Зверь лютый Книга 40 Нашествие

Всё хорошее когда-нибудь кончается. Даже если кончается хорошо. Сгонял вестового за "холопьей гривной" — обычный элемент моего походного багажа.

Я уже несколько раз описывал сложившийся у меня ритуал подчинения. С добровольным принятием моей воли, с вещным выражением этого согласия в форме самостоятельного одевания ошейника. Этакая смесь секса, религиозных формул, обычаев рабовладения, нарушение привычных границ пристойности, чертовщины... А вот исполнить "заклятие Пригоды" не удалось: на любое моё прикосновение реагирует предобморочным состоянием, включая рефлекторную рвоту.

Всё-таки, Геза испортил сестрицу. Не в смысле... телесном. А в смысле душевном: неконтролируемая паника.

Милонега всё рвалась заменить королевишну в этой части ритуала, но ей пришлось прибирать в парилке.

— Господине. Прошу тебя о милости. Коли ты меня к себе забираешь, то сделай мне подарок.

Во, блин. Ещё ничего, в смысле: фактически, не было, один спиритуализм, едва отдышалась, а уже подарки выпрашивает.

— И что ж ты хочешь?

— Дай мне Милонегу в... наперсницы. А то я здешних порядков не знаю. И люди все чужие.

Из дверей парилки тайком выглядывает на четвереньках распаренная и растрёпанная просветительница и наставница. Передаточный механизм. Подслушивает да подсматривает. Несколько часов знакомы, а уже "своя". Впрочем... изменения души измеряются не часами, а потрясениями.

— Ладно, посмотрим на ваше поведение. Одевайтесь да пошли в опочивальню.

Милонега энергичным шепотом давала Илоне последние ценные указания. По поведению и вообще. Она и сама собиралась принять участие в постельных играх. Но увы:

— Ты — марш в девичью, отдыхай. И не болтай. Болтанёшь... ну, ты знаешь. А ты, Илона Гезовна, марш в постель. В опочивальне свежо — в одеяло завернулась и носом к стенке.

— А... А ты, господин?

— Мне ещё дела поделать надо. Но ты готовься. Пусть тебе приснится золотая птица. Мужского типа. С таким большим... хвостом, как у павлина. И жарким... м-м-м кукареканьем. Раскраску оперения сама вообразишь. По желанию. Желай и воображай. Чтобы как я приду — уже вполне.

Последний, полный паники взгляд в сторону Милонеги: а что такое "уже вполне"? Что он имеет ввиду? Нет, понятно, что имеет-то меня, но как?! Локоны завивать, соски подкручивать, брови красить?! И дамы разошлись по стойлам. В смысле: по местам ночёвки.

Не соврал: дел в Боголюбово у меня всегда много, а времени всегда мало. Среди ночи заглянул: спит красавица. Разметалась по постели, косу за изголовье выкинула. Согрелась и порозовела. Хороша. Но сил у меня... после общения с Андреем, баньки и канцелярской ночи... Хоть я и мышь белая, генномодифицированная, с троекратным превышением средней нормы выносливости... Улёгся на половичке в прихожей и дрыханул.

Утром было интересно посмотреть на красавицу спросонок. Мимика выразительная. Сначала:

— Где я?!

Потом:

— А почему он меня не...? Брезгует? Не хороша? Ой-ёй-ёй! Что со мной будет?!

А тут уже бежит "подруженька" Милонега. В глазах транспарант неоновый:

— Ну?! Как оно?! Рассказывай! Подробненько!

По приезду во Всеволжск мы не часто с Илоной пересекались. Так только, иной раз посверкивали из-за угла её чёрные глазищи. Времени было мало, а учиться ей пришлось многому. Кыпчакский язык — ударно. Не могу же я девушку просто так взамуж кинуть. Она мужа не поймёт — негоразды будут. Верховая езда, основы православия, танцы, вышивка, степная кухня...

— З-зачем мне кухня? Я же принцесса.

Такой вопрос задать Домне...

— Принцесса? Экое несчастье. Ничего, у меня и вовсе дуры бывали. Запомни: мужики должны быть сытыми. Всегда. А на кухне должна быть чистота и порядок. Особенно по углам. Вон тряпка, вон угол. Давай.

Другой эффект потока новых умений, вещей, людей был психотерапевтическим. Она поняла, что не является объектом сексуальных атак.

— Эй, красавица... Эт у тебя чего? Ошейник с листочком рябиновым? Э-э... Ты меня не видела, меня тут не было.

— А что так?

— Дык... ну... Зверь Лютый. Он же меня самого раком поставит! Да ещё заставит рожать и выкармливать.

— Как это возможно?!

— Колдун же! Итить его заклинать и оборачивать. Бывайте здоровы.

Осознав свою безопасность, Илона принялась проверять её границы. Провоцировать окружающих, как делало немало девиц в сходной ситуации. Помнится, у Елицы в Пердуновке дело вообще до смертоубийства дошло.

Пришлось провести воспитательную работу. Впрочем, времени было мало, до серьёзных глупостей она дорасти не успела.

Только успел этих к делу приспособить, на кухню спровадить — княжий сеунчей заявляется.

— Гс-дарь жид-ет!

Чего? А, ожидает. Факеншит! Этим служилым лишнее слово или букву сказать — надорваться. Про чудака, который год рождения в документах двумя цифрами записывал, помните? — Чернила экономил. А здесь? — А язык? Свой язык беречь надо.

Начали со двора выезжать — у ворот сугроб шевелится:

— Эт что за снеговик под нашим забором пришипился?

— Эт я, Шломо.

— Да ты пьян.

— Не, чисто для сугреву. По вашим варварским обычаям. А... эта... ну... принцесса где? Обещался же, ежели хоть что останется — назад отвести. Совсем съел?

Качается и выхлоп от него... кони морщатся. Виноградное вино такого запаха не даёт. Это кто-то из аборигенов облагодетельствовал.

А Фружина сурова, коли слуга её всю ночь на морозе в сугробе просидел. Хорошо хоть тулуп да валенки прислала.

Вот что алкоголь с человеком делает: и иноверец, и инородец, а ночь пил и теперь говорит свободно, без низкопоклонства и обычной этикетности.

— Иди домой. Илона остаётся у меня.

— Н-надолго?

— Иди, не твоего ума дело.

Хоть Боголюбово и разрослось за последнее время, а всё едино — деревня, все всё про всех знают. Только вошёл к Андрею — сразу в лоб:

— Так когда свадебка?

— Ты об чём?

— Об твоей венчании с этой девкой, Илонкой. Не тяни. Разврата и беззакония не потерплю.

— Та-ак. А Маноха ещё с Киева не вернулся?

* * *

Маноха, если кто забыл, личный палач Боголюбского. В РИ был послан в этом году в Киев наказывать виновных в смерти брата Глеба Перепёлки. Смоленские княжичи, которые и были обвиняемыми, были, одновременно, и властью в Киеве. Вместо того, чтобы исполнить волю Великого Князя и отправиться в ссылку за пределы земли русской, они, Попрыгунчик (Давид Ростиславич) и Храбрый (Мстислав Ростиславич), отправили Боголюбскому оскорбительную грамотку, в которой отвергали обвинения и слагали с себя клятвы верности. Для полноты картинки Маноху обрили наполовину. Полголовы да полбороды.

По здешним понятиям — полное бесчестие. Типа как на зоне головой в парашу макнуть. Маноха (в РИ) грамотку в Боголюбово отвёз и со службы отпросился. Андрей его уговаривал остаться, награды разные обещал. Однако Маноха такого "парикмахерского" унижения не вынес, уехал в вотчину, где вскорости помер. От стыда и тоски.

В АИ многое пошло не так. Смоленские княжичи оказались в других местах. Но заговор в Киеве всё равно возник, Глеба убили. Не имея под рукой князей русских, которых можно провозгласить князем киевским, заговорщики обратились к князьям половецким. Конкретно — к Кончаку. Тот осадил Переяславль и уже собирался идти на Киев, да нарвался на Ваньку-лысого. Точнее: на хана Боняка с ВУ.

После Переяславльской победы требовалось вычистить мятежников. В помощь "чистильщикам" и был послан Маноха.

* * *

— По владениям его погулять хочешь? Пошли.

Топаем вниз, в подземелье. Встречающиеся придворные кланяются и спешно бегут новую сплетню разносить: Государь Зверя Лютого в застенки повёл. Враньё: это прежде он туда меня водил, а теперь я его приглашаю.

Под землёй ничего не меняется: тот же ритуал оставляния оружия перед железными дверьми, те же редкие свечки, хотя я посылал светильники скипидарные. Самовар дареный работает — чаю принесли. И каморка та же, где Андрей мечом как-то пол-потолка вывалил.

— Ну. Чего ты такого умного сказать собрался, что в эти погреба тащишь?

Умный мужик. Очень. Но с годами становится всё более раздражительным, вздорным. Самодержавеет.

— Хочу выдать принцессу Илону Гезовну за хана Алу Боняковича.

Ошарашил. Пробил. И вздорность, и самоуверенность.

— Э-э-э... Ну. Сказывай.

Сказываю. Издалека. По марксизму.

Степняки без хлеба прожить не могут. Поэтому, едва сил набираются, идут войной.

Их нанимали, громили, изгоняли — толку нет. Поэтому один выход: чтобы они сами ушли.

* * *

В духе старинного эстонского анекдота:

— Русские полетели на Луну.

— Все?

Не русские, а половцы, не на Луну, а в Паннонию. А в остальном — похоже.

* * *

— Трёхходовка. Первый шаг: истребление верхушки половецкой и множества их воинов. Сделано в Переяславльском побоище. Ничего нового: так и Мономах делал. Второй шаг: объединение орд "под одной шапкой". Снова: такое и Шарукан пытался, и внук его Кончак. У них не получилось — Русь помешала. Нынче Алу Степь собирает, я ему помогаю. У него получается куда быстрее и лучше, чем в прежние разы.

— Дурак. Ты. Он их соберёт и поведёт на Русь. Мы-то и с одной ордой не всякий раз можем справиться. А с десятком... затопчут.

— Алу — не поведёт.

— Ой ли? Чегось-то ты, Ваня, доверчив стал. Аж до глупости.

— Я своим людям верю. А ты?

Ишь как его... закочевряжило.

— А я нет! Выучен! Больно и не единожды! Я и тебе не верю!

— Вот в этом, брат, меж нами различие.

Аж шипит от злости. Завидует. Что я могу себе позволить быть доверчивым лохом, хотя бы выглядеть, а он нет.

— Люди меняются! Тот мальчонка, который в твоём дому жил, станет ханом — переменится!

— Нет.

— Ну так прирежут! Или иначе как. А новый каган на Русь пойдёт!

— Степь собрать — не ноздрю высморкать. Не в один миг. По моим прикидкам, к весне Алу многих соберёт под свою руку. А мы поможем, чтобы побольше.

— Мы — кто?

— Я, деспот Крымский брат Всеволод, "сокрытый ябгу" торков Чарджи, царь алан Джадарон...

— А он-то с чего?

— А за компанию. У него, хоть и "мир вечный" с кыпчаками, но есть причины желать их исхода. Желание миру не помеха. Я ж его не воевать с половцами зову. Чисто поддержать советом, помочь, там, при случае, "волшебного пенделя" товарищеского дать по необходимости.

— Ты сказал "трёхходовка".

— Да. Когда Степь уже почти объединена, но ещё не окрепла, не вцепилась в Русь, третий шаг: исход, "обретение родины".

— Тоненько натягиваешь. Ежели рано — хрень, не получится. Ежели поздно — опять хрень. Кровавая.

— Ага. Точный момент времени. "Сегодня — рано, завтра — поздно. Значит — ночью".

— Это ж кто такое умное сказал?

— Мудрец один был, Лениным звали. У нас нынче такоже. Зимой рано. Все по зимовьям сидят, никого не сдвинешь. Летом — поздно. К июлю-августу степь выгорает, отары корма не найдут. Получается весна.

Боголюбский крутил головой, массируя больную шею. Вскакивал и, пробежав пару шагов то в одну, то в другую сторону, снова садился за стол с чашками. Ему не нравился мой план. Он, сам наполовину кыпчак, много раз водивший в бой нанятые и родственные половецкие отряды, бежавший от кыпчаков из Рязани в одном сапоге четверть века назад, куда лучше представлял людей в Степи, образ их мышления.

То, что я предлагал, либо "в лоб" противоречило его представлениям — "этого не может быть, потому что не может быть никогда", либо вызывало сильное сомнение.

Я рассказал Андрею свой план. Он знал, чем "дышит" Степь. Но Степь менялась. И его прежние знания, представления становились всё менее... актуальными. Если бы я рассказал ему мой план в самом начале — посмеялся бы, обругал и запретил.

* * *

"В самом начале"... "Начало" на той весенней лесной дороге на Черниговщине, прикрытой, будто колонными с обеих сторон, могучими лесными великанами, с радостными солнечными пятнами прыгающими по земле от лёгкого ветерка, по которой когда-то давно везли из Киева мелкого тощего наложника боярского, прискучившего господину своему. Везли топить в болотах бездонных. Да привезли под набег половецкий. В ужас, в ощущение полной беспомощности, когда вдруг свистнула стрела, когда выскочили на дорогу странные люди на резвых конях.

Выскочили — убивать.

Ужас, вогнавший в ступор, выключивший все эмоции, сузивший восприятие мира до пятна перед носом, до простейших действий:

— Вон мужик бабу насилует. Подойти и зарезать. Пока он занят.

Там я впервые собственноручно убил человека, парня-половца.

И "крокодил" в моей душе сказал:

— Так жить нельзя. Эту опасность — исключить.

"Обезьяна" ёрзала и подпрыгивала, пыталась забыть или отвлечься. А "крокодил" напоминал:

— Эта смерть, этот ужас никуда не делся. Думай.

И "обезьяна" думала. Неявно, не вытаскивая на "передний план". Перебирая варианты, прикидывая их развитие, оценивая свои возможности.

"Устранить угрозу степняков"... Даже Мономах так не думал.

Он с уважением относился к своей мачехе, половчанке, последней жене отца. У него самого последняя жена — половчанка. "Устранить" родню?

Есть половцы мирные и немирные. Мирным давать подарки, немирных бить.

"А дальше?".

Выбьешь ты всех немирных, мирные размножатся и станут немирными. Потому что голод, потому что своего хлеба у них нет.

Но я-то — попандопуло! Я же знаю! Степь станет Русью.

Здесь этого никто вообразить не может! Вообще! Нет цели, нет и дороги к ней, нет даже стремления к направлению в ту сторону.

Они не видят выхода, потому что знают: его нет. И тут Ванька-лысый. У которого каждый день — выходной. В смысле: поиск выхода в очередном лабиринте.

Вот так, от цели — "безопасность" — 12 лет назад начался поиск направления. По мере роста возможностей сформировался план "Волчьи челюсти". Он постепенно детализировался, насыщался реальностью.

И был заменён планом "Обретение родины". "Ввиду вновь открывшихся обстоятельств".

Если бы Кончак не привёл такое множество ханов и подханков в одно место, к Перяславлю, если бы Боняк не истребил большую часть из них, если бы Алу не был готов принять власть в отцовской орде, потребовать себе власть кагана в Степи, то и этого плана не было бы. Но раз получилось, то мы идём дальше. Превращая идею из маниловских "вот было бы хорошо..." в жёсткий реал:

— Кончак?

— Умер.

— Гзак?

— Тоже.

— Кобяк?

— Покойник.

— Тоглий?

— Догнивает. А ты? Хочешь к ним?

Закручивая гайки, зажимая тиски, сдавливая коридор возможностей. Превращая степную волю вольную в жёсткую причинно-следственную цепь событий.

— Не хочешь к Алу? Тогда к Кончаку. Хан Тенгри примет всех.

* * *

— У тебя всё держится на одном человеке, на пареньке этом. Помню я его, в Киеве видел. Чего-то особенного... таких в Степи в каждом коше по десятку.