Обещай мне вернуться

Майка проснулась. Во сне она сбросила одеяло, и ноги ужасно замерзли. Натянув его обратно, она повернулась на спину и протерла глаза: "Уф! Приснится же этакая чушь! Совсем заучилась! Одеяло скинула — вот тебе и холодный лес, по которому разгуливала в туфельках. Про ПХО ты недавно читала, инструменты — чистила, а плечевой сустав тебе Митя задал выучить. Надо ему рассказать! Вот потеха-то будет!"

С этой мыслью она согрелась, свернулась клубочком и уснула.

— Мить, а я тебя сегодня во сне видела! И еще партизан каких-то!

— Да? И шо таки мы делали?

— Операцию!

И Майка в красках пересказала ему свой сон.

Митя посмеялся и сказал:

— Это еще что! Вот я как-то готовился к экзамену по органической химии. До рассвета за книжками просидел. Так за столом и уснул. И приснилось мне, что из пробирки вылезла длиннющая формула и басом произнесла свое название.

— Прям-таки басом? Здорово! — развеселилась Майка.

— Представь себе — густым таким басом, оперным, как у Шаляпина. И ты запомнила, шо я тебе объяснял за плечевой сустав?

— Не-а, — виновато мотнула головой Майка. — Ничего не запомнила.

— Таки давай повторять.

Из писем 1944 года

Здравствуй, дорогая подружка Аленка!

У меня всё хорошо. Работы много, новостей особых нет. Только одна новость, но зато о ней весь личный состав гудит. Клава, есть у нас такая сестра, которая умеет делать всем смешно, так вот, эта Клава замуж собралась!

А знаешь, как дело было? Привезли к нам новую партию раненых. И попался там один мужичок без ноги, лет под тридцать, наверно. В инженерных войсках служил. Пошли они с напарником мост чинить, а от того моста только одни опоры и остались. Кто ж знал, что немцы разрушенный мост минировать станут? А они как пришли туда — напарника в клочья, а Васильку ногу оторвало и легкие осколками нашпиговало.

Привезли его к нам. Вроде ничего страшного, а жить не хочет. Девчонки прознали, что жена от него, одноногого, отказалась. Так и написала — не нужен мне инвалид, я здорового себе найду! Вот ведь гадина какая, представляешь?

Лежит, в одну точку уставившись, не ест, не пьет. Угасает на глазах. Мы с девчатами к нему и так, и этак подъезжаем - а он ни в какую, даже говорить с нами не желает.

А Клавка села к нему на койку, сгребла молча в охапку да разговорила как-то.

А на другой день подходит и спрашивает:

- Слышь, парень, ты, говорят, до войны столярничал? А шкаф починить сумеешь? У нас в ординаторской дверь от шкафа отвалилась.

Тот немного заинтересовался. Совсем чуть-чуть.

— А что, - спрашивает, - у вас некому?

А у нас, Аленка, плотник,— это просто ужас какой-то. Он и плотник, и истопник, и всё на свете. Только пьяница горький. Когда не пьет — чудный дед и руки золотые. А как запьет - всё. Кошмар.

Вот Клава Васильку и пожаловалась, - совсем, дескать, плохо у нас. Выручай, парень, пропадаем.

Пошел он с ней, поглядел на наш многострадальный шкаф, да и говорит:

— Проще новую дверь сработать. Доска с инструментом найдется — сделаю.

Дали ему доску. Инструмент дяди Петин принесли. Василек поворчал, что, дескать, дядя Петя мышей не ловит, инструмент весь тупой, но все же взялся. Клавка вокруг вертится, глядит, как он работает, да похваливает: ах, какой молодец, ах, работа прямо горит, да ты и на гражданке не пропадешь, гляди - рукастый какой!

Тот отмалчивается, а видно, что похвала ему приятна. Ужинать пошел. В кои-то веки сам пошел, без уговоров!

Клавка — рысью в дежурку:

- Девки, - шепчет, - все четыре этажа переверните, но найдите ему, что еще починить! Ох, не сглазить бы, может, оттает мужик!

Наши и рады стараться. Вспомнили про старый сундук, про скамейку, у которой отваливались ножки, про щелястую расшатанную табуретку, даже колченогий столик из сестринской приволокли. Василек не отказался — всё отремонтировал, как новенькое стало! Оказался он мастером на все руки. Всем девчонкам что-нибудь подарил. Мне гребешок из чурочки выточил — на, говорит, кудлы свои будешь расчесывать. Любаше — шкатулочку вырезал, Настенышу — бусики из липы сделал.

Я Клавку и спрашиваю:

- Клав, а может, его у нас оставят? Товарищ майор ценные кадры терять не любит.

А она в ответ:

— Молчи, глупая, уже давно всё договорено, начальство добро дало.

Тут-то я и сообразила, что неспроста Клавдия всё затеяла. Глаз она на этого Василька положила, вот что.

А вечером, после ужина, она его спрашивает, - как, мол, Василек, останешься плотником при госпитале?

Он ей:

- Останусь, куда ж мне деваться? Кому я такой нужен?

Клавка, нараспев:

— Ой, милай, найде-отся! Война же, баб одиноких страсть сколько!

А он посмотрел на нее устало:

— Да кто ж найдется-то? Вот ты бы, сестренка, пошла за меня?

А Клаве только того и надо было!

- А что? И пошла б, коль возьмешь! Ты добрый, заботливый, руки золотые, - за такого мужика грех не пойти!

Поженятся после войны. Вот как бывает.

Пиши, как там в Москве, как поживаешь.

Твоя подруга Майя.

P.S. Извини, милая Аленка, за ужасный стиль. Я, кажется, совсем разучилась писать. "Опростилась", как сказала бы мама.

Пока.

— Небо в серых звездочках

Госпиталь снова снялся с места и двинулся дальше, на запад. Майка давно уже привыкла к кочевой жизни и старалась не привыкать к одному городу. Всё равно ведь уезжать придется.

Поезд остановился на маленьком полустаночке. Деревянная платформа, деревянный домик станции — чуть больше скворечника. Девушки, гремя чайниками и котелками, посыпались из вагонов — за кипятком. Побежали и Майка с Настенышем. Только они успели подставить под струю свои чайники, как в небе послышался нарастающий гул.

— Во-о-оздух! — протяжно закричал кто-то.

— Бежим! — потянула Майка подружку.

Та никак не хотела выпускать ручку чайника — жалко было кипятка.

— Да к чёрту его! Бежим!

Какой-то незнакомый военный дал Настенышу леща и, схватив девчонку в охапку, поволок в укрытие.

Майка ринулась за ними. Ее вдруг подбросило и завертело так быстро, что она увидела собственную спину и поняла, что летит, а потом сразмаху швырнуло в сугроб. Показалось, будто лопнула голова, перехватило дыхание.

— Ну, вот и всё, — почему-то очень спокойно решила она, — не будет мне неба, и на самолете меня Женька никогда не покатает...

Наступила тишина. Только в ушах противно звенело, будто комариный рой летним вечером. Перед глазами замелькали серые звездочки. "Вот оно — небо в алмазах, — вяло подумала Майка. — А говорили, будто из глаз разноцветные искры летят. Врут. Серенькие они". Потом стало темно.

Майка лежала на снегу, было холодно и сыро. Кто-то трясущимися пальцами стряхивал комочки земли с ее лица. Чуть проморгавшись, она сообразила, что это Настеныш.

"Чего это она? Засыпало меня, что ли? Кажется, и за шиворот земля попала, и в волосы, и в рот. Тьфу!" — она сплюнула и закашлялась.

Синело далекое небо, теперь уже совершенно чистое — самолёты улетели.

Майка осторожно повернула голову: тут и там поднимались люди, она тоже попыталась встать, но, едва приподнявшись, сползла обратно — под ребра будто ударили кулаком. Кое-как удалось встать на четвереньки. Потом на колени. Девушка хватала ртом воздух и никак не могла толком вдохнуть.

Настеныш дрожащими руками ощупывала ее. Губы у нее шевелились, но не было слышно ни слова. "Онемела девчонка со страху?"

Кое-как колючий комок из груди удалось протолкнуть в живот, вздохнуть раз, другой... На детском личике Настеныша вдруг отразился ужас, из глаз брызнули слезы, она широко раскрыла рот, обернулась и отчаянно замахала кому-то, указывая пальцем то на Майку, то на собственную макушку. Майка медленно подняла руку, дотронулась до головы и с олимпийским спокойствием выудила из кудряшек длинный острый осколок, торчавший там на манер индейского пера. Поднесла к глазам, задумчиво рассмотрела и зачем-то сунула в карман. Голова отчаянно кружилась и очень хотелось пить. Майка провела рукой по поясу. Ремень исчез вместе с фляжкой. Отчего-то это даже не удивило. Она вообще сейчас соображала туго. Но точно помнила, что перед налетом Настеныш наполнила свою фляжку до самого горлышка. Девушка потянула подружку к себе.

Настеныш, всхлипывая, вынула пробку. Майка сделала два больших глотка и едва успела отвернуться в сторону. Ее тут же вырвало. "Хорошо — с утра ничего не ела, — мелькнуло у нее в голове. — Ой, нет, всё-таки плохо. Лучше бы что-нибудь выходило". Она судорожно хлебнула ртом воздух. Желудок скручивали спазмы. "В жизни мне так паршиво не было!"

Отдышалась. Набрала в горсточку снега. Подержала во рту, сплюнула.

Кто-то заслонил свет. Майка подняла глаза: Митя. И Даша. Что-то говорят Настенышу. Кажется, ругают.

Митя наклонился, что-то сказал. Снова ни звука не слышно.

"Да я ж оглохла! — насмерть перепугалась Майка. — Буду теперь глухая, как тетерев!!"

Митя махнул кому-то рукой. Майку уложили на шинель и понесли в вагон. Там ее усадили и накинули на плечи полотенце, как в парикмахерской. Даша вынула машинку. "Ой, это еще зачем?!" — струсила Майка, от волнения перезабыв всё, чему ее столько времени учили. А Даша привычно и ловко состригала машинкой кудряшки. Светлые завитки медленно падали на колени, на жесткую вагонную скамейку, на пол. Довершила дело бритва. Майка шмыгнула носом. "Глухая, да еще и лысая! Теперь я буду уже не Кудлатка, а Плешивка!" Без волос было ужасно холодно.

Митя, против обыкновения, не улыбался, не шутил, был серьезен и сосредоточен. Как только Даша закончила, он внимательно осмотрел Майкину голову и кое-где протер кожу ваткой, смоченной чем-то холодящим и резко пахнущим.

"Йодобензин", — сообразила Майка, удивляясь, как туго и болезненно ворочаются

в голове мысли. "Это он проверяет, цела ли голова. Точно, при подозрении на ранение головы всегда так. А то просмотрят ранку — и всё, менингит, следующая остановка — звезда на могилке. Ничего, волосы — не голова, обратно отрастут".

Митя кивнул Даше и что-то сказал ей. Она быстро раздела Майку и перевернула ее на живот. Митя, аккуратно надавливая, прощупал позвоночник от шеи до ягодиц. Напоследок сильно ущипнул за бедро. Майка дернулась, попыталась его лягнуть, хотела возмущенно крикнуть "Дурак!", но не смогла издать даже писка. "Еще и немая, -похолодела она. — Как же мне теперь?!"

Митя с невозмутимым видом достал блокнот и крупными буквами написал:

"Ничего страшного, голова цела, позвоночник тоже. У тебя контузия. Речь восстанавливается в течение недели у всех".

Майка немного успокоилась. "Значит, подожду, пока не восстановится".

Если головой не дергать, то она почти не кружилась. Майку укрыли одеялом и тремя шинелями. Девушка натянула одну на голову, вторую на ноги, третью пристроила посередине, свернулась калачиком, согрелась и уснула.

Проснулась она от холода. Потянулась, открыла глаза, хотела привычно пригладить растрепанные со сна кудряшки, но рука нащупала гладкую, как шар, голову. В окно вагона заглядывало яркое солнце, по ногам гулял сквозняк. Майка огляделась. Окно напротив было наскоро заложено фанеркой. "Стекло вылетело, когда бомбили..." — рассеянно подумала девушка. Постукивали колеса. "Едем", — мысли все еще ворочались туго. Пахло кашей. Чья-то ложка скребла по дну котелка. Майка вспомнила всё, что было, и едва не подскочила от радости: "Ура, я слышу! И есть ужасно хочется!"

Митя с Дашей на чем свет стоит костерили Настеныша.

— Кто контуженной пить дал?! Ты бы ей еще после проникающего в живот водички налила, мать твою! — ругалась Даша.

Настеныш торопливо оправдывалась:

— Она сама фляжку схватила, сама! Я не виновата! Она же сама медсестра, я думала, она знает...

Митька сердито стукнул кулаком по скамейке:

— Оцым-поцым-двадцать восемь! Она контуженная! Пока не выздоровеет, она теперь не медсестра, а ранбольная! Понятно тебе?!

Он хотел добавить еще что-то резкое, но Даша потянула его за рукав.

— Глянь-ка. Очухалась болящая-то наша. Ну, как голова? На месте? Не оторвалась?

Митя тут же позабыл о Настеныше и повернулся к Майке.

— Слышишь меня?

Майка шевельнула губами, но не смогла ответить.

— Моргни, если слышишь.

Она сосредоточенно закрыла и открыла глаза.

— Перед глазами не плывет? Не двоится?

Девушка медленно мотнула головой. Поморщилась — снова накатило головокружение.

— Речь восстановится. Не сегодня-завтра, неделя — крайний срок.

Майка жестом попросила блокнот. Крупными корявыми буквами вывела:

- Ты зачем щипался?

— Рефлексы проверял. Цел ли спинной мозг. А ты о чём подумала?

Майка зарделась и смущенно отвела глаза.

— Чайку хочешь? Девчата настоящей заварки раздобыли.

Еще бы Майка не хотела! Впридачу к горячему сладкому чаю ей досталась миска теплой пшенной каши. Виноватая Настеныш крутилась рядом и все спрашивала, что принести.

"Куклу. Аленушку, - написала Майка. - В сумке она. В стерилизаторе старом".

Настеныш исчезла. Сытая Майка снова провалилась в сон и уже не видела, как Митя отобрал у Настеныша куклу, которую та старательно совала подружке под бочок.

— У меня пока побудет. Вещь хрупкая, раздавит еще во сне — рёву потом не оберешься!

Когда Майка снова открыла глаза, поезд, медленно набирая скорость, отходил от какой-то станции. Ни Настеныша, ни Даши рядом не было. На соседней скамье, в углу, накинув на плечи шинель, сидел Митя, уткнувшись в толстую тетрадь в клеенчатом переплете.

— Ну что? Проснулась, спящая красавица?

— А-а-а-га... — с трудом выговорила Майка.

"Я разговариваю! Только почему так трудно? Я теперь заикаться буду?"

Контуженных она уже навидалась. У кого голова тряслась, у кого руки, кто заикался так, что ничего нельзя было понять, а кто-то и в припадках бился. "Со мной тоже так будет?!"

— Я т-те-перь вс-сег-да та-ак го-в-во-рить бу-ду?

— Нет. Пройдет. Доедем — будешь как новенькая. Голова как? Кружится?

— Ес-ли под-ни-мать...

— Ну так не поднимай. Пальцев сколько видишь?

-Т-т-три...

— А теперь?

— П-пя-ать.

— А сейчас?

— Д-два.

— Ну и фартовая ты девчонка! Такой взрыв — и отделалась легким испугом! Есть хочешь?

— Пить только...

— Сейчас чайку тебе сделаем. Девчата за кипятком сбегали, пей — не хочу.

Зорич поднялся.

— Да, куколку я твою прибрал, пока ты спала. Мало ли что. На.

Майка, улыбаясь, расправила своей фарфоровой любимице платье и пригладила локоны.