— Остынь, дурак! — рявкнул Александр, — экехейрию никто не отменял! Боги покарают тебя за святотатство! И даже если бы не это, всякого, кто тронет египтян, я предам немедленной смерти! Никто никогда не обвинит меня в нарушении священных уз гостеприимства!.

День пролетел в тягостном напряжённом ожидании. Воины собирались кучками, роптали. По лагерю ходили царские телохранители во главе с Селевком — разгоняли сборища.

К вечеру на горизонте показались паруса. Все принялись лихорадочно их считать.

— "Талос" кто-нибудь видит? У меня шурин на нём. Видели "Талос"?

— Нету "Талоса". Он самый здоровый. Сразу попался бы на глаза.

— Да как же это... У меня шурин на нём... Как же так... Единственный, кто из родни остался...

— Чего запричитал? Утри сопли. Мы тут все... единственные...

Корабли приближались к порту и только сейчас все ощутили масштаб трагедии.

— Керберово дерьмо! Да быть того не может, чтобы какие-то бабы нам так всыпали!

— Не может? Глаза разуй.

— А кто сказал, что это египтяне нам наподдали?

— У меня дружок — декадарх в таксисе Кена. Там уже все знают. Египтяне это. Исподтишка напали, говорят.

— Точно, так бы хер справились с нашими!

— И мы этих говноедов привечали?! Да куда царь смотрел?!

Через несколько минут дорогу разъярённой толпе, направившейся к лагерю египтян, преградила агема, во главе с Адметом и Парменионом.

— А ну стоять! Куда направились?

— Варваров резать!

— Это твой сын, Парменион, флот просрал! — крикнули из толпы.

— А может он продался? Сидит себе "в плену", вино попивает!

Толпа качнулась вперёд.

— Стоять, я сказал! — рявкнул старый полководец, — ещё слово и крикуну я лично язык вырву!

— Предатель!

— Бейте его!

Безоружные македоняне голыми руками хватались за отточенные наконечники копий, которыми ощетинились царские щитоносцы, отводили их в сторону, хватались за щиты и неудержимо напирали на растерявшихся гипаспистов.

— Вперёд! — скомандовал Адмет.

Гипасписты все, как один, шагнули вперёд. Пролилась кровь.

— А-а, суки! На кого руку подняли?! На своих!

Долго толпа избиения не выдержала, отхлынула. На земле осталась дюжина трупов.

Появился Александр. Он был безоружен. В глазах плескалось пламя.

— Что вы творите?! Разве вы уже свершили суд? Вы знаете, что произошло? Вы македоняне или беззаконные шакалы?

— Царь, ты ублажаешь варваров, а они убивают нас! — крикнули из толпы.

— Они — вероломные твари!

— Да-да, нарушили договор!

— Ударили в спину!

— Кто это сказал?! — совершенно рассвирепел Александр, — выйди, покажись, если ты не трус!

Воины смущённо жались, никто вперёд не вышел.

— Так я и знал! Вы — жалкие трусы, годные только на то, чтобы впятером нападать на одного! А когда враг силен, сразу обгадитесь? Я думал, вы моя опора! Я думал, что с вами мне под силу горы своротить! Дойти до края Ойкумены! Зевс покарал меня за самоуверенность! Пошли вон! Я не желаю иметь с вами ничего общего! Лучше соберу войско из хеттов. Они — настоящие воины. Не то, что македоняне...

Последние слова он произнёс негромко, в мёртвой тишине. Воины не двигались с места. Многие плакали. Слезы текли по щекам и у некоторых гипаспистов, проливших кровь товарищей.

— Убирайтесь. Не хочу вас видеть.

— Прости нас, Александр!

— Прости, царь!

Александр брезгливо скривил губы и, резко повернувшись, ушёл в свой шатёр. Толпа потекла было следом, но на её пути вновь встал Парменион.

— Ну что, обгадились? Пошли вон, я попытаюсь уговорить царя простить вас.

Однако царь не стал с ним разговаривать.

— Не сейчас, Парменион. Наведи порядок в лагере. Зачинщиков смуты арестовать, я позже с ними разберусь. Остальных утихомирить.

— Ты не хочешь допросить Пармениона, царь? — спросил Кен, когда старик вышел, — если Филота собирался покорить критян, то почему не поделился своими замыслами с нами? С тобой, царь.

— Может, потому, что хотел приобрести данников лично для себя? — предположил Пердикка.

— Я бы сказал — это похоже на Филоту, — буркнул Полиперхонт.

— Но неужели он не посвятил в свои планы отца? — недоумевал Кен, — не верится.

— А почему он попросился к нему на Кипр, добровольно сложив с себя командование гетайрами? Да потому что они в сговоре! — ожесточённо заявил Пердикка.

Кен только головой покачал, но видно было, что он думает о том же.

— Позвать Пармениона? — спросил Полиперхонт.

— Нет, не сейчас, — отрезал царь, — не хочу его видеть. Пока.

"Старик совсем ослабел. Даже безоружную толпу без крови остановить не может".

Эвмен все разложил по полочкам, однозначно не высказав собственного суждения. Виновны, в равной степени, могут быть обе стороны, но Александр против своего желания все больше склонялся к мысли, что, несмотря на очевидную заинтересованность египтян в ослаблении нежданного соперника, устроили бойню не они.

Филота.

Почва для этой мысли была щедро удобрена давно копившимся недоверием к Пармениону. Старик все больше раздражал своей критикой всех царских решений. Нет, он не саботировал приказы и выполнял их безукоризненно, но это бесконечное брюзжание, что "в прошлые годы так не делали", что "а вот Филипп бы поступил..." все чаще выводило Александра из себя. А в купе с извечным высокомерием Филоты...

Но допустить его виновность? Даже если это правда... Войско не поверит.

Птолемей словно мысли Александра прочитал:

— Царь, нашим наплевать на виновность Филоты. У всех в голове одно: "Погибшие македоняне должны быть отмщены!"

— Мне тоже наплевать, Лагид! Но объявление войны сейчас будет самоубийством. Мы ослаблены как никогда, а враг, — Александр выделил это слово голосом, — усилился. Будем говорить, мечи останутся в ножнах.

Царь помолчал немного, потом сказал:

— Иди, Лагид, и спокойно договорись о встрече.

— Они тоже совещаются, — подал голос Эвмен, — и, подозреваю, тоже не знают, как поступить. Ты помнишь, что говорили хетты? Египтяне давно уже вынашивали планы покорения мидян... Ну, то есть, не мидян, а этих, как их там... митанни. А теперь заглядываются на Вавилон.

Птолемей покосился на Александра. На Вавилон заглядывались не только египтяне. Вот только теперь... Эх...

— К чему ты клонишь? — спросил царь, — впрочем, думаю, что я понял тебя. Хочешь сказать, что им не нужна война с нами?

— Да.

— И это несмотря на твои собственные доводы, убеждающие меня в обратном?

Эвмен пожал плечами.

— Если бы все было так просто, — сказал царь, — когда убили отца, нам тоже не нужна была война ни с фракийцами, ни с иллирийцами. А уж с Фивами и подавно. Но боги решили иначе.

"А уж с Фивами и подавно".

Пердикка усмехнулся. Ну да. Никто не хотел воевать с Фивами. Однако разорение города изрядно наполнило тощую казну. Кто знает, сколько пришлось бы ещё занимать у храмов на азиатский поход?

— Финикийцы говорят, что ни сам Тутмос, ни его предки, не действовали прежде столь нагло и стремительно, как теперь. Почему?

— Эвмен говорит разумно, — сказал Полиперхонт, — был бы я на месте Тутмоса, то с появлением на севере изрядной силы, поостерёгся бы смотреть на сторону, пока не понятно, что у этой силы на уме. Несмотря на все мирные договоры.

— Они и священное перемирие, объявленное на время Игр, воспринимают даже серьёзнее, чем мы, — сказал Эвмен, — с какой-то особой торжественностью об этом говорят.

— Лицемеры, — хмыкнул Пердикка.

— Не думаю, — возразил Александр, — по мне так они искренни.

В шатёр заглянул Селевк.

— Царь, Анфея просит встречи с тобой. Сказала нечто странное, дескать, речь пойдёт не о "пиратском нападении", а о том, что намного более важно.

— О "пиратском нападении"? — переспросил Александр.

— Так и сказала.

Царь хмыкнул. Он уже почти совсем успокоился.

— Интересно, что сейчас может быть более важно? Пусть подождёт.

— Мы ещё не знаем, что потребует Тутмос, — сказал Птолемей, — но что будешь требовать ты?

— Пусть выдадут Филоту. Кстати, Неарх, почему брат царицы наотрез отказался выдать Пнитагора? При всём этом их показном благородстве...

— Это может прозвучать странно, но... — наварх замялся, — по-моему, он считает киприота единственным опасным противником. На море, я имею в виду. Он сказал, что Пнитагор будет гостем, а не пленником. Филота ему не нужен, он попросту не знает, что с ним делать, а вот Пнитагор... Хочет удержать у себя сильного врага?

Александр задумчиво пробарабанил пальцами по столешнице.

— Как ты намерен поступить с Филотой, царь? — спросил Полиперхонт.

Александр мрачно взглянул на него, но ничего не ответил. Молчал он долго, потом сказал:

— Оставьте меня. Пусть войдёт Анфея.

— Разумно ли... — забеспокоился Кен.

— Оставьте меня все! — повысил голос Александр.

Стратеги и Эвмен повиновались. Едва они удалились, в шатёр вошла Анхнофрет. В руках она держала развёрнутый папирус.

— Радуйся, великий царь, живи вечно!

— Радуйся и ты, Ядовитый Цветок. С чем ты пришла?

Он прежде не называл её так. У внешних уголков глаз Анхнофрет на мгновение проявились морщинки, но сразу же разгладились. Она хорошо владела собой.

— Я хочу показать тебе кое-что, царь. Нечто важное.

— Вот как? А стоит ли мне брать в руки этот папирус? Я слышал, бывали случаи, когда вручение тобой неких грамот финикийским царям и вельможам плохо отражалось на их здоровье.

— Я держу его голыми руками, царь, — спокойно ответила посланница.

— Я вижу. Полагаю и те папирусы ты держала так же, — усмехнулся Александр.

— Ты не веришь мне?

— Почему я должен верить кому-то из египтян, когда они обвиняют меня в вероломном нападении и удерживают главного свидетеля, не давая мне допросить его?

— Свидетеля? — подняла бровь Анхнофрет.

— Свидетеля, Анфея, именно свидетеля. Вы слишком заигрались в стражей и судей. Считаете, что вольны по своему усмотрению устранять "нечестивых" царей, если те выступают против вашего "справедливого миропорядка" Маат? Вы вправе решать, кто праведен, а кто нечестив? Довольно кормить меня этими баснями!

Анхнофрет умела держать удар, ни один мускул более не дрогнул на её лице, но и высокомерной маски царь не видел. Посланница говорила негромко, смотрела, чуть склонив голову набок, спокойно и мягко. Нежно.

Александр, сбитый с толку этим взглядом, нахмурился. Никогда прежде женщины не смотрели на него так. Даже любовницы. Даже родная мать. Только одна была способна на такой взгляд — Ланика, сестра Клита Чёрного. Кормилица.

"Вот змея!"

Пауза затягивалась.

— Что же ты молчишь?

— Я не желаю навредить тебе, великий царь. Я пришла, чтобы погасить пламя войны, а не раздувать его сильнее. Прошу тебя, призови Итту-Бела, он знает наши письмена.

— Разве в этом есть необходимость? Ты сама можешь прочитать.

— Ты готов поверить мне? Предупреждаю, то, что написано в этом свитке, может показаться тебе невероятным.

— Читай.

Анхнофрет кивнула и, прежде чем опустить глаза к папирусу произнесла:

— Здесь написано о событиях, произошедших около семидесяти лет назад, в царствование Избавителя Йахумосе.

Она начала читать. Александр слушал, не перебивая. Меж его бровями пролегла глубокая складка.

Анхнофрет закончила чтение и подняла глаза на царя. Он молчал. Долго молчал. Потом громко позвал:

— Селевк!

Телохранитель заглянул в шатёр.

— Позови Неарха, Эвмена и его поверенного.

Критянин и кардиец вошли сразу, судя по всему, тёрлись поблизости. Через несколько минут вошёл и Итту-Бел, почтительно склонившись перед царём.

— Итту-Бел, возьми этот папирус и прочитай его вслух.

Финикиец повиновался.

Царь следил за реакцией Неарха и Эвмена. Первый не пытался скрыть удивление, второй проявил больше сдержанности, но все же многозначительно покачал головой.

— Неарх, ты упоминал, что ныне Аргосом правит Данай.

— Да, царь.

— Признаться, я пропустил это мимо ушей, не до того было. Неарх, что ты думаешь об этом? — царь кивнул на папирус в руках Дракона.

Критянин пожал плечами.

— Даже не знаю, что сказать. Тут говорится о некоем Дане и его брате Какаро. Действительно, у царя Аргоса был брат с таким именем.

— Ты ведь видел Даная лично?

— Да царь, а с его внуком Абантом даже говорил.

— Он жив?! — не сдержала удивления Анхнофрет.

— Да, хотя уже впал в маразм, — ответил Неарх.

— Подумать только, человек, который видел самого Избавителя, говорил с ним... — пробормотала потрясённая посланница, — в Та-Кем уже не осталось живых свидетелей тех дней...

— С нами есть человек, который хорошо знает Даная и его брата, он может многое рассказать. Это ахеец Этеокл. Он отправился с нами, как посол Аргоса. Филота держал его при себе, и он чудом спасся при гибели "Талоса".

— Вот как? Призови его.

Разыскали Этевокрея. Тот зашёл в шатёр с опаской. Насмотревшись на величие "железных людей", наслушавшись баек об их великом царе, он никак не ожидал, что способен найтись народ, который окажется сильнее их. В битве при Камире ахеец натерпелся такого страха, что после того, как его, дрожащего от холода и ужаса, вынули из воды, несколько дней не произносил ни звука. Увидев дворец в Саламине, поглядев на многолюдное столпотворение, он чувствовал себя муравьём между двумя гигантами. Какой ничтожной теперь казалась двадцатилетняя междоусобица Даная и Какаро, в которой не на жизнь, а насмерть бились "бесчисленные" рати по триста человек в каждой...

Царь дружелюбно обратился к послу Аргоса, расспросил о Данае. Этевокрей, мешая нынешние эллинские и родные ахейские слова, рассказал без утайки все, что знал о патриархе и прибывших с ним из-за моря людях.

Анхнофрет слушала, затаив дыхание, потом спросила, как звали жену Даная.

— У него было несколько жён, — ответил Этевокрей.

— Я имею в виду ту, что прибыла из-за моря.

— Анхиноя.

— Насколько я помню, это имя матери Даная, а вовсе не жены, — возразил Неарх.

— Ты ошибаешься, благородный Неарх, — сказал Этевокрей, — это старшая жена ванакта. Одна из их дочерей стала женой Ринкея и матерью нашего нынешнего государя.

— Анхиноя, — прошептала посланница, — Небетта Анхемнут...

— Старшая жена... — проговорил Александр, — может, поэтому её впоследствии назвали матерью. Немудрено перепутать за тысячу лет. Впрочем, это неважно. Важно другое...

— Ты кровный родич Тутмоса, — сказал Эвмен.