком попал прямо в глаз. Доли вскрикнула от боли. Из глаз ее брызнули слезы, но дочь и не подумала извиниться. Более того, когда Долли сделала ей выговор за такое поведение, Таня, нисколько не смущаясь, просто отчитала мать за такие подарки.
— Мама, будь практичной, — выговаривала ей Таня таким назидательным тоном, будто это она, а не Долли ее мать, — лучше бы ты купила мне новое платье, я бы его хотя бы носила. При этом в голосе дочери слышалось такое разочарование в матери, что Долли даже стало стыдно. Она вдруг почувствовала себя маленькой и глупой девочкой пристыженной собственной дочерью.
— Ты рассуждаешь, как тридцатилетняя женщина, — только и нашлась, что ответить ей Долли.
Но это были еще цветочки по сравнению с тем, что выдал ей Гриша двумя днями позже. Долли, как обычно вечером, позвала всех детей на ужин. Все пришли, кроме Гриши. Долли послала за ним Гулю, но сын просил передать матери, что он отказывается от еды. Обеспокоенная Долли бросилась в комнату сына, ожидая увидеть его не совсем здоровым. Иначе и не могло быть. У Гриши был всегда отменный аппетит, и если он не ест, то лишь по причине болезни. Когда Долли вошла к нему в комнату, мальчик сидел перед компьютером и играл в игру. На вопрос в чем дело, он ответил, что объявляет голодовку. Доли просто обомлела от такого заявления. Она стала допытываться, в чем дело, Гриша долго отпирался и не хотел ничего объяснять. Наконец, он сдался и объявил матери, что это все из-за нее. Что она виновата в том, что на этот раз они отдыхают без папы.
— Ты виновата в том, что папа не с нами, — выпалил сын, глядя ей в глаза.— Ты его выгнала. При этом, как показалось Долли, его просто трясло от ненависти.
— Да с чего ты взял, что я его выгнала, — с негодованием воскликнула Долли.
— А почему он не приезжает?
— Ну, у него дела, работа, ты же знаешь, как он всегда занят, — вдруг ни с того ни с чего Долли стала оправдываться, как будто и правда была в чем-то виновата перед Стивой.
— Ты врешь, — выкрикнул Гриша, — я слышал, как ты разговаривала с папой по телефону и просила его не приезжать. А еще ты сказала, что запретишь ему с нами общаться все лето. Я все слышал! — Гриша выскочил из комнаты, громко хлопнув дверью, и помчался в сад. Долли опустилась на кровать сына и заплакала. Она на самом деле так сказала Стиве, когда он позвонил и попросил приехать на день рождения Николеньки. Долли хотелось сделать ему больно, и она запретила приезжать, а Гриша подслушал.
Да как он мог! возмутилась Долли. Как он мог подслушивать ее, как он мог осуждать мать. Ведь на самом деле Стива виноват в том, что они не вместе, не всей семьей. А вышло так, что виновата она. Такого поворота событий Долли не ожидала. Ей нанесли удар под дых и кто! Собственный ребенок. Долли зарыдала и без сил повалилась на кровать.
XVIII.
Всю ночь Долли плохо спала. Она ворочалась, вспоминала боль, нанесенную ей изменами Стивы. Она искренне полагала, что права, осуждая его поведение. Она имеет полное право бросить его или остаться с ним, но на своих условиях. Она так же думала, что имеет полное право наказывать его по своему усмотрению, ни на кого не оглядываясь и не учитывая ничье мнение, но Гриша вчера дал ей понять, что это не так. Ее сын осудил ее! Ее, кругом униженную и правую во всем! А своего беспутного отца, который столько раз предавал его собственную мать, он оправдал. Как такое могло быть, Долли искренне не понимала. Вернее она понимала уже сейчас, что для детей оба родителя важны и любимы, чтобы они не совершили друг против друга.
Долли с ужасом постигла истину, что если она прогонит Стиву и лишит тем самым детей отца, то от них ей не будет прощения. И пусть она будет сто раз права, прогоняя его, они ее дети, будут также сто раз правы, презирая ее за развал семьи. Вот это удар так удар! Долли не ожидала, что события развернутся таким образом, что она глубоко задумается прежде, чем что-то предпринять против мужа.
Долли думала всю ночь. Что делать она не знала. Когда она ехала сюда, то надеялась найти ответ, какую стратегию поведения выбрать по отношению к мужу и мысль прогнать его окончательно грела ей душу. Она допускала такую возможность, и хотя не была уверена, что так и поступит, но она давала 80 процентов из ста, что именно так и сделает. А теперь она поняла, что в этом направлении ей путь закрыт. В противном случае она настроит против себя детей. Да задала ей жизнь задачку.
Так и не сомкнув до утра глаз, Долли встала еще засветло. Ее тело просило движения, тупо лежать в кровати и терзаться бессмысленными поисками решения, которое никак не давалось в руки, было не выносимо. Она принялась бесцельно бродить по дому. Дети спали, Гуля еще не пришла, чтобы приготовить всем завтрак, поэтому вокруг было тихо.
Ноги принесли ее на чердак. Здесь было все завалено старыми вещами, сохранившимися еще со времен ее детства. Постояв в раздумье среди всей этой рухляди, Долли вдруг ощутила желание навести здесь порядок. Она принялась разбирать завалы старых вещей, сама не понимала, что ею движет и зачем она это делает. Но, по мере того, как она все больше погружалась в работу, к ней приходило понимание, что ее действия отнюдь не бессмысленны, что они нужны ей для чего-то очень и очень важного.
Через полчаса такой работы Долли осенило вдруг мгновенное прозрение. Она интуитивно осознала смысл того, что делала. Долли поняла, что ее действия по расчистке завалов на чердаке глубоко мистериальны и ассоциируются у нее с расчисткой авгиевых конюшен собственной души. Озарение пришло, как отклик на толкование мифа о Геракле, нашедшем нестандартный способ по расчистке конюшен царя Авгия. Долли стало ясно, что этот миф описывает нечто важное именно для нее и это важное и есть истина, есть ее персональный миф, который она должна открыть в себе и в дальнейшем придерживаться его в жизни. С удвоенной энергией Долли принялась за работу, она чувствовала, что решение где-то рядом, что она вот-вот найдет его среди этого старого хлама.
Прошло еще какое-то время, прежде, чем Долли добралась до самого дальнего уголка на чердаке. Она расчищала путь к нему с маниакальной настойчивостью, как будто бы ее в конце работы ожидал какой-то очень ценный приз. Каково же было удивление Долли, когда, отбросив в сторону какую-то доску, она обнаружила под ним небольшой сундучок. Долли вмиг узнала его. Это был ее сундучок. Здесь девочкой она хранила все свое богатство.
С трепетным чувством Долли откинула крышку и сразу же погрузилась в мир своего детства. Опустив руки в сундук, она медленно перебирала его содержимое. Чего здесь только не было! Фантики от конфет, которые подарила ей на день рождения мама, старая монетка, которую она нашла на огороде у бабушки, красивые лоскутки ткани, из которых она шила платья для кукол... Долли перебирала все это богатство — и улыбалась. Встреча со своим прошлым явно шла ей на пользу. На душе устанавливался мир и покой, а события вчерашнего вечера сразу утратили над ней былую власть. Вдруг руки ее наткнулись на краски и кисточки. Долли вспомнила, что она когда-то училась рисовать. Как это было давно! Как будто все это было не с ней, а с другим человеком. А ведь ее учитель говорил, что у нее способности к живописи, Долли вспомнила, как он советовал ее матери обратить внимание на талант дочери и отдать ее в строгановку. Но Долли не прислушалась к словам старого педагога, постигать науку рисования ей казалось очень скучным занятием, а мать не стала настаивать на ее серьезном обучении этому виду искусства.
Долли запустила руки еще ниже, на самое дно сундука и вытащила старую потрепанную папку. Долли вмиг узнала ее. Это ее рисунки и картины, которые она рисовала гуашью и маслом. Долли с интересом рассматривала свои творения, и в ее душе росло необычное ощущение. Ей казалось, что она вернулась домой после долгого странствия. Долли перевела взгляд на валявшийся рядом с сундучком свой старый мольберт, который она минуту назад приняла просто за кусок доски. Долли опустилась перед ним на корточки и с нежностью погладила его.
Движимая неясным желанием, Долли сгребла кисти, бумагу, мольберт, краски и спустилась вниз. В доме еще все спали. Часы показывали шесть утра. Долли вышла на террасу и установила мольберт. Прикрепив к нему бумагу, достала краски и развела палитру. Размешивая кистью краски, она ощутила такой прилив энергии, как будто у нее за спиной выросли крылья.
Вот оно то, что я так долго искала, с ликованием подумала Долли и с восторгом провела по бумаге первую линию.
ХIX.
Долли рисовала все утро напролет. В ее душе при этом все пело и предавалось восторгу. "Вот оно, вот оно", — твердила Долли, обмакивая кисть в краску и нанося на бумагу все новые и новые мазки. Она не знала, что хочет изобразить. При этом ни пейзаж, ни какой-либо предмет из окружающего пространства не занимали ее воображения. Долли творила, спонтанно выбрасывая на поверхность листа абстрактную совокупность линий, штрихов, округлостей. Сознание ее словно отсутствовало при этом, а руки сами выводили то, что им хотелось. Время остановилось для нее. В теле чувствовалась легкость. Головная боль, мучившая ее накануне, как-то незаметно прошла сама собой.
Через какое-то время, Долли почувствовала, что закончила. Руки ее налились свинцом, словно моля о перерыве в работе. Долли отступила от картины и, прищурив глаза, оценивающе посмотрела на свое творение. Оно поразило ее своей мрачностью и тяжестью. Долли догадалась, что перед ней. Эта картина кричала ей о собственной боли и душевных страданиях.
Первым желанием Долли было порвать картину, что она и сделала. И тут же принялась за другую работу. После того, как она ее закончила, Долли снова отступила на несколько шагов назад и вновь оценила свое творение. То, что она увидела, было уже лучше по сравнению первой пробой кисти, но все же оставляло желать лучшего.
Эту картину постигла участь первой. И снова Долли взялась за кисть.
Она рисовала весь день, как одержимая, без отдыха и перерывов на еду. Ее дети давно проснулись и, застав мать за столь необычным занятием, тем не менее, никак не комментировали происходящее. Периодически они подбегали к ней, смотрели на нее и на то, что она делает, потом убегали прочь. Между ними словно установился негласный уговор: не тревожить мать и всячески оберегать ее спокойствие. Пришедшая Гуля тоже не задавала никаких вопросов. Свое дело в доме Долли она хорошо знала, поэтому накормила детей завтраком, потом увела всех гулять. После обеда, уложив младших спать, Гуля отправилась со старшими на речку.
Долли продолжала рисовать. В какой-то момент у нее проснулось сильное чувство голода. Бросив кисти и мольберт, она пошла на кухню. Налила себе стакан молока и с удовольствием выпила его, вприкуску с булочкой. Когда Долли вернулась к картине, то с удовлетворением отметила, что на этот раз она не вызвала у нее желание тут же уничтожить ее.
Долли стала внимательно рассматривать свое произведение. Ей понравилось, что мрачные краски исчезли, уступив место нежным пастельным тонам. Ее картина переливалась мягким приглушенным светом, излучая в окружающее пространство умиротворение и покой. Долли присела на стул перед мольбертом и стала смотреть на свое творение. От него как будто шел легкий и незаметный свет. Долли поймала себя на новом ощущении, ей было хорошо, хотелось вечность сидеть вот так и смотреть, смотреть...
Уединение Долли нарушили громкие крики детей, вернувшихся с купания. Гриша и Таня с разбегу налетели на мать и заключили ее в свои объятия.
— Как красиво, — проговорила Таня, нежно прижавшись к матери, — неужели это ты нарисовала?
— Конечно я, — смеясь, отвечала Долли. — Ты разве видела тут кого-то еще?
— Мамочка, да ты у нас настоящий талант, — не по детски серьезно, произнес Гриша внимательно осмотрев картину. — Я теперь буду гордиться тобой. Мам, а можно эту картину я повешу в свою комнату?
— Конечно можно, — Долли нежно обняла сына и поцеловала его в мокрую макушку. — Только с одним условием, что ты больше никогда не будешь объявлять голодовку.
— Мама, прости меня, — Гриша виновато опустил глаза, — обещаю, что больше такого не повторится.
— А почему ему? — раздался возмущенный голос Тани. — Я тоже хочу твою картину в свою комнату, почему опять все ему. А мне когда?
Танечка насупилась и, обиженно надув губки, отвернулась.
Долли встала и, порывисто притянув дочь к себе, приласкала ее.
— Я теперь нарисую таких картин, сколько захотите и даже лучше. Хватит всем, — пообещала Долли. — Устроим в доме галерею.
— Правда? — глаза детей засверкали от счастья.
— Правда, правда, — засмеялась Долли.
Гриша и Таня запрыгали вокруг матери. В разгар веселья Гриша вдруг остановился и, пристально глядя на мать спросил, — А папе, ты подаришь свою картину?
Долли задумалась на секунду, потом лицо ее осветила улыбка.
— Конечно, я подарю папе свою картину и даже знаю, что это будет за картина, — сделав загадочное лицо, Долли замолчала.
— А что, что это будет за картина? — стали допытываться дети.
Долли никак не хотела говорить им, но, в конце концов, сдалась.
— Я нарисую картину, — обняв детей, проговорила Долли, — и на ней будет вся наша семья. Я, папа и вы рядом с нами.
— Урра! Я так и знал, что ты самая лучшая мамочка на всем белом свете, — завопил Гриша и бросился в очередной раз обнимать мать. Таня тоже присоединилась к нему. Дети душили Долли в своих объятиях, и в этот момент она чувствовала, что счастье просто переполняет ее.
Когда дети убежали, оставив Долли одну, она обратила внимание, что глаза ее мокрые. Долли вытерла их руками и, поспешила в свою комнату, чтобы ненароком никто не увидел ее невольных слез. Долли понимала, что это были слезы радости, а вовсе не горечи, и она хотела сохранить то новое ощущение, которое открыла в себе, несколько минут назад, ощущение которое она никогда не испытывала прежде. Долли чувствовала благодарность судьбе за те несколько мгновений счастья, которые она только что испытала в объятиях своих детей. Ничего подобного она раньше никогда не переживала. Долли задумалась. Ей показалось странным, что путь к этим мгновениям лежал через унижение и предательство, через боль и душевные страдания.
