Зверь Лютый. Книга 18. Урбанизатор

Пердуновские, прошедшие уже мою школу в вотчине, постоянно оказывались "в первых рядах". Потому, что они уже знали "как". Как надо делать дело. "По труду и честь" — они "всплывали" в коллективе, оказывались на "руководящих должностях".

Из новосёлов кто-то тянулся за ними, кто-то просто "тянул лямку".

Наиболее толковых работников мы выводили из "зимниц" в бараки. Пошла "цепная реакция": чуть более комфортные, более здоровые условия жизни. Можно глубже восстановиться за ночь. Появляются силы работать ещё лучше и больше. Стать ещё "первее".

Это становилось предметом зависти.

"Стрелочники" никогда не были однородной массой. Сначала — потому что пришли из разных мест, с разным опытом, умениями, даже — языком. Потом — потому что работали с разной эффективностью. Наконец, "каждому — по труду" — одни получали лучшие жилищные условия, превращались в "элиту".

Так "посыпался" главный принцип коммунизма: "от каждого по способностям, каждому по потребностям". Отдача от "способности" начала оцениваться. И — ограничивать "потребности".

Вроде бы: велика ли разница — где ночь перекантоваться? На нарах в общем ряду в "зимнице" или на личных полатях в бараке? Невелика — но есть. Эта разница, связанная с ней оценка труда, самого человека, его статуса — превращается в мощный, постоянно действующий стимул. Стимул — "работать лучше". Каждый вечер: глянул, как сотоварищи к себе в барак спать пошли, ручкой помахал и шагай. В свой погреб.

Такое, довольно примитивное "расслоение общества", давало немалый эффект. И в производительности, и в выявлении основных психотипов. Были видны те, кто был "первыми", кто хотел "стать первым", кто ничего не хотел — "день прошёл и ладно". И — лентяи.

Одних в эту последнюю категорию загоняла физическая слабость, других — тупость, третьих — хитрость. Общее было то, что они больше берегли себя, свои силы. Не вытягивали свою долю в общем труде. Не отказываясь, естественно, от общественного куска.

"Я тружусь на монтажу.

Час — посплю, час — полежу".

А жрёт потом... как настоящий.

С воришками разбираться легче, а вот с лентяями... Способы...

Так они известны! Отработаны в русских артелях до блеска. До такой степени, что уже просто маразм.

* * *

"...вы уж, братцы, кто-нибудь проводите нас до зимняка-то,— сказал Патап Максимыч.

— На этом не погневись, господин купец. По нашим порядкам этого нельзя — потому артель,— сказал дядя Онуфрий.

— Что ж артель?.. Отчего нельзя? — с недоумением спросил Патап Максимыч.

— Да как же?.. Поедет который с тобой, кто за него работать станет? Тем артель и крепка, что у всех работа вровень держится, один перед другим ни на макову росинку не должен переделать аль недоделать... А как ты говоришь, чтоб из артели кого в вожатые дать, того никоим образом нельзя... Тот же прогул выйдет, а у нас прогулов нет, так и сговариваемся на суйме (Суйм, или суем — мирской сход, совещанье о делах), чтоб прогулов во всю зиму не было.

— Да мы заплатим что следует,— сказал Патап Максимыч.

— А кому заплатишь-то?.. Платить-то некому!..— отвечал дядя Онуфрий.— Разве возможно артельному леснику с чужанина хоть малость какую принять?.. Разве артель спустит ему хошь одну копейку взять со стороны?.. Да вот я старшой у них, "хозяин" называюсь, а возьми-ка я с вашего степенства хоть медну полушку, ребята не поглядят, что я у них голова, что борода у меня седа, разложат да таку вспарку зададут, что и-и... У нас на это строго....

Видя, что толку не добиться, Патап Максимыч хотел уже бросить дело и ехать на авось, но Захар, что-то считавший все время по пальцам, спросил его:

— Без двугривенного пять целковых дашь? — За что ж это пять целковых? — возразил Патап Максимыч.— Сами говорите, что в прошлу зиму без гривны полтора рубли на монету каждому топору пришлось.

— Так и считано,— молвил Захар.— В артели двенадцать человек, по рублю — двенадцать рублей, по четыре гривны — четыре рубля восемь гривен — всего, значит, шестнадцать рублей восемь гривен по старому счету. Оно и выходит без двугривенного пять целковых.

— Да ведь ты на всю артель считаешь, а поедет с нами один,— возразил Патап Максимыч. — Один ли, вся ли артель, это для нас все единственно,— ответил Захар. — Ты ведь с артелью рядишься, потому артельну плату и давай... а не хочешь, вот те бог, а вот и порог. Толковать нам недосужно — лесовать пора.

— Да ведь не вся же артель провожать поедет? — сказал Патап Максимыч.

— Это уж твое дело... Хочешь, всю артель бери — слова не молвим — все до единого поедем,— заголосили лесники.— Да зачем тебе сустолько народу?.. И один дорогу знает... Не мудрость какая!".

"Артель" — основной, почти единственный способ найма работников, организации труда. И не только лесорубов — гребцы, бурлаки, косцы, землекопы... Те же купцы — ходят по Руси сходно. Я про это уже...

Коллеги! Не путайте "Святую Русь" с "буржуинством". Деньги у нас... бывают. Но значения — не имеют.

"А кому заплатишь-то?.. Платить-то некому!".

Забавно, но в окончании приведённого выше отрывка из Мельникова-Печерского, артель, "правильно посношав ежиков", приходит к той же цене, что была предложена с самого начала. Убив половину рабочего дня всей артели. Но с чувством глубокой уверенности в "правдивости" своего решения.

Я неплохо считаю в уме. Однако объяснять очевидные вещи всякому долбо... артельщику... Пока до каждого дойдёт, пока они все поймут и согласятся... Поэтому я с артелями не разговариваю, все торговые переговоры сваливаю на Николая.

Меня тошнит от русских артелей! Потому что любой "шаг в сторону" приводит их в ступор. Начинается бесконечный крик, "поиск консенсуса" и "сношение ёжиков". Группа разных людей подстраивается, по уму, под самого тупого. Пока до последнего не дойдёт — решения не будет.

Для человека, работающего с инновациями — это смерть. Процесс общения вызывает такое отвращение, что хочется повеситься. Сами по себе, каждый в отдельности — могут быть приличными, приятными людьми. Но постоянное подозрение, что будет нарушено основное правило:

"Тем артель и крепка, что у всех работа вровень держится, один перед другим ни на макову росинку не должен переделать аль недоделать...",

подозрение, направленное, прежде всего, не на инноватора, но своих "товарищей в борьбе", делает процесс обновления, рационализации — мучительным.

* * *

Для меня артель — непригодна. Из-за реакции на "шаг в сторону". Запустив процесс "градостроения", я буду его менять. Должен же я, наконец, научиться стекло варить! И, соответственно — окна вставлять. По месту — разные точки застройки будут иметь свои особенности. По специализации — люди будут делать несравнимые работы. Землекоп и плотник... разные таланты. А без специализации — не будет роста производительности. По времени: всякое изменение требует столь длинных переговоров...

Всё наперёд проговорить нельзя — слишком много "новизней".

И что делать?

При уравниловке — артель подстраивается под самого тупого и ленивого, при индивидуалке — нет средств проконтролировать каждого.

А опыт сесесерии на что?!

Вместо артелей — бригады. Принцип всеобщего консенсуса — долой. Равенство — долой. Выборность начальников — долой. Есть бригадир. Который несёт персональную ответственность. Передо мной. И обладает достаточной полнотой прав. Как по приёму в бригаду, так и по исключению, как по поощрению, так и по наказанию.

Фактически — строится стая. Со всеми свойственными такому способу группового выживания, социальными ролями. Конечно — без крайностей и патологий. "А четвёртого, толстого — съели" — не надо.

Бригадир-объект-наряд-инструмент-работники.

Конечно, аутсорсинг — привлекательнее. Взял подрядчика, указал ему требуемый результат. Пусть крутится. За свои деньги.

В чём и проблема — у меня нет людей, обладающих достаточным собственным капиталом, чтобы поднять такое дело. Дать им? Аванс, предоплата? А толку? Те же заморочки с артелями, то же самое отсутствие рынка рабочей силы. Плюс ещё куча проблем. У них. И у меня — соответственно.

Поэтому — бригада. Вперёд, ребята. Как и кого "бугор" выгоняет — уже показательно. И про выгнанного, и про выгнавшего.

Лентяи, бездельники, бестолочи попадали под плотный контроль своих товарищей. И, либо начинали работать в силу, либо, после пары переводов или эксцессов, оказывались "на кирпичах". Либо, не без этого, просто дохли, загнобленные коллективом.

К этому моменту я уже видел потенциальных бригадиров. Опыт зимовки на Стрелке выявил достаточное количество ярких личностей с лидерскими свойствами.

Из этих людей — бригадиров, мастеров, начальников — начала формироваться вторая волна (первая — Пердуновские ближники) моей "стрелочной элиты". Не связанный ничем — племенными, сословными, родовыми — ограничениями я мог выдвигать людей, исходя из результатов их труда. Странно ли, что позже, когда у меня появилась возможность, наиболее успешные из них получили боярские шапки.

Первые площадки были, естественно, Кудыкина гора и два других поселения эрзя по соседству. Почти сразу мы принялись за реконструкцию "Лосиного городка". Чуть позже пошли и другие марийские, эрзянские и мещерские селения.

Как правило, мы использовали туземные селища, понимая, что люди до нас выбрали это конкретное место для жилья, имея на то основания.

Почти всегда такая реконструкция сопровождалась существенным расширением. Ибо плотность использования земли русскими землепашцами выше, чем более охотничьими племенами аборигенов. Часто такое селище разрасталось до села (село — поселение с церковью, 60 дворов — церковный приход в Российской империи) или до города (от 120 дворов).

Притом, что на самой "Святой Руси" размер сельских общин постоянно сокращается с аж до-княжеских, с племенных времён, и ныне типично 3-10 дворов.

Причина такой разницы — в источнике решений. Во мне. Мне существенно проще, быстрее и дешевле построить одно село в 60 дворов, чем 20 — по 3. Это ещё не урбанизация, это — концентрация сельского населения, один из первых шажков.

Я не навязываю — как можно навязать крестьянину место жительства в дикой местности? — Я предлагаю. Но... а куда он пойдёт? В мордву? Где перед каждым уважаемым человеком несут головы врагов? Где нельзя жениться тому, кто не убил человека?

Ладно, пошёл. В чисто поле. Чтобы там выкопать землянку, валить лес, сушить его, раскорчёвывать пашню... И всё равно, после нескольких лет напряжённого труда он не будет иметь такого подворья, которое у меня мог бы получить сразу.

За эти годы девушка, к которой он сватался — уже замуж вышла, детей нарожала. А он так и бобылюет. Потомства от таких... мало остаётся.

Предлагаемая структура подворья, селища требовала кучи вещей. От огнеспасательных досок до трехполки. Задавала иной образ жизни, другой уровень навыков общения с окружающими. Одно дело — три хозяина, батя да два сына. Здесь все роли — от рождения. Другое — 60 мужиков. Да ещё из разных народов, с разными навыками.

— Гля! Петруха-то втрое сена накосил! Здоров мужик.

— Да не, то у него коса — "воеводовка". Не наши горбуши.

— Дык... а чего ж мы воеводовками не косим?

Или:

— Ой, Матрёна, капусточка у тебя славная, в хрусточку.

— А ты присылай свою девку. Научу — будет и твоя такую делать.

Множество приёмов той извечной технологии, которая называется "крестьянская жизнь" стремительно, взрывном образом, распространялись в новых общинах, сталкивались, конкурировали между собой, дополняли друг друга. Множество "исконно-посконных", "как с дедов-прадедов заведено" — повседневно, наглядно сравнивалось с множеством таких же, только от других "дедов". Я и не делал ничего, а пресловутая производительность труда росла сама по себе. Просто от сравнения с успешными соседскими образцами, от интенсификации "обмена технологиями". И в эту, взрыхлённую уже их собственными изменениями, почву общественного сознания — куда легче ложились многие мои новизны.

Такое поселение, развернувшись в полный размер, давало от 5 тысяч пудов хлеба за сезон. Узел из 3-5 таких селений, связанных дорогами, прежде всего — речками, позволял разумно поставить и загрузить мельницу. А не сваливать эту тяжёлую работу на женские спины. Появлялось рыночное пространство для специализации: кузнец, гончар, коновал, учитель...

Ещё: ослабление инбридинга. Непрерывного, столетиями закономерного вырождения русского народа. В малых общинах очень много детей рождается от секса между близкими родственниками. Инцест как элемент национального образа жизни.

Православие на "Святой Руси" старательно разваливало прежнюю племенную систему табу. Элементом которой были "дуальные фратрии". А жёсткого католического запрета "на четыре колена" — не установило. Да, "Устав" даёт ограничения в этой части. Но они слабее католических. А правоприменительная практика — огромные размеры приходов и маленькие — общин, приводят к тому, что... что количество дурачков и "инвалидов от рождения" — бьёт по глазам.

В большом селении можно не только сказать:

— Вот так — нельзя.

Но и надеяться на исполнения запрета — есть физические возможности.

Снова, как когда-то рассуждая о "белой избе", я нашёл "точку опоры": способ расселения людей. И начал, частью — принуждая, частью — предлагая, частью — способствуя, заменять и 3-5 избяную русскую деревню, и марийские или мордовские "вели" — своими "мега-выселками".

Для чего потребовалось построить конвейер, градостроительную цепочку — набор специализированных бригад, реализующих последовательность технологических операций, приводящих к созданию поселения определённого типа, размера, свойств — в состояние "под ключ". Точнее, достаточно близко к этому.

Несколько позже такие бригады разрослись, каждая стала "городовой цепью". И элементом жизненного пути многих новосёлов. Такие "цепочки" одновременно и отсеивали негодных, и адаптировали к моим нормам жизни годных, и создавали им качественное жильё. Плата в рассрочку за полученное жильё, заменяла часть государственных налогов, позволяла мне вновь и вновь поддерживать функционирование этих "цепей", создавать новые.

Говорят: "Война сама себя кормит". У меня: "стройка себя кормит". И ещё чуток остаётся.

При имеющемся "личном составе" новосёлов у меня не так много полноценных работников. Что заставляет несколько... менять стереотипы гендерного и возрастного разделения труда.

По сути — просто "увидь человека". Без традиционно навешиваемых этикеток. Мне, как полному дерьмократу и либерасту из эпохи всеобщего равенства и гумнонизма — прямо карты в руки.

Все люди — равны. Поэтому и "пупок рвать" — вровень.

— Эй, бабушка! Что ж ты так тянешься? Ты по воду сходила — пол-дня перевела.

— Дык, эта, государь ты наш яхонтовый, стара я, ножки-то уже не ходят, глазынки-то уже не видят. Вёдра-то таскать-то уж и неподъёмно. И ходить-то — далёко. И снегу-то — глубоко.