Рукопись из Тибета.

— Да, здорово, мы грузанули этого святошу, — рассмеялся Кайман, когда оставшись одни, мы спустились по бесчисленным ступеням в город.

Немного побродив по его улицам, кишевшим восточными народностями, зашли в китайский ресторан, где славно отобедали, заказав утку по — пекински, лапшу и рисовой водки "маотай", а затем отправились в караван-сарай с чувством выполненного долга.

Вечером же, как и ожидалось, нас навестил протеже хозяина, сообщив, что имеет предложить дом в пригороде, отвечающий самым изысканным запросам.

— Изыски, нам ни к чему — заявил Кайман. — Главное, чтобы он был уютным.

— Могу вас в этом заверить, кущо-ла, — приложил руки к груди посредник.

Посмотреть жилище мы отправились следующим днем, оседлав пони.

Старик, гундя что-то под нос, и время от времени кивая знакомым, следовал на своем муле впереди, а мы с Кайманом трусили за ним. С отрешенным видом.

Миновав оживленный центр, а потом восточные ворота, мы проследовали по мощеной дороге к синей ленте реки, где среди зеленых тополиных рощ, там и сям виднелись крыши нескольких строений.

— Не хилые мэны* тут живут, — сказал Кайман, когда мы миновали первые два, похожие на особняки "новых русских".

— Известно, не пролетариат, — согласился я. — Буржуи.

Между тем старик остановил своего одра* у третьего, окруженного высокой каменной стеной, и постучал в глухие, закрытые ворота, рукояткой плети.

Нас по — видимому ждали, поскольку внутри загремел запор, и в них отворилась калитка.

Спешившись, мы привязали животных к бронзовому кольцу, вмурованному в стену, и прошли вслед за посредником во двор, где были встречены упитанным, средних лет мужчиной.

— Гун-ган сан, уважаемые ламы — поприветствовал он нас по — тибетски. — Я хозяин усадьбы. Она перед вами.

— Да, — сказал на пираха Кайман, взирая на дом. — Это явно не та хижина, что была у меня на Ориноко.

Строение, площадью в сотню квадратов, было двухэтажным. Первый, с высоким крыльцом — черного тесаного гранита, а второй из розоватой лиственницы. С плоской в этих местах крышей, украшенной по фронтону расписным фризом, шестью прямоугольными окнами вверху, а также вычурной террасой по периметру.

К нему примыкал просторный, выложенный светлыми плитами двор с колодцем, в дальнем конце которого имелась каменная постройка, а за ней виднелся цветущий сад, откуда легкий ветерок доносил тонкие ароматы.

Для начала хозяин показал нам дом, состоящий из кухни с обеденным залом, четырех комнат и домашней часовни, оборудованный подвалом, а затем постройку во дворе, оказавшейся конюшней.

После мы прошли в сад, состоявший из вишневых с яблоневыми деревьев, в центре которого, у небольшого пруда имелась ажурная деревянная беседка, а в тыльную часть окружавшей усадьбу стены, была врезана дубовая калитка.

За ней тянулся речной берег где блестела водная гладь Кьи Чу, а за рекой туманились горы.

Место и сам дом покупателям весьма понравились, о чем мы сообщили хозяину, вслед за чем перешли к торгу.

Он запросил цену в юанях, равную тридцати тысячам долларов, что нас вполне устроило. После чего стороны, ударив по рукам, на автомобиле хозяина, стоявшем в конюшне (им оказался советский УАЗ) отправились в столичный банк, где у лам, как известно, имелся валютный счет. В двенадцать с половиной миллионов фунтов стерлингов.

Там сняв необходимую сумму, при участии нотариуса оформили купчую. С соблюдением всех китайских законов и формальностей.

После мы вернулись назад, где мужчина передал новым хозяевам ключи от дома, распрощался и убыл.

— Достойный и уважаемый человек, — завистливо сказал ему вслед старик-посредник. — Окружной сборщик налогов. Переведен в Чунцин. На повышение.

Затем уехал и старик, получив свой процент за услугу, и мы остались одни. Полновластными хозяевами усадьбы.

Не откладывая в долгий ящик, решили переселяться. Очень уж хотелось почувствовать домашний уют и, как говорят, расслабиться.

Посоветовавшись, мы решили, что вождь для начала отправится в караван-сарай, дабы вместе с Сунлинем доставить сюда на животных наш скарб, а я пока прикину, что следует купить в дом, бывший совсем пустым, и где что оборудовать.

Спустя час маленький караван въехал во двор, мы развьючили его и определили животных в конюшню. Насыпав им в кормушки овса из остатков дорожного запаса.

— А это нам, — открыл крышку на плетеной корзине Кайман. — Прикупили по дороге. Внутри было жареное горячее мясо, сыр с зеленью, несколько пышных лепешек и бутыль китайского маотая.

Чуть позже, расположившись в беседке за низким столом, мы обмывали покупку. Неспешно чередовались тосты, велся душевный разговор, в воздухе кружились лепестки вишни. Почти как на нашей далекой родине.

Все последующие дни прошли в хлопотах и обустройстве.

Мы с Кайманом закупали в городе все по хозяйственной части, Сунлинь руководил нанятыми уборщицей и двумя плотниками.

Женщина прилежно вымыла дом, куда потом грузчики занесли и расставили мебельные с кухонным гарнитуры, а к ним японские холодильник с телевизором; мастеровые оборудовали конюшню денниками* для лошадей с яком, после чего занялись сооружением небольшого причала на берегу за домом.

Нам с Кайманом хотелось иметь хорошее плавсредство для путешествий по воде. Как когда-то на Ориноко.

Протекавшая за усадьбой река, как я уже упоминал, была притоком Брахмапутры. Та же, рождаясь в Гималаях, несла свои воды через Китай с Индией и Бангладеш, впадая в Бенгальский залив Индийского океана.

К очередному воскресенью обустройство было завершено: жилье имело необходимый комфорт, животные хрупали овес в новых кормушках, а у свайного причала покачивался небольшой, но мощный глиссер.

Его мы заказали в одной из китайских торговых фирм, и товар был незамедлительно доставлен.

Последним штрихом было оборудование домашней часовни — непременного атрибута всякого дома в Тибете, где в окружении прочих культовых предметов, мы водрузили статую Будды из слоновьей кости. Он был перевоплощением девятого уровня, именовался "Будда Майтрейя" (в простонародье — Хотей) и олицетворял счастье, богатство, веселье и благополучие.

Что было нам с Кайманом по душе. А также по карману.

Воскурив перед божеством благовония и вознеся молитвы, мы тоже, вроде как ознаменовали свое перевоплощение. Из монахов странствующих, в оседлых.

Когда же небесное светило окрасило пурпуром горную цепь за засыпающей рекою, а в бамбуковой роще на дальнем берегу защелкал соловей, мы с вождем и Сунлинь снова сидели в беседке на ковре, отмечая новоселье.

Китаец приготовил отличный ужин, которому мы отдавали дань, смакуя французский "Мартель", специально купленный для такого случая.

Трели соловья вкупе с благородным напитком вскоре породили ностальгию, а когда он умолк, Кайман предложил, — давай споем. Душа просит.

— Можно, — согласился я. — Тунчжи* (обратился к Сунлиню). — Тащи гитару.

Парень замелькал пятками к дому.

— Что будем петь? — когда тот вернулся с инструментом, — спросил я у приятеля.

— О таком вот вечере, — показал он рукой в сторону все еще осененных последними красками заката гор. — И о нас. Дай я тебя поцелую, рэволюционер, — чмокнул в щеку сына Поднебесной.

Я подумал, взял несколько вступительных аккордов и затянул

В горнице моей светло,

Это от ночной звезды,

Матушка возьмет ведро,

Молча принесет воды...

тихим переливом зазвенели струны

Красные цветы мои,

В садике завяли все,

Лодка на речной мели,

Скоро догниет совсем...

выдал с надрывом.

Дремлет на стене моей,

Ивы кружевная тень,

Завтра у меня под ней,

Будет хлопотливый день.

Буду поливать цветы,

Думать о своей судьбе,

Буду до ночной звезды,

Лодку мастерить себе...

закончил я, после чего плеснув в стакан коньяка, залпом выпил.

Китаец, все это время внимавший открывши рот, протянул мне репку, а Кайман хлюпнул носом и сказал, — это точно про меня.

— В смысле?

— Вот так бывало, приду с гулянки бухой, лягу спать, а внутри огонь. Подняться, сил нет, мучаюсь. Маманя покойная встанет, принесет ковш воды, напоит — "спи дитятко".

— Вот она, сила искусства,— подумал я. И перешел к "Мурке". Для поднятия, так сказать, тонуса.

Проснулся на заре. В той же беседке. Над рекой клубился легкий туман, было зябко, вниз по течению плыла джонка.

Допив из бутылки остатки коньяка, пошевелил храпящего приятеля, рядом с которым мирно сопел Сунлинь.

— Вставай, лама Кайман! На утреннюю молитву!

Глава 9. Консенсус с коммунистами.

За решеткой пыльного окна чирикали воробьи, в солнечном, проникавшем в камеру луче, парила пушинка, я сидел, скрестив ноги на шконке*, погруженный в нирвану, и размышлял. Над тем, что случилось.

Отметив новоселье, а также учитывая трудный путь, мы решили устроить себе отпуск.

По утрам, после спортивной разминки и медитаций, Кайман спускался к реке, где удил спиннингом рыбу, я, сидя в тени на террасе, пополнял дневник новыми записями, Сунлинь копался в саду и занимался хозяйственными делами.

Далее следовал обед, а во второй половине дня мы прогуливались по окрестностям. Посещая древние храмы и монастыри, или же спускались вниз по реке на катере.

С заходом солнца, посмотрев вечерние новости, мы втроем сидели за чаем в беседке, ведя философские разговоры и слушая стихи великого китайского поэта Ли Бо*, жившего в восьмом веке, которые читал Сунлинь. Грустные и проникновенные.

Меня спрашивают, что вы там живете,

В голубых горах?

Смеюсь и отвечаю... Сердце мое спокойно.

Цветок персика уносится струей и исчезает.

Есть другой мир — не наш человеческий...

навевали отрешенность и покой, древние строки.

В такие минуты хотелось слиться с природой, плыть в вышине облаком или скользить речной струей в неизвестные дали.

За несколько дней до истечения того срока, который был назван при встрече Панчен-Ламе, я отправился в город. Нужно было заказать спутниковую тарелку для телевизора (он брал только китайские программы), а заодно сделать ряд других покупок.

Оформив покупку и назвав адрес, по которому следовало доставить антенну, я вышел из магазина и направился к газетному киоску, намереваясь купить свежий номер "Жэньминь Жибао".

В это время из-за угла выкатил черный лимузин, остановился рядом и из него вышли двое, в шляпах и мешковатых костюмах.

— Лама Уваата? — спросил старший, коренастый крепыш, заступив мне дорогу

— Да, сын мой. Чем могу быть полезен?

— Министерство государственной безопасности КНР. Майор Ли, — сунул он мне в лицо малиновое удостоверение. — Проедете с нами.

К такой встрече я всегда был готов и не моргнул глазом.

— Только не быстро, уважаемый. В машине меня укачивает.

Второй, длинный и худой, молча открыл заднюю дверь, я уселся на сидение. Он рядом.

Крепыш устроился впереди, поправил шляпу и бросил водителю,— трогай.

Миновав старую часть города, мы пересекли автомобильный мост через реку, направляясь в новую — китайскую. Отстроенную в европейском стиле.

Там, на одной из улиц, машина остановилась у административного вида серого здания, окруженного стеной, просигналила у ворот, те откатились в сторону. Лимузин, урча мотором, въехал внутрь и остановился.

— Выходите,— открыл дверь худой (я исполнил), после мы проследовали по мощеному двору с часовым на вышке, к глухой металлической двери. На ней значилось иероглифами "Стой. Пропуск!".

Майор нажал кнопку сбоку, внутри щелкнул запор, дверь бесшумно распахнулась.

Второй часовой, с оттянутой "ТТ" кобурой и дубинкой в руке, взглянув в протянутое ему удостоверение, щелкнул каблуками, и мы проследовали по гулкому, с запахом хлорки коридору.

Туда выходило десятка полтора дверей оборудованных "кормушками" с глазками, вдоль которых прогуливался вертухай* с ключами. Налицо был следственный изолятор.

У одной из них, с номером "13" мне приказали остановиться, вертухай отпер замок и потянул дверь на себя. — Входите.

Я шагнул вперед, она затворилось, лязгнул засов. Все стихло.

Лама Уваата оказался в одиночной камере.

В таких, в бытность прошлой службы, мне приходилось бывать много раз, с проверками и душещипательными беседами.

Теперь, судя по всему, беседовать будут со мной. Чекисты из Поднебесной.

Камера была размером два на три, с зарешеченным окном, узкой деревянной шконкой, бетонной парашей в углу и торчащим из стены медным позеленевшим краном над жестяной раковиной. Из которого с четкостью метронома* капала вода. Отсчитывая минуты бытия. А может быть вечности. Кто знает?

Спустя час, позади снова загремел засов, и дверь распахнулась.

— На выход! Руки за спину! — приказал тот же охранник.

За углом коридора нас ждал второй, отворивший решетчатую дверь и сопроводивший задержанного в следственный кабинет, рядом с которым находилась караулка.

Окно в нем тоже было зарешеченным, под ним стоял двух тумбовый стол, за которым восседал средних лет человек с бледным одутловатым лицом, в габардиновом кителе с полковничьими погонами. Перед ним лежала серая папка и стояла пепельница.

— Свободен, — отпустил полковник охранника (тот, козырнув, вышел), после чего указал мне на привинченный в центре кабинета табурет. — Присаживайтесь.

Я сел с бесстрастным лицом, смиренно сложив руки на коленях.

— Так значит вы у нас лама Уваата? — извлек военный из кармана портсигар, оттуда сигарету и щелкнул зажигалкой. По кабинету поплыл дым и запах хорошего табака.

— Да, уважаемый, — чуть наклонил я голову.— Именно.

— Откуда и в каких целях прибыли в нашу страну?

— Из Бутана. Проповедовать великое Учение и прорицать будущее.

— Чем можете это подтвердить?

— Я был на приеме у Святейшего, передав ему рекомендательное письмо от Верховного ламы Бутана.

— Вы знакомы с его содержанием? — прищурился контрразведчик.

— Нет. Оно сугубо конфиденциальное.

— В таком случае ознакомьтесь, — открыл он папку и протянул мне лист пергамента.

Я встал, шагнул к столу, взял его в руки и прочел.

"Не верьте этому человеку. Он исчадие ада" значилось там, а ниже стоял оттиск перстня королевского иерарха.

— Письмо передал мне адресат, — пыхнул полковник дымом. — Как истинный патриот. А мы организовали за вами наблюдение.

— Вот как? — вернув пергамент, вернулся я на свое место. — И каковы его результаты? Если не секрет, конечно.

— Не в вашу пользу. Вы оба европейцы, слуга сосланный контрреволюционер, а в банке Лхасы у вас валютный счет на космическую сумму. Что имеете сказать? — стряхнул собеседник пепел с сигареты.

— Почему лама Бутана такое написал, это на его совести, — пожал я плечами.

— Мы европейцы, но приняли буддизм, что не противоречит религиозным канонам. Сунлинь честный человек, и нас не интересуют его убеждения. А счет в банке, подарок короля Бутана за прорицательства, — развил мысль дальше.