— А ты значит, проповедницей стать пыталась? Сама решила или подсказал кто?
— Я остановить все это хотела и не раз... А получалось еще хуже...
— Если б все так легко изменить было, девочка моя глупенькая... — отец-настоятель ласково погладил плачущую Алину по голове. — Люди самого Спасителя слушать отказывались, а ты горюешь, что тебя не послушали.
— Но ведь я помогаю им, и значит, помогаю и дальше весь этот грех множить.
— Ты что сама о чем-то спрашиваешь и ответы получаешь? Нет, девочка, Господь дает тебе лишь то, что считает нужным, поэтому не бери на себя то, что не по силам тебе. Положись во всем на Него, и пусть будет на все воля Его...
— Мне так легко с Вами, Отче... Вы лишь пару фраз сказали, а такую тяжесть с моей души сняли.
— Вот и хорошо, радость моя, поднимайся, утрись, да водички вот выпей, — он помог подняться Алине и, налив в стакан воды, протянул ей. — Господь всем по силам крест дает, так что не кручинься, девочка моя любимая, выдержишь все... Я вот, если честно сказать, не знаю что с твоей дочерью делать, это проблема для тебя посерьезней будет. По-хорошему, так оставить тебе ее здесь надо и не просто так, а на послушании, и не у кого-нибудь, а у матушки Калерии. Больше с ней никому не справиться.
— Это единственно-возможный вариант? — выпив воду и отставляя пустой стакан, спросила Алина.
— Нет, не единственный. Ты, конечно, забрать ее можешь, но намучаешься ты с ней и вряд ли справишься... как бы не потеряла ты девочку...
— А Вы уверены, что матушка справится? — спросила Алина и вдруг замерла, а взгляд ее устремился вдаль. Через некоторое время она тряхнула головой и подавленно произнесла, — Нет, не смогу ее здесь оставить... С собой заберу, чтобы не случилось потом.
— Что увидела?
— Не выдержит Катарина, что оставила я ее здесь, посчитает это еще одним предательством, озлобится и сорвется, и мать Калерия ее ломать начнет... У нее, конечно получится и смирению ее научить и жизни в страхе перед Господом, но какой ценой... Да и любовь Бога девочка вряд ли почувствует... Не дело их обоих такому подвергать... Я сама попытаюсь. Господь милостив, может, и мне удастся.
— Как бы она у тебя, не сорвалась, радость моя. Ты не в монастыре живешь, и демонам вход в твой замок не заказан. Чуть не уследишь и получишь одержимую дочь. Смотри, не обреки на худшие муки девочку жалостью своей.
— Я знаю, куда вымощена дорога благими намерениями, но все равно попытаюсь. Господь не просто так мне показал, что здесь ее ждет.
— Не нравится мне твой выбор... — отец-настоятель сокрушенно покачал головой, — Но время еще есть. Господь милостив. Пока ты здесь, может и прояснится все... Пойдем в храм, служба скоро.
После службы, Алина раздала всем привезенные подарки и припасы, после чего пошла в трапезную монахинь. Сестры, усадив ее за столом, окружили и стали наперебой расспрашивать о ее жизни. Лишь матушка Калерия, сидя чуть поодаль, по обыкновению гордо выпрямившись и строго взирая на окружающих, безучастно молчала и лишь внимательно слушала.
— Хорошо, живу, выздоровела и больше не болею. В замке есть церковь, молюсь или у себя или там, а иногда в город ближайший езжу, — рассказывала Алина, стараясь ответить сразу на все вопросы. — Муж меня не обижает, уважительно относится, лишь очень строг к окружающим, а все остальное хорошо. Дети? У нас кроме Катарины еще две его дочки, они сейчас тоже в монастыре, который рядом со столицей, он так захотел. Я? Нет, пока не жду от него. Не судьба видно.
— Алина, это ты зря так говоришь, — взяла ее за руку мать Серафима, — помолись тут, попроси... И мы все о том же помолимся. Глядишь, и призрит Господь наши молитвы.
— Не надо о том просить и молиться, — голос Алины сразу заледенел, — Господу виднее, что кому требуется.
— Гордыня, это, Алина. Гордыня. Я хоть и люблю тебя, но сказать это должна. Ты женщина, ты ради этого монастырь покинула. Это твой долг. И раз нет у тебя ребенка, а у мужа твоего были, то значит дело в тебе. И это тебе необходимо сутками какие-то грехи свои замаливать, чтоб простил тебя Господь и позволил долг свой выполнить, а не на судьбу кивать. Поменялась ты очень, деточка, раньше ты видимо ближе к Господу была, видимо жизнь в миру и твою душу растлила. Опомнись и покайся, пока не поздно! — в голосе матушки Серафимы зазвучал напор.
— Сутками готова и каяться и молиться, матушка, — Алина вдруг очень нежно и грустно улыбнулась. — Но лишь не об этом... Не может у меня сейчас ребенка быть, просто не может.
— Откуда ты знаешь? Муж, что ли заболел? Так тогда о его здравии молиться должна, а коли он здоров, то о своем.
— Все здоровы, матушка, — Алина качнула головой, — но детей не будет у нас. В ближайшем времени, так уж точно.
— Так ты сама это удумала? — ахнула мать Серафима. — А на судьбу и Господа сваливаешь... Не ожидала от тебя... Ты понимаешь, что грех это, мужу в этом отказывать? Муж с женой для того и связываются воедино, чтоб детей рожать и растить. А иначе тебе и из монастыря уходить не следовало.
— А я не по своей воле и ушла. Я лишь долг исполняла.
— Так и исполни его до конца!
— Не могу. Так сложилось, что сейчас точно не могу.
— Ты что такое говоришь-то?! Хватит околесицу нести! Или все понятно сейчас объяснишь, и наставление примешь, или уходи с глаз долой, чтоб и не видела тебя больше!
В глазах Алины сверкнули слезы, она поднялась из-за стола: — Простите, матушка, меня недостойную и грешную, но не могу я ничего объяснить и не могу Вашего наставления принять. Зла не держите только, не всегда та мысль, что первой в голову приходит, верной оказывается... — она обвела взглядом монахинь. — Простите, сестры, если обидела чем или что не так сделала.
После чего склонила голову и повернулась к двери. В это время, резко отодвинув стул, встала мать Калерия, шагнула к ней, взяла за плечо, развернула к себе и заглянула в глаза. Мать Калерия была чуть выше Алины, сухонькая, но все еще статная, во всем ее облике до сих пор чувствовалась сила и властность. Она долго смотрела ей в глаза, а потом медленно стала опускаться на колени.
— Что Вы, матушка, встаньте сейчас же! — Алина подхватила ее под руки, вынуждая подняться, и продолжая ей смотреть прямо в глаза, делая большие паузы, словно выслушивая ответы, тихо заговорила: — И в мыслях не держала такого, какая обида, что Вы. Я бы сама подобное подумала, если бы услышала такое... все так запутано, что, даже зная, как все сматывалось, теперь не разобрать, можно ли распутать... Это я знаю... знаю... и о Ваших молитвах знаю... Я так благодарна, недостойна я такого, матушка, недостойна. В такой грязи живу, что и подумать страшно... Нет, об этом не сожалею, сожалею лишь, что окрестить его не смогла, священника не успели вызвать, да и мертвым он уже родился... Заберу ее, тут вразумить постараюсь и заберу... Знаю... Говорю же, не сожалею ни о чем, видно воля Его такая была. Мое дело ее принять.
На этих словах мать Калерия прижала свою ладонь к губам Алины и, раздраженно мотнув головой, легонько стукнула ее по губам.
— Это Ваше право, считать по-другому, а я считаю, что на все воля Его. Раз попустил все так, как случилось, значит, так и должно было быть, а мое дело более-менее достойно пройти через это и веру не потерять, — упрямо нахмурившись, проговорила Алина.
Мать Калерия тяжело вздохнула, покачала головой, потом притянула Алину к себе, обняла, поцеловала, а затем чуть отстранилась, осенила ее крестным знамением.
— Благодарю, матушка, — Алина склонила голову, — поминайте и дальше меня грешную, в своих молитвах. Спаси Вас Господь!
Мать Калерия улыбнулась, согласно кивнула, а потом подтолкнула Алину к двери.
— Спаси вас Господь, сестры, — та еще раз обвела монахинь взглядом, кивнула притихшим и неосмеливающимся подняться, чтобы проводить ее, Лидии и Нине, и взялась за ручку двери.
— Алина, постой, — мать Серафима, напряженно наблюдающая за столь необычным общением матери Калерии и Алины, поднялась, — погорячилась я что-то... Может и правда, не совсем я разобралась во всем... Чужие-то проблемы всегда простенькими кажутся, это лишь от своих голова пухнет. Не буду я лезть в твои дела. Пообещай лишь с отцом-настоятелем о них поговорить, ладно?
— Он все знает, — Алина повернулась к ней.
— Тогда тем более... и куда это я полезла со своими-то советами? Прости, Алина. Не держи зла, голубка. Забудь, что наговорила тебе и скажи о чем за тебя молиться, я помолюсь.
— Не за что мне Вас прощать, матушка, — улыбнулась Алина, — а за заботу благодарю. Помолитесь, чтоб вразумил Господь, и путь верный указал... А то у меня, что ни шаг, то развилка, а куда идти лишь Он знает... Да о моем младенце, умершем при родах некрещеным помолитесь... чтоб сжалился над ним Господь и призрел его...
— Так у тебя был ребеночек-то... а говоришь, нет детей с мужем...
— Это был ребенок милорда Дмитрия. Я поняла, что вы меня о нынешнем муже спрашиваете. С ним у нас нет детей, и не ждем мы, что будут.
— Действительно, все запутано у тебя в жизни, Алина. Ну да даст Бог, распутается все с Его помощью-то... Помолимся мы все о тебе, голубка... и я, и сестры помолятся.
— В каждой молитве поминать тебя буду, — пообещала Нина, смахивая набежавшую слезу, — и ребеночка твоего. Вот ведь жалость какая, что умер он...
— Это ты после родов тех к нам в прошлый раз пришла? — спросила Лидия, видимо что-то прикидывая в уме.
— Догадливая ты, — Алина усмехнулась.
— Дня за два до твоего появления слышала я, как матушка Калерия молилась о каком-то новопреставленном младенце... Я еще удивилась: о ком это она? А сейчас вот вспомнилось, — Лидия, почувствовав неодобрительный взгляд матери Калерии, потупилась. — Не серчайте, матушка. Вырвалось.
— Матушке многое открыто, — улыбнулась Алина, с нежностью посмотрев в сторону той, — если б не ее молитвы, может, и не добралась бы я сюда...
Мать Калерия явственно усмехнулась, покачала головой и, глядя на Алину, коснулась кончиками пальцев своих губ, а потом, отведя руку, легонько стукнула ими по столу.
— Это не глупости, и болтать не перестану, мне можно, я обет не принимала, — лукаво улыбаясь, рассмеялась Алина.
Рано утром, еще до рассвета, Алина разбудила Кэти:
— Пойдем, покажу тебе что-то.
Кэти тут же поднялась, — Сейчас иду, матушка.
Они вышли из монастыря и в полутьме приближающегося рассвета стали подниматься выше в гору по едва заметной тропке. Минут через пятнадцать они вышли к небольшой площадке у отвесного склона. Алина встала на самый край и поманила Кэти к себе:
— Иди сюда, не бойся.
Кэти осторожно подошла и Алина, обняв ее за плечи, тихим и проникновенным голосом стала говорить:
— Не смотри вниз и ничего не бойся, а то голова закружится, и можешь упасть. Смотри только вдаль. Вон туда смотри. Сейчас первые лучи солнца позолотят вон ту верхушку горы... Красота неземная. А если, стоя здесь, раскинуть руки, можно представить, что летишь... летишь навстречу солнцу, ветру и счастью... и все что ты видишь и чувствуешь лишь для тебя. Все эти горы стояли веками, и солнце каждый день всходило лишь для того, чтобы однажды это увидела ты. Это дар Господа, и он только твой. Попробуй.
Алина медленно разжала руки и отступила назад. Кэти некоторое время стояла, не смея шевелиться, а потом, устремив взгляд вдаль, все же подняла и раскинула руки. В это время как раз первые лучи восходящего солнца тронули золотом верхушку соседней горы и тонкую цепь полупрозрачных облачков, которые нежной вуалью укутывали ее склоны. И тут же порыв ветра смахнул нежный облачный покров и разметал его в стороны, а солнце, гордо поднимаясь все выше и выше, озарило все вокруг ярким светом.
Алина видела, как Катарина выпрямилась, чуть откинула назад голову, устремив взгляд вдаль, и на губах ее появилась счастливая улыбка. Она поняла, что сумела показать девочке сказочную красоту и очарование этого места и дала почувствовать, что в жизни есть удивительно прекрасные моменты неописуемого счастья. Довольная улыбка тронула ее губы. И в этот момент она скорее почувствовала, чем увидела, как серая тень метнулась к девочке. Катарина испуганно закричала, пошатнулась, но Алина успела ее крепко обхватить, после чего повалила и, прижав к земле, накрыла собой. Почувствовав, что опасность миновала, Алина разжала объятия и, отпустив перепуганную всхлипывающую Кэти, начала подниматься. Но в это время с криком: "Нет, мамочка, не оставляй меня!", Кэти вцепилась в нее так, что Алина, не удержавшись, вновь села на землю. Кэти прижалась к ней и, заглядывая в глаза, испуганным шепотом спросила:
— Что это было?
— А что ты почувствовала? — нечего не отвечая ей, в свою очередь спросила Алина.
— Сначала все было так хорошо... Так как ты говорила... Я чувствовала такое счастье, словами не передашь... а потом меня вдруг окутал какой-то ледяной холод и страх, вернее даже ужас... и мгла, я видеть вообще все перестала и вообще соображать... а потом меня неудержимо потянуло куда-то вниз... и тут ты меня на землю повалила... Скажи, что это было?
— Демон развлекается, которого ты позвала. Ты теперь и его госпожа, и жертва одновременно... Сделает для тебя все, что захочешь, если душу ему свою вверишь, а не вверишь, терзать и мучить начнет, добиваясь ее.
— Ты... ты... это серь... серьезно? — заикаясь, спросила Кэти.
— Да уж серьезней некуда, — хмуро подтвердила Алина.
— Так до этого... не мучил меня никто... не было со мной ничего такого... не чувствовала я такого тут.
— Ты в монастыре была. А туда демонам, таким как этот, по крайней мере, вход заказан.
— Ты... ты хочешь сказать, что я на всю жизнь должна в монастыре остаться? — Кэти вскочила, — Да я лучше сама, прям сейчас с обрыва этого скинусь, чем тут жить!
Алина резко поднялась и с размаху ударила ладонью девочку по щеке, грозно приказав при этом: — А ну на колени встала! И не смей без моего разрешения вставать!
Всхлипнув, Кэти опустилась на колени, испуганно глядя на нее, а потом тихо прошептала: — Еще бить будете? Бейте... У Вас же теперь власть надо мной...
— Это ты про власть верно сказала, — сурово глядя на нее, проговорила Алина, — Пока в моей власти будешь, слушаться безоговорочно придется... и бить буду, коль заслужишь того... Значит, с горы скинуться решила... А ты подумала, что тебя после этого ждет? Думаешь, на этом все закончится? Нет, моя хорошая, с этого все только начнется. Душу твою получит как раз тот, кого ты сейчас так испугалась. Он как раз и хотел, чтоб ты вниз упала. Без раскаяния, да покаяния ему и без самоубийства твоя душа наверняка досталась бы. А уж коли сама решишь еще один грех на душу взять, так тем более...
— Пра-прав-да? Вы... вы... это... это не шутите? — от страха Кэти стала вновь заикаться.
— А таки вещами не шутят, моя хорошая, — все тем же грозным голосом проговорила Алина, а потом резким движением схватила девочку за волосы и, запрокинув голову и неотрывно глядя ей прямо в глаза, продолжила: — Сейчас постоишь так и хорошенько подумаешь над тем, что я сказала. А потом выберешь что хочешь: самостоятельно жить, либо власть мою над собой терпеть. Коли первое выберешь, только скажи, и я уйду, а ты делай что хочешь. Хочешь, с горы скидывайся, хочешь, поступай, как знаешь и иди, куда вздумается. Искать тебя, чтобы вернуть, никто не будет. А вот если решишь власть мою над собой принять, то без моего позволения и шагу больше никуда не ступишь, и безропотно выполнять все будешь, и спорить со мной не будешь, что бы ни сказала. И, конечно же, больше никогда не то что вслух говорить, а даже помыслить о грехе самоубийства не посмеешь.
