Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
"Тим" состоял из десяти "рабочих", и контролировался тремя надсмотрщиками, один из которых ведал в данном "тиме" документацией. Официально "тим" был закреплён за этим самым надсмотрщиком. К примеру, восьмой "тим" второго уровня, в котором находились Лин и Пятый, несколько лет подряд (почти все семидесятые годы) был закреплён за Никитой, потом им короткий срок (с семьдесят девятого по восьмидесятый) попал в подчинение Андрея, а затем перешёл к Юре (с восьмидесятого до восемьдесят шестого). Надсмотрщик ведал прежде всего документацией — каждый поступивший рабочий фиксировался в общем журнале "тима", а потом на него заводилась карточка, в которой указывались следующие данные:
*номер серии
*номер в "тиме"
*время прибытия "рабочего" на предприятие
*виды испытаний, сроки прохождения (таблица)
*время смерти
*причина смерти (причина смерти часто указывалась неверно, т. к. надсмотрщики иногда добивали "рабочих" — один больной "рабочий" сильно влияет и на работу "тима" в целом).
Каждому "рабочему" присваивался номер, состоявший из следующих позиций:
1. Номер предприятия (от 01 до 09)
2. Этаж (от 01 до 04)
3. Номер "тима" (от 01 до 10)
4. Номер в "тиме" (от 01 до 10, потом следовала точка)
5. Серия в эксперименте ( Х/Х )
Таким образом, полный номер того же Пятого был 030485.6/11, а Лина 030487.6/11 (последние цифры в данном случае были взяты лишь для отвода глаз, полная информация о пленниках находилась лишь у самого высокого начальства, простые надсмотрщики не имели к ней доступа).
Заполненные карточки, подписанные после проведённого освидетельствования фельдшером, отправлялись в отдел статистики.
Рабочий день в "тиме" длился двадцать часов, на отдых отводилось четыре часа в сутки. Кормили "рабочих" раз в двое суток неким подобием баланды — чаще всего перловкой с капустой. "Рабочие" пользоваться ложками не умели, ели из мисок, поставленных на пол. Доступ к воде "рабочим" давали лишь в определённые часы, три раза в сутки. Комнаты "тимов" имели в полу сливные отверстия, все отходы жизнедеятельности "рабочих" смывались (через день), а сами помещения раз в неделю хлорировались.
Надсмотрщики работали в режиме "сутки через двое". "Рабочий день" в "тиме" начинался с подъёма "тима", затем "рабочих" уводили в зал. Основные испытания проводились на выносливость — "рабочие" таскали стокилограммовые ящики из нижней части зала в верхнюю, затем грузили этими ящиками тележку, спускали её в нижнюю часть зала и весь цикл повторялся заново. Так же проводились испытания на скорость, в этом случае стокилограммовые ящики заменялись пятидесятикилограммовыми. Эти два вида испытаний были основными, но кроме них существовали ещё и специфические испытания — работа без доступа к воде, работа при повышенной температуре в помещении (залы имели отдельную систему обогрева, не зависевшую от общей, которая просуществовала очень недолго) и т. д. Впрочем, подобного рода испытания проводились редко. Надсмотрщик был обязан следить за точностью выполнения команд, за слаженностью действий "рабочих", за соблюдением правил (к примеру, "рабочие" должны были укладывать свои ящики в тележку в соответствии со своими номерами в "тиме"). Провинившихся наказывали нещадно, каждый надсмотрщик имел на вооружении как минимум плётку, не говоря уж о личном оружии, положенном по уставу.
Нельзя сказать, что работа надсмотрщиков была лёгкой или приятной, никак нельзя. Но можно справедливо заметить, что большинство надсмотрщиков были людьми не только ограниченными, но и весьма жестокими — не только к "рабочим", но и к себе подобным. Как уже говорилось раньше, надсмотрщиков чаще всего вербовали из отставных военных. Наибольшей популярностью пользовались афганцы, они и составляли примерно две трети надсмотрщечьего контингента. Платили надсмотрщикам более чем хорошо — пятьсот рублей в месяц. Им предоставляли квартиры в Москве, обеспечивали транспортом. Естественно, что надсмотрщики, как и любой другой персонал предприятий проекта, были невыездными и давали подписку о неразглашении. По завершении серии экспериментов надсмотрщиков уничтожали, персонал "обновлялся" подобным образом раз в шесть-семь лет.
Мелочи
Теперь — коротко об одежде. Весь персонал (за исключением внешней охраны, так называемой охраны периметра) носил довольно странную форму — тёмно-бардового, почти чёрного цвета. Такая форма больше нигде не встречалась, только в системе предприятий. "Рабочие" носили балахоны и штаны свободного покроя, сшитые из бракованной ткани для армейской формы — цвета хаки. Ходили "рабочие" босяком, обувь для них не предусматривалась. Форма одевалась один единственный раз — чуть ли не в момент появления рабочего на свет, и не снималась до самого конца. Только уж если форма совсем истаскивалась, надсмотрщик имел право "рабочего" переодеть, для этой цели на каждом предприятии имелся свой склад с новыми балахонами и штанами. Форма "рабочих" была плохого качества, как и любая одноразовая вещь. Грубо сшитые штаны поддерживались продёрнутой через широкий шов на поясе верёвочкой, балахоны были сшиты кое-как, они не имели ни переда, ни зада, швы этой одежды не обрабатывались, она со временем начинала лохматиться по краям — на рукавах, вороте. Что касается Лина и Пятого, то цвет хаки по сию пору приводит их в состояние нервной дрожи. А тогда... Тогда им просто было не до того, чтобы думать о таких мелочах, как одежда. Нужно было только одно — как-то выжить. И плевать, что на тебе одето. Двигаться и дышать — вот что нужно. Любой ценой. Это может показаться мелочью. Кому-то может. Кто-то ждёт — что же будет дальше? Не буду томить, продолжу.
* * *
Время шло. Надсмотрщики сменяли друг друга, и те, новые, что приходили на эту работу и попадали в "тим" номер восемь второго уровня предприятия номер три, давали ещё одну подписку о неразглашении — относительно номеров пять и семь. О которых на трёшке ходили легенды — что и не "рабочие" это вовсе. Что тому, кому они скажут то, что знают, сразу же дадут трёхкомнатную квартиру и тридцать тысяч рублей в придачу. Что эти двое — слуги дьявола, потому, что глаза у них — кошачьи, и что они хорошо видят в темноте из-за формы зрачка. Что они убегают, а потом приходят обратно, потому, что их держит на "трёшке" какая-то неведомая сила, которую ни надсмотрщики, ни руководство не могут понять. Что... Да мало ли что могут наболтать с пьяных глаз да со скуки люди? Много, как же. Не стоит тратить время на рассказ об этих потерянных и пустых годах, а стоит вынырнуть из этого временного водоворота году этак в восьмидесятом. И увидеть время...
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
**
ЧАСТЬ II
Валентина
— Ой, мама, роди меня обратно, — прошептала она. Уставившись в окно немигающим взглядом, она сидела на крохотной кухне и мучительно размышляла — что делать дальше? Этот риторический вопрос висел в воздухе уже не первый месяц. Валентина и Олег полгода назад вернулись с севера, где оба проработали больше, чем по десять лет, и поняли, что в Москве им делать нечего. Привыкшая к большим заработкам Валентина и думать не желала о том, чтобы идти санитаркой или медсестрой в поликлинику или больницу. Она была хорошим фельдшером. Там, в посёлке, неподалёку от Уренгоя фельдшер — царь и Бог. Идти обратно в служанки ей не хотелось. Они с мужем проедали свои накопления, купленная новая мебель не вмещалась в их крошечную однокомнатную квартиру, а очередь на машину растянулась аж на шесть лет. Валентина вдруг почувствовала, что она отвыкла от всей этой суеты, от постоянной нервотрёпки... Ну почему она, сильная, молодая (всего-то тридцать три года, самый сок!), красивая женщина вынуждена снова впихивать себя в какие-то рамки, забиваться в какие-то углы и страдать от полной неприкаянности? Что за идиотизм? Она достойна лучшего, она это знает, и она этого добьётся! Только вот как?..
Валентина посмотрела на свой отражение в оконном стекле. Хороша, нечего сказать! Фигура-то, слава Богу, пока ещё ничего, большого брюха Валентина наесть не успела. Полновата, конечно, но это не выглядит недостатком, скорее наоборот — полнота была приятной. Но лицо, одежда!.. Старая сиреневая мохеровая кофта, протёршаяся на локтях чуть ли не до дыр, шерстяная тёплая тёмно-серая юбка(одно хорошо, что тёплая, но вид — держите меня!), блузочка... Отвратительно! Как она мечтала, что, приехав обратно, первым делом пройдётся по магазинам и накупит себе всего-всего, самого хорошего! А по приезде выяснилось, что и в Москве магазины пустые, хоть шаром покати. "Вы на год опоздали, — сказала одна из подруг, — вот в восьмидесятом кое-чего было, к Олимпиаде подвезли. А теперь..." На год! Сказала тоже! Что год, что десять — всё едино. А с волосами что твориться! Ну что это за крысиный хвостик, скажите на милость! И как Олег терпит рядом с собой такую запущенную женушку?.. Впрочем, он любит, и ему, по большому счёту, всё равно. Но ей самой... Валентина тяжко вздохнула. Посмотрела на отражение своих серых, отчаянных глаз в оконном стекле и протянула руку по направлению к пачке "Примы", лежащей на подоконнике.
В прихожей зазвонил телефон и Валентина нехотя потащилась брать трубку. Какая тоска!.. Сейчас опять начнутся опять дурацкие расспросы — устроилась или нет? Ой, бедная... ну ничего, иди к нам. У нас в детском саду... Ох уж эти подружки прежних лет!.. со своим дешёвым сочувствием...
— Аллё, — сказала она.
Знай она, что это разговор в корне изменит её дальнейшую жизнь, она бы, наверное, бросилась к телефону стрелой и запела бы в трубку "Осанну". Но большинство людей не умеет читать мыслей, поэтому Валентина по-прежнему продолжала пребывать в своей привычной тоске.
— Валечка, это Анна, — пропел голосок на том конце провода. — Ты как? Как дела?
— А никак, — ответила Валентина институтской приятельнице, с которой не виделась уже лет пятнадцать, подумав про себя: "Ещё одна жалельщица на мою голову", — так и сижу...
— Ещё не устроилась?
— Нет, — выдавила Валентина. Говорить не хотелось, хотелось курить.
— Вот и хорошо. У меня для тебя кое-что есть, — Валентина встрепенулась, — кое-что очень хорошее. Я тут кое кому предложила твою кандидатуру...
— Кому? — заинтересовалась Валентина. — Ты-то сама где работаешь?
— Приедешь — расскажут, — загадочно пообещала подруга. — Не пожалеешь. Права возьми, авось пригодятся. И паспорт.
— Куда ехать-то? — с сомнением спросила Валентина. Тащиться за тридевять земель ей не хотелось — она ненавидела общественный транспорт. — Далеко? И когда?
— Рублёвское шоссе, — ответила Анна. — Где "Кремлёвка". Найдёшь?
— Постараюсь, — вздохнула Валентина. — А когда?
— Ты сейчас свободна?
— Я всегда свободна, — Валентина силилась дотянуться до карандаша и клочка бумаги, который она заприметила на тумбочке, — говори, куда там идти, записываю... ага... во сколько?.. Успею, не волнуйся.
* * *
Идти оказалось порядочно, и Валентина, чертыхаясь про себя, три раза прокляла эту Анкину затею с работой. Она промочила ноги, на сапогах, и так уже старых, стали проступать противные соляные белые пятна, и настроение у Валентины испортилось окончательно. С трудом найдя нужный административный корпус, она вошла внутрь, но тут же была остановлена дюжим воохровцем.
— Вы куда? — спросил он не особенно приветливо.
— Пропусти, холуй, — раздражённо сказала Валентина, — мне назначено.
— Ух ты! — усмехнулся охранник. — Строгая девушка. Ща, проверю. Фамилия?
Валентина назвалась. Охранник с минуту возил пальцем по журналу, а затем сказал:
— Проходите. Третий этаж, комната триста семь.
Валентина, высоко подняв голову, прошла мимо него и стала подниматься по лестнице. Коридор третьего этажа ей не понравился — темный, облезлый какой-то. Комнату она нашла почти сразу. Подошла к двери, которая выглядела ещё более противно, чем сам коридор — грязная, поцарапанная, сто раз крашенная — Валентина остановилась и попыталась хоть как-то привести в порядок свои мысли. Ну что за работу, если рассуждать здраво, ей могут предложить в такой дыре? Уборщицы? Приходящей медсестры? Сторожа? Валентина горько усмехнулась. А, где наша не пропадала! Всё равно терять ей было нечего. Она постучала, помедлила секунду, а затем без колебаний вошла — назначили, так назначили, торчать перед дверью она не намеренна.
— Вы пунктуальны, Валентина Николаевна, — сказал человек, стоящий лицом к окну, — минута в минуту.
— Стараемся, — не без иронии произнесла Валентина, — здравствуйте, Павел Васильевич.
— Анна Михайловна рекомендовала вас нам ещё около года назад, — мужчина отвернулся от окна и направился к столу, — как хорошего фельдшера... вы, кстати, почему бросили институт?
— Семейные обстоятельства, — отчеканила Валентина.
— А, понимаю, понимаю... Любовь, романтика, Север... что ж, для молодых это неплохо, но вы — женщина, и, как я полагаю, любите комфорт... Ладно, оставим эту тему. Итак, у нас есть работа, которая вам подойдёт. Но прежде, просто для очистки совести — во-первых, ваша психика стабильна?
Валентина пожала плечами.
— Муж говорит, что я — бесчувственная чурка. В смысле — полено. Да и в моей медицинской карте, я думаю, всё написано.
— Хорошо. Далее. У вас сохранились в Москве подруги, друзья?
— Скорее, приятели. Им просто нет до меня никакого дела. Нас все забыли за эти десять лет. Жаль, конечно, но что поделаешь...
— Близкие?
— У меня — мама, у Олега — никого. Все умерли... Странные какие-то вы вопросы задаёте, — вдруг решилась на откровенность Валентина, — обычно бывают другие.
— Это уж наше дело, согласитесь. Условия такие: год испытательного срока, подписка о неразглашение, полная конфиденциальность. Для вас создадут легенду, поэтому врать почти не придётся. Поняли?
— Да что же это за работа такая? И причём тут фельдшер? А зарплата сколько?.. Простите, Павел Васильевич, но я ничего не могу понять, честно. Я-то вам зачем?..
— Минута на размышление, — сказал тот, — время пошло.
Сердце у Валентины противно ёкало, она испугалась. Ещё бы! Столько всего, да так неожиданно... что всё это значит? Ну, Анка, ну, сучка... Хотя... В конце концов, смыться оттуда я всегда смогу, и никто мне не помешает.
— Хорошо, — сказала она, — я согласна.
— Тогда поехали, — поднимаясь, сказал тот. — Смотреть место работы, подписывать бумаги, знакомиться с начальником (вашим непосредственным) и получать машину.
Тут-то Валентина и села на стул.
— Что? — спросила она, едва шевеля губами.
— В счёт зарплаты, если угодно, — объяснил Павел Васильевич. — За пару лет вы запросто погасите кредит, если решите её выкупить. Но почти никто не выкупает — выгоднее оставлять на государстве, тем более, что каждые три года машину вам меняют. Вставайте, поехали.
— А куда? Разве не здесь?..
— За город. Тридцать километров по Варшавке. Поэтому мы и даём сотрудникам машины — кто-то же должен у нас работать. Автобусы туда не ходят...
Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |