Запах разума

И у меня опять не вышло разозлиться: ну хохма, факт! А Калюжный говорит, сквозь всхлипывания:

— А прикинь, я бы попробовал, ёлки! У меня ж был бы, нахрен, скафандр — только жопой наружу!

А Артик:

— Витя, ты лучше скажи, удобно или нет?

— Как куда, — говорю. — Тут — ещё ничего, а на дискотеку с тёлочками явно неудобно было бы.

И они легли опять. Только Динька что-то у Цвика "ци-ци-ци" — и, когда все оторжались, по-русски сказал:

— Я так понял, что лицин себе одежду специально формируют. Натирают специальным секретом там, где надо, чтобы росло, а где не надо — прорисовывают другим секретом полосочки, вроде границ. А с тобой Цвик стормозил, не подумал, что ты сам себе сформировать не можешь — вот оно и выросло, как попало.

— Похоже, — говорю.

Артик посмотрел ещё, подумал — и сказал:

— А ещё не исключено, что с голеней растения поднялись к паху, где у нас, людей, самый сильный запах нашего собственного секрета, как вы думаете?

— А что, — говорю, — очень даже может быть. Но ржака — ржакой, а опыт-то удался. В общем, нам, землянам, эти семечки тоже годятся. Если б не фасончик "на-ка выкуси", так нормальные получились штаны, прочные, удобные, к телу прикасаются вполне приятно, да и по размеру ведь выросли.

Артик сделал сочувственную морду и посоветовал:

— С трусами носи.

Натурально, у остальных опять случилась истерика. Мудаки, ёпт... но и мне было смешно, если честно. И обрывать жалко — вправду удобно.

А Калюжный — всё о своём, о наболевшем:

— А как снимать, если в сортир припрёт? Спереди — ещё ладно, а сзади?

Ну, чего, всё-таки дело сказал. У лицин-то так растёт, что не мешает... Они как раз там, где у меня особенно круто заросло, и не сажают... В общем, я поразмыслил — и сверху, как в рекламе говорится, "в зоне бикини", всю ихнюю одежду выщипал. Оставил вроде как натуральные гетры, выше колена — чтобы и гигиенично, и по-местному смотрелось. И точно — носить с трусами. В духе контакта.

Как почувствовал, что настоящий-то контакт как раз сегодня и начнётся.

Дзениз

Цвик мне всё время пытался сказать, что мы кого-то ждём. "Эроздад" и всё такое... Но мы с ним знали ужасно мало слов, которые оба понимали. Скажем, Цвик никак не мог объяснить, кто, собственно, должен прилететь и зачем. Просто я сообразил, что это почему-то для всех нас важно.

На самом деле, язык лицин ужасно трудный. Даже если не считать запахов — выговаривать тяжело. У них есть такие звуки, для которых мой язык просто не приспособлен. Они, например, иногда говорят "ци" почти как "си", а иногда — ближе к "зи", но не точно. Интонация, опять же... А ошибёшься, выговоришь неправильно — смысл меняется. И я, вроде бы, запомнил уже много слов, а говорить всё равно толком не выходило.

К тому же всё время происходит что-нибудь такое, что окончательно сбивает с толку.

К примеру, в первую же ночь, которую мы провели в усадьбе, в домике, который нам предназначила бабушка Радзико, в нашей комнате и в нашей компании остался Цвик. До самого момента, когда все улеглись спать, всё было в порядке — а как легли, так Цвик сел в угол, прижал колени к груди и сделал такой вид... ну...

Даже уши, по-моему, обвисли.

Что-то ему сильно было не так. А наши просто вырубились моментом — и всё. Наши дрыхнут, а Цвика одолела бессонница и, по-моему, ещё и депрессия.

То, что тебе плохо, а всем по фигу, кого угодно огорчит, мне кажется.

Я к нему подошёл, в смысле — подошёл на четвереньках, чтобы никого не будить. Спросил:

— Цвик, тебе больно? Плохо? — еле-еле слова подобрал.

А он посмотрел на меня замученными глазами и печально выдал такие слова, которых я ещё ни разу не слышал. И что они значат? И что мне делать с этим?

Единственное, что в голову пришло — пожалеть, что ли, как-то. И я его погладил по плечу. А у него моментально уши поднялись, глаза заблестели — и он носом мне в ухо, и прямо-таки в обнимку, и чуть ли не мурлычет, как кошка!

И до меня дошло: они же каждый вечер друг друга гладят, лицин! Всей семьёй. Выражают дружбу, наверное, симпатию, привязанность — что там ещё — и вообще обнимаются и ласкаются. Но Цвику почему-то нельзя идти к себе домой, где у него мама и сестрички, а мы его просто бросили. С его точки зрения, может быть, нам его трогать противно, он нам не друг — и вообще, ну, мы просто бросили его и всё. А он нам всё время помогал, как мог, и товарищами считал.

И я не знал, как ему объяснить, что у нас на Земле парни друг друга не гладят ни при какой погоде. Что если вздумают гладить, то про них начнут говорить всякое — и ещё хорошо, если не морду бить. Но — это ладно, в конце концов, это же на Земле. Да Цвик — и не парень, в смысле — не человеческий парень. Он же инопланетянин! Ксеноморф, как Артик любит это по-научному называть.

А с инопланетянами надо по-инопланетному. Что же в чужой монастырь со своим уставом-то переть — надо вести себя правильно, чтобы не обижать друзей. Если ему надо обниматься — будем обниматься. Тем более что Цвик ужасно милый. Милый шерстяной Цвик, плюшевый мишка. И его мама ещё там, в лесу, меня обнимала и гладила по голове, как в детстве.

Оказалось, кстати, что это очень непростое дело — кого-нибудь гладить и давать ему гладить тебя. Как-то это... не знаю... Когда взрослая тётка — ещё туда-сюда, но когда парень, да твой ровесник — ну замыкает везде, неловко до невероятия, и, почему-то, ужасно неприлично. Неприличнее, чем целоваться на улице взасос. А ведь, вроде бы, не делаем же ничего дурного... и вообще — ведь, наверное, должно бы быть приятно, да?

Единственное, чем я спасся — всё время представлял себе, что Цвик — пёс. И всё время думал, что сам я — свинья: как можно про разумного хорошего парня, про нашего друга думать, что он — животное, собака? Но когда я думал, что Цвик — пёс, у меня всё совершенно нормально выходило. И гладить его, и за ушами чесать, и трогать его гриву шикарную — ну, нормально! И что он меня трогает — тоже нормально, потому что пса гладить — это не плохо, тут ничего неприличного нет. И спать с псом в обнимку — ну, или с котом — тоже нормально. Спал я с котом, подумаешь! Тем более что Цвик — такой тёплый, шерстяной, нос у ноздрей холодный и влажный, в темноте, когда его гладишь, запросто можно перепутать.

И мы совершенно спокойно уснули рядышком. Я только немного завидовал Артику, потому что это Гзицино захотела, чтобы он её погладил, а с девушками — легче, даже с местными. Девушку гладить легко, даже если она — инопланетянка, и любовь с ней крутить ты не собираешься. Или когда меня мама Цвика гладила — в порядке вещей как-то. А вот когда товарища...

Прямо очень непростой обычай у них — гладить своих товарищей. Даже раздеться и дать бабушке Радзико себя обнюхать — и то было легче.

Я засыпал и думал, что назавтра мне придётся объяснять, чего это мы с Цвиком спим в обнимку. И мне даже приснилось, как Калюжный говорит нестерпимые гадости, и про Цвика, и про меня, а Витя смотрит брезгливо, а Артик качает головой — в том смысле, что надо, конечно, соблюдать местные традиции, но так тоже нельзя. А если им ещё что-нибудь этакое в голову взбредёт?

И я проснулся в самом паршивом расположении духа. Готовый в бой. Думаю, пусть попробуют что-то сказать — я им скажу! Но получилось совсем не так, как в поганом сне.

Витя на меня посмотрел — и осклабился:

— Чё, — говорит, — решил стать Цвикуле родной матерью?

А я сказал хмуро:

— И ничего смешного. Они всегда друг друга гладят, вы же знаете. Им, может, плохо, когда их не гладят. Они, может, переживают. Ясно?

И тут Калюжный выдал:

— А чего ты на стенку лезешь, Динька? Нормальное дело, ёлки, — и пятернёй Цвику в шевелюру! — Чё ты сразу-то не сказал, балбесина! Харр-роший Цвик, прекрасный! Только паука подержи пока... Пушистый! Чё стесняешься-то, ёлки? Уже сказал бы сразу...

Паук удивился, поднял лапы, а Цвик не удивился, а обрадовался. Забрал паука, ткнул Серёгу носом — полный контакт, просто — как никогда. Сплошное взаимопонимание.

Только я подумал, что это не такой замечательный контакт, как кажется. Калюжный — не из тех, кто так легко будет другого парня трепать по голове, гладить и расхваливать. Это он просто Цвика — как и лицин вообще, чего там! — совсем не считает человеком. В принципе.

Ему даже не надо специально представлять, что Цвик — пёс. Он примерно так его и воспринимает.

Как инопланетную двуногую говорящую собаку.

И какая радость, что Цвик не может об этом догадаться.

Я даже хотел как-нибудь тактично выяснить, что ребята думают о лицин на самом деле — но не сумел придумать, в какой форме спрашивать. Потому что, даже если Калюжного спросить: "Считаешь ты местных говорящими собаками или нет?" — он ответит "нет" в любом случае. Не так же прямо: лицин — говорящие собаки... Так они, наверное, это даже про себя не называют. Просто — видно, что для Вити они больше люди, а для Серёги — меньше люди. А для Артика — на сто процентов люди, надо слышать, как он с Гзицино общается.

Интересно, а мы для них — кто? Тут уж никак не предскажешь.

Тем более что образ жизни у них — настолько странный, что никаких общих точек никак не найти. Чем больше узнаёшь, тем заметнее.

Скажем, мы все знаем, кто у Цвика мать. Дценг. Сумка. А кто у него — отец?

Отчеств у них нет, мне кажется. Зато родословное древо — есть: Цвик показывал сложный-сложный чертёж на громадной панели из чёрного стекла, в доме бабушки Радзико — я бы не понял, что это родословное древо, да Цвик показал себя, показал свою маму, показал Гзицино и ещё кое-кого из знакомых. Но я ему так и не сумел объяснить, чтобы он показал и отца — не на схеме, а по-настоящему. Познакомиться.

А ведь отца он знает. На древе они все обозначены специальными значками, женщины — в кружочках, мужчины — так; если я верно понял, то дети с матерью — с сумкой, с сумкой! — соединяются сплошной стрелкой, а муж с женой — пунктирной — и что выходит? Выходит, что у мамы Цвика было два мужа. От одного — сам Цвик, от второго — какой-то неизвестный парень, его брат, который непонятно где находится. Та же вещь, что с отцом. Я прошу, чтобы познакомил — Цвик чуть улыбается, ушами шевелит, вздыхает. Не знакомит. Не показывает.

Я даже думал, что они умерли. Что у его мамы первый муж умер, она замуж снова вышла. Но — не знаю, не похоже как-то: Цвик слишком спокойно относится. И это ещё ладно.

Стал изучать схему подробнее — совсем запутался. Что выходит: от Цвикова отца пунктирная стрелочка идёт ещё к двум женским значкам. От них, получается, у Цвика ещё две сестры есть. И — вот ещё значок тётушки Дзидзиро, и там у неё вообще ад и Израиль.

Я попытался расшифровать: Дзидзиро и Цицино — сёстры, потому что у них одна мать. Цвик сказал бы: "из одной сумки". Но отцы у них разные, у их отцов были ещё женщины и были ещё дети. А у самой Дзидзиро было два мужа, причём от одного — дочка, Ктандизо, всё верно, а пунктирчик ко второму зачёркнут таким же пунктирным зигзагом. Вроде связь была, но детей не было? Или как?

По всему выходит, что весь клан Кэлдзи — это настоящая семья: все друг с другом в родстве. Но, по-моему, не так, как на Земле: вот дети переженились, вот их дети и так далее. Я бы даже сказал, что у меня выходит, что все жёны и дети у них общие — но не похоже на такой разврат, слишком всё дотошно отмечено, можно сказать — на стекле гравировано. На скрижалях. Всё серьёзно. И от этого сочетания запутанности отношений и очень серьёзных записей ум за разум заходит так ещё.

Я даже советоваться с ребятами не стал. Отчасти потому, что боялся и их запутать, отчасти — потому что Серёга точно начнёт прохаживаться, что у них тут полная анархия и коммунизм, все друг друга гладят, ходят нагишом, как нудисты, и вообще... И не знаю точно, за кого мне было неловко — за лицин или за своих.

Потому что я чувствовал, что никакой это не разврат. Но выглядело очень лихо. Уж очень. Натуральная хипповская коммуна, только, вроде бы, не ширяются ничем.

Я к этому древу несколько дней ходил, как на работу. Пытался разобраться. Думал, что как-нибудь пойму, если буду очень внимательно смотреть. Только чем больше я изучал этот кроссворд, тем круче у меня ум заходил за разум.

Потому что там ещё были исчезающие и появляющиеся мужчины.

Никто из мальчиков, которые тут родились, свою линию не продолжал. Вообще никто, ни одна живая душа. Линия у каждого мальчика — оборванная. Зато рядом с женщинами клана вырисовывались не связанные родословными связями мужчины — и у них потом линии были только сексуального толка.

Из этого, по-моему, следовало, что все парни из дома уходили. А приходили какие-то другие. И тогда понятно, почему Цвик огорчался и почему его сослали в наш дом. Ему тоже полагалось уйти, как всем парням.

Надо думать, куда-то в другое место, чтобы там жениться или что у них там.

А нас они принимали в доме, где, надо думать, останавливались потенциальные женихи. Наверное, некоторые тут немного гостили и уходили, оттого и оставляли всякие недоделанные вещицы, а некоторые оставались и переходили жить в дома с женщинами. А мы вот задержались... Очень интересно.

Тогда выходит, что весь этот посёлок — имущество бабушки Радзико и её дочек. Артик сказал: матриарх. Имущество — у женщин, а мужчины — так просто... пришли-ушли. Без ничего. Начал вырезать какую-нибудь штуковину, но отвлёкся, ушёл — и даже начатую фигурку оставил.

У них вообще ничего нет?

Если эту мысль развить, выходит, что Цвиков брат просто уже ушёл. Как его показать, если он тут уже не живёт? А отец Цвика, может, приходил, немного пожил и тоже ушёл? Тётку с ребёнком бросил?

В конце концов, я решил, что ничего без языка не пойму.

Наверное, надо было посоветоваться с ребятами, но они как раз занялись живой одеждой: Витя эксперимент устроил, так отважно, что все только им и интересовались. И я решил, что, раз такое дело, не к спеху.

А утром, когда на Вите выросли дикие штаны, Цвик пытался что-то объяснить. Про кэл-дзи, не про клан, а про грибной приёмник. И про "эроздад". И про нас — "люди, люди". И чуть ли не за руку меня тащил. Ребят оказалось непросто отвлечь — среагировал только Артик. Улыбнулся:

— Цвик говорит о программе вещания, или мне кажется?

— Не знаю, — сказал я. — Понял только, что зовёт кэл-дзи нюхать.

Витя фыркнул:

— Да что мы там не нюхали! Всё равно ничего не разберём! — но пошёл. И все пошли.

Конечно, то, что Цвик запускал приёмник через муравьёв — удивительно. Но сама передача сегодня оказалась удивительнее, чем муравьиный принцип: никто из нас не ожидал, у всех вид сделался совершенно ошарашенный.

Калюжный сказал:

— Охренеть, ёлки! — а Витя:

— Это что, о нас, что ли, пацаны? Вы на это намекаете, что ли?

Артик даже присел на корточки, чтобы нюхать прямо из самой грибницы.

— Да, джентльмены, — сказал он. — Это СМИ. И мы обоняем сообщение о том, как мы появились в этом мире. Я бы даже сказал, со слов Лангри.

— Почему? — поразился Витя.