Жизнь в Советском Союзе была...

Когда я через пару дней пришел проверить результат, напротив моей фамилии сияла победная тройка!!! Итого я набрал 17 баллов! Да плюс 4,5 за аттестат, которые тогда учитывались при поступлении, у меня получалось 21,5 балл. Я был уверен, что этого должно хватить для зачисления.

Для зачисления этого хватило с лихвой, с большим запасом. На мою специальность проходными для бывших школьников были 19,5 баллов, а я набрал на два больше. Так что я стал оформлять все студенческие документы и задумался над тем, куда же мне пойти работать. В институте нас строго предупредили, что все студенты-вечерники обязаны предоставить в деканат справки с места работы.

Часть 10.

Такая сложная взрослая жизнь.

Глава 1.

ГосНИИЭП

1.

В семнадцать лет я был достаточно самостоятельным парнем. Сам выбирал место учебы, родители меня никуда за ручку не водили, сам проваливался и сам же поступал. Вот и с работой я проявил полную самостоятельность. Можно было бы, конечно, обратиться к отцу, он бы, наверное, мог пристроить меня на своем заводе, но мне не хотелось на ЧЭРЗ, не хотелось в большой шумный цех, тем более работать в две или даже три смены. Главным я для себя считал все же учебу в институте, а работа должна была быть такая, чтобы прикрывала меня справкой от деканата, чтобы не сильно утруждала физически, и чтобы по вечерам я был свободен для посещения занятий. А если еще учесть, что я никакой специальностью не владел и ничего не умел, не будем же мы всерьез считать, что уроки труда в школе позволили мне считать себя классным слесарем или токарем, то максимум, что мне грозило, либо место разнорабочего, либо лаборанта.

Именно должность лаборанта я принялся искать. Вышел на ближайший перекресток и, подобно герою О' Генри, пошел на восток.

Я шел по проспекту Победы, забредая то в один НИИ, то в другой. Мне повезло с третьей попытки: на проспекте Победы, 160, в ГосНИИЭПе, должность лаборанта для меня нашлась. Там вообще было много вакансий.

Государственный научно-исследовательский институт электродной промышленности занимался, как вы правильно догадались, электродами. Но не теми, которые мы все так хорошо знаем и которые так красиво горят бело-синими яркими огоньками на стройках при сварочных работах, а электродами угольными, толстыми, длинными и тяжелыми. Такими электродами пользуются в электрометаллургии для производства специальных сплавов и выплавки алюминия.

Делали их, прессуя в формах из угольных порошков разного помола. Получались длинные двухметровые стержни весом в десятки килограммов. Затем в специальных печах при температуре в 3000 градусов эти угольные стержни доводили до состояния графита, и только потом использовали по назначению. Вот я и попал как раз лаборантом в сектор графитации к людям, которые и должны были разрабатывать новые способы получения графита из угля.

Работа в НИИ мне нравилась. Нравилась тем, что совсем не мешала моей учебе, наоборот, с некоторого времени она даже помогала мне учиться, поскольку времени свободного у меня было столько, что я в рабочее время успевал сделать все свои домашние задания: порешать математику, почертить начерталку, почитать книжку по истории КПСС и даже поучить французские глаголы. И за время, проведенное на работе с такой безусловной пользой, мне еще и деньги платили, аж целых семьдесят рублей в месяц. Конечно, это была минимальная заплата по тем временам, но зато она не облагалась никакими налогами. Мало того, поскольку я считался лаборантом вредного производства, мне еще и талоны на молоко выдавали. В таком количестве молока я не нуждался, но этими талонами можно было расплачиваться за обеды в столовой, каждый талончик стоил 17 копеек, так что как минимум 5 раз в месяц я обедал за счёт фирмы.

Сперва меня посадили на 5-м этаже в одном кабинете с научными сотрудниками сектора, там по случаю оказался пустой стол. Но долго я на такой высоте не продержался. Не знаю, чем я им так не угодил, я даже в их разговоры особо не встревал, но однажды они в моем же присутствии попросили заведующего сектором перевести меня туда, где сидели работяги — в лабораторное помещение на первом этаже. Понизили, или свергли вниз, так сказать.

Я было огорчился сначала, потерял такое "высокое" место, аж на лифте подниматься надо. Но потом, наоборот, оценил свое новое рабочее место. Во-первых, намного ближе к проходной и к столовой, во-вторых, далеко от начальства, так что я наших научных сотрудников мог неделями не видеть, а в-третьих, мужики в лаборатории оказались на редкость хорошими людьми.

Сектор графитации, надо сказать, звёзд с неба не хватал. Выдающихся учёных в нем не было, так, сидели люди, занимали ставки, пыхтели над неразрешимыми для них задачами. Только завсектором товарищ Чечулин был остепененным специалистом -кандидатом химических наук. Но, как шушукались за его спиной его же подчиненные, он тоже не работал, поскольку руки были заняты. Он обеими руками держался за свое кресло. Научных сотрудников в секторе было пять или шесть человек: один мужчина, лет сорока, звали его Николай, остальные — женщины разного возраста, от двадцати пяти до сорока пяти лет. Мне, конечно, трудно было оценить их деловые качества, поскольку в тематику их работ я сильно не вникал, а в методы решения поставленных перед ними задач тем более. Но, судя по не слишком деловой атмосфере в кабинете, по пустопорожним личным разговорам, которые они при мне вели, по частым чаепитиям, по тому, сколько рабочего времени они тратили впустую, я пришел к выводу, что они себя работой сильно не перегружали.

Помню, как с утра в понедельник час рабочего времени уходил влет на рассказ одной тридцатилетней дамы о том, как они с мужем в выходные ходили на барахолку. Тогда вещевой рынок располагался на пустыре между ветлечебницей и цинковским кладбищем. Там они купили, наконец, мужу американские джинсы.

Поражала цена вопроса — 120 рублей. Так что еще час уходил, как сейчас говорят, на комменты, каждый считал нужным вставить свое мнение. Самая пожилая сотрудница, лет сорока— сорока пяти, видимо, помнившая военное, голодное детство, заявляла, что это слишком дорого, она бы своему за такие деньги ничего бы не купила. Молодые и незамужние сотрудницы говорили, что это совсем не дорого и за 130 джинсы бывают, а единственный мужчина Николай вспоминал, что за куда меньшие деньги он себе целый костюм-тройку покупал.

Позднее, одна из наших юных специалистов нашла, наконец, свою судьбу, познакомилась и подружилась с парнем, работавшим в нашем же НИИ. И естественно, все принялись за ее спиной обсуждать как ее саму, так и ее приятеля.

На мой вкус девица была не слишком красива, чересчур высока и не блистала умом и знаниями. Тем не менее, где-то на комсомольских собраниях, её все же разглядел невысокий — заметно ниже ее ростом — худенький блондинчик, сотрудник соседней лаборатории. Сначала он просто приходил к ней в гости и они о чем-то дружески беседовали. Потом меня спустили на первый этаж, и я несколько отстал от этого сериала, пропустив множество серий. Но новости доходили и до нашего первого этажа, так что я был в курсе, что к Новому году "клиент созрел" и сделал девушке предложение, после чего стал приходить к ней в кабинет на правах жениха. Ну а к весне они— таки поженились. Так что вы можете представить, сколько времени ушло у дамского коллектива сектора графитации на обсуждение всех этих перипетий. Ведь история любви разворачивалась на их глазах. Одна подготовка к свадьбе чего стоит. Не хуже, чем сериалы по телевизору смотреть.

Кстати, к подготовке их свадебного торжества даже я руку приложил, нашел им музыканта на свадьбу.

Я тогда уже на первом этаже в лаборатории сидел. В один из дней я решил прикоснуться к прекрасному, к музыке то есть. Даже сделал первый шаг, в обеденный перерыв съездил в Торговый центр и купил себе маленький электроорганчик "Фаэми", принес его на работу, а тут к нам в комнату заглянул наш сотрудник Николай. Видимо, решил передохнуть от женского коллектива и забить с нами пару партий в домино. Увидев мою покупку, Николай тут же сбацал что-то жизнеутверждающее. Стало понятно, что, как музыкант, он намного способнее, чем как химик-ученый. Выяснилось, что он даже в музыкальной школе по классу аккордеона обучался, но про эти его способности в институте никто еще не знал, а он их никак не афишировал.

Поэтому, когда я узнал, что молодоженам на свадьбу понадобился баянист, чтобы все было как у людей, я и подсказал невесте к кому ей надо обратиться. И Николай действительно играл на их свадьбе. И жених с невестой остались им очень довольны.

2.

Когда меня с пятого этажа спустили на первый, то я обнаружил там славный коллектив из двух человек. Одного из них звали Алексеем Максимовичем, он считался загрузчиком-выгрузчиком экспериментальной электропечи, а второго — Борисом Ивановичем, он считался электромонтером лабораторного оборудования. Оба они уже были не молоды и не слишком здоровы. Борис Иванович выглядел лет на сорок пять, он был худенький, маленький, носил очки и страдал желудочными заболеваниями. А Алексей Максимыч, был постарше — чуток за пятьдесят, и уже пенсионер, поскольку выработал вредный стаж по первой сетке. Видимо, на вредном этом электродном производстве он и заработал себе астму, от которой часто заходился в кашле. Но не смотря на все свои болячки , оба они были людьми веселыми и жизнерадостными. Ко мне отнеслись они весьма дружелюбно и даже слегка по-отечески.

В той комнате, где мы тогда сидели втроем, планировалось построить небольшую обжиговую электропечь, и в этой печи проводить эксперименты по методам графитирования электродов. Но, честно говоря, за те месяцы, пока я работал в институте, строительство печи шло как— то медленно. Может у них там итальянскую забастовку коллектив проводил, я не знаю.

Недели через две после моего переезда на первый этаж мне дали первое задание: натаскать из большой груды огнеупорного кирпича, находящейся во дворе НИИ, маленькую кучку кирпичиков поближе к нашей лаборатории. Я надел фуфайку, вышел во двор и перенес сотни полторы кирпичей, складывая их аккуратно прямо под наши окна. Еще через неделю-полторы, мы открыли окно, я надел фуфайку, вышел во двор и через окно подавал кирпичи в наше помещение. Потом Алексей Максимыч стал неспешно класть из них печурку. Почему неспешно? А чего торопиться, ну закончил он в конце концов кладку, выложил печку из шамотного кирпича в виде ванны, Борис Иванович уже электросиловое оборудование и трансформатор проверил, а загружать-то в печь нечего. Нам для этого маленькие угольные электроды-заготовки должны были наштамповать, а их никто не спрессовал. Сидим и "козла" забиваем.

В штат приняли нового загрузчика— выгрузчика — Петра Григорьевича. По идее, когда печь заработает, надо будет на ней круглосуточно работать, эксперименты по несколько суток могут идти, следовательно, нужны сменные специалисты. Вот и взяли еще одного работника.

Петр Григорьевич тоже был пенсионером и бывшим работником электродного завода. Но в отличие от Алексея Максимовича, ни тяжелый вредный труд, ни пройденная в юности война на его здоровье не сказались. Это был высокий, крепкий и здоровый мужик, не смотря на то, что он злоупотреблял вином и был охотником до женского пола. 80% его разговоров были про баб-с, а остальные про то, где и сколько он выпил. Правда, его сразу предупредили, что студента, то есть меня, в пьянство не вовлекать и за спиртным, как самого молодого, не гонять. Фронтовик согласился с такими условиями и стал нашим законным четвертым партнером. До этого мы все больше втроем в домино резались, редко когда Николай от бабья с пятого этажа сбежит, да компанию нам составит, а теперь нас стало двое на двое, и игра пошла интереснее. Иногда на "козла" у нас по полдня улетало...

И вот как-то зимой уже нас с Петром Григорьевичем отправили за угольным порошком для наших будущих электродов. Надел я фуфайку, вышел на улицу, сел в институтский автобус, и поехали мы на Челябинский электродный завод. Там я увидел настоящий Ад.

В городе было белым бело. Везде лежал снег. А на территории электродного завода снег был исключительно черного цвета. Столько чумазых лиц я не видел ни до, ни после, если не считать документальных фильмов про африканцев. Поскольку нам нужен был угольный порошок разных фракций, то мы отправились в смесительный цех. Судя по всему, в цеху явно кто-то работал, но кто это был — я не знаю, я никого не видел. Там грохотали какие-то агрегаты, но какие именно, я не знаю, ибо их тоже не было видно. Там вообще, ничего не было видно далее двух или трех метров. Там горели лампы под потолком, но с таким же успехом их могли бы и не включать, больше толку было бы от шахтерского фонаря на голове. Я даже не могу сказать, как велики были внутренние пространства цеха, поскольку весь цех я взглядом окинуть не мог.

Единственно, что я видел там, это неподвижно висевшую в воздухе угольную пыль. Впечатляло, когда из этой темно-серой туманной массы внезапно выползали стальные ножи, потом резиновые колеса, а затем и сам электропогрузчик, за рулем которого восседала толстая баба с респиратором вместо лица. Благо она догадывалась, что в грохоте цехового оборудования не слышно как работает ее мотор, и потому она ездила медленно и осторожно, чтобы никого случайно не задавить и самой ни во что не врезаться.

Мы с Петром Григорьевичем быстро-быстро набросали в бумажные мешки разнокалиберные угольные гранулы и резво покинули вредный цех. Я потом три дня углем сморкался. А люди там работали каждый день.

Ясное дело, что при таком неспешном ведении дел я так и не увидел, как работает печь графитирования. При мне запустить её так и не успели.

Вообще, лаборанты в НИИ были нужны, чтобы затыкать ими всякие производственные дыры. Ну, например, в то время шло строительство пристроя к ГосНИИЭПу, институт расширялся. А строители тормозят, не укладываются, говорят, не успеваем, дайте подсобных рабочих. И институт собирает сборную в помощь строителям. Посылают самых молодых. Хорошо, если в отделе есть молодые специалисты или инженеры, а если в нашем секторе трудятся одни дамы? Вот и ссылают меня на неделю, на две, на месяц на очередную стройку. Я, вздохнув, надеваю фуфайку и отправляюсь в очередной раз то раствор таскать, то мусор строительный из окон выбрасывать, а то кровельщикам помогать.

Мне больше всего понравилось у кровельщиков. Высоко стоишь, далеко все видишь, воздух свежий, а когда дождь идет и на крыше лить гудрон нельзя, то сидишь с мужиками на чердаке и слушаешь их сексуально-озабоченную болтовню про то, кто, кого и сколько раз.. Хорошие были ребята, только бабами сильно озабоченные. Кстати, они мне за мой ударный труд даже небольшую премию из своих средств выделили, хотя и не обязаны были.

Именно в это время я немножко научился играть в настольный теннис. В институте на пятом этаже в фойе перед актовым залом стояли теннисные столы, и в обеденное время там часто проходили спонтанные соревнования на выбывание. Проиграл — уступи место, встань в очередь, может, еще сыграть успеешь. Собирались в основном юные специалисты и всякие молодые подсобники, вроде меня, так что заодно это было и местом тусовки институтской молодежи.