Ох, боюсь, это случайно получается... Эрайн, знаешь...
Что?
Хочу тебя освободить.
Я знаю, Лессандир, спасибо. Я чувствую твое стремление.
Откуда тебе известно мое имя?
Мягкими теплыми перекатами — смех. Беззвучный, щекочущий в груди, легким пером трепещущий в горле — фррр!
Да ты совсем зеленая!
Сам ты зеленый! Вон, светишься даже!
Фррр! — смех. Он захватывает меня, я тоже смеюсь, хоть ничего не понимаю. Звенят цепи, густо шелестит масса лезвий-волос, даже из горла вырывается какой-то сипящий клекот. Я ощущаю вдруг, как с натугой, тяжело, вне моего желания, оживает большое, непомерно большое тело... как колючие мурашки полчищами носятся под кожей, расправляя застывшие сосуды, пробуждая онемевшие нервы, расталкивая впавшие в летаргию мускулы.
Поверхность воды, кренясь перед глазами то в одну, то в другую сторону, уходит вниз. Я запоздало ловлю ощущения тела — и снова поражаюсь. Тело огромно, длинно, непослушно, у него слишком много конечностей. И — словно отражение в зеркале, словно эхо — порыв чужого изумления.
Эрайн?
Мы стоим, покачиваясь, в зеленой воде. Ворочаем башкой.
Я здесь.
Как ты ходишь???
Озадаченное молчание. Потом лапы судорожно дергаются, сначала задние, потом передние, потом дергаются распятые руки, а потом мы грузно плюхаемся животом в воду, заваливаемся на бок и повисаем в цепях.
Не помню!
Вспышка чужого раздражения мгновенно задавлена, затоптана как упавшая в солому головня.
Лессандир, не путай меня! Я не сороконожка! И прекрати задавать дурацкие вопросы!
Головня растоптана, но от нее поднимается едкий дым. А он вспыльчивый, Дракон. Помолчу-ка я лучше...
Он делает еще несколько неудачных попыток подняться. Задыхается, кашляет. Ворочается в зеленой жиже. Ворчит.
Тьма меня побери! И чему тебя Стайг учил? Надо же было ляпнуть...
Молчу. Какой такой Стайг? Хотя это вполне может быть другое имя Амаргина или Врана, может быть даже истинное имя, которого я, естественно, ни у того, ни у другого не знаю... И чего я такого ляпнула? Однако, молчу.
Он замирает, тяжело дыша. В груди давит, колотится сердце. И то, второе, огромное — тоже колотится.
Пауза.
Мне опять нехорошо. Извне волной накатывает озноб. Душе моей становится холодно и безысходно, словно заблудилась она в недрах этого непомерного тела. Рядом жмется еще одна душа, забыв, что тело сие — ее дом родной. А тело горной грядой лежит в воде, могучее, восхитительно-нелепое тело чудовища.
Лессандир...
А?
Тут... эта мерзость внутри. Чувствуешь?
Чувствую... Но глубоко, очень глубоко. Она лежит, свернувшись тяжеленной железной цепью. Там, где ощущается ее присутствие, царит мрак. Там какой-то провал, подпол, колодец, в нем-то, в этом колодце, она и свернулась. Нет, это не колодец — это нора. Пещера. В пещере, залег гигантский змей. И он не спит, он просто лежит, прикрыв глаза, и прислушивается к нашему шепоту наверху:
Что это, Эрайн?
Если б я знал...
Мне это не нравится. Что он тут делает?
Тише... его я тоже помню.
Эту пакость надо прогнать!
Тише, говорю. Он всегда здесь был. Это нам надо уходить.
Как?
Очень просто. Надо проснуться.
Как это — проснуться?
Тихо!
Змей, житель глубин, будто понимает, что речь о нем. Я вдруг ощущаю неприятное скользкое шевеление внутри себя, словно задвигалась проглоченная живьем гадюка. В самых дальних углах заворочались маслянистые грузные кольца, подтекая черной нефтью, переливаясь одно в другое, и весь внутренний горизонт вдруг заколыхался, задвигался и поплыл на нас, как прибывающая вода...
Я боюсь, Эрайн! Кто это???
Лессандир, просыпайся!
Что ему надо?!
Просыпайся! Сейчас же!
Я... не могу... не могу!
Зелень в глазах подпрыгивает и меркнет — и все подминают под себя клубящиеся, вспухающие, заслоняющие весь белый свет змеиные кольца. Я уже не понимаю, где это происходит — во сне? Наяву? В стране фантазий?
Иди прочь!!!
Страшный пинок выносит меня за пределы телесной оболочки: подземная зелень прокатывается колесом, и на долю мгновения я вижу — полыхающее изумрудным огнем, встопорщившее драконий гребень чудовище бешено рвется в цепях, беспорядочно хлеща вспененную воду отягченным острой пикой хвостом.
* * *
Представь себе — вот ты стоишь посреди летнего луга в жаркий полдень. Лицо и грудь твои залиты светом, спина же остается в тени. Твои глаза смотрят вперед, они приспособлены к яркому освещению, тебе все ясно и понятно и не хочется что-либо менять. Но разве твоя привычка воспринимать исключительно яркий свет отменяет присутствие тени? Ты прекрасно осведомлена о ее существовании, однако делаешь вид, что ничего такого и рядом не лежало. Так ведь гораздо легче. Тень не используется в привычной жизни — зачем она нужна? Тем более, теневая сторона сознания — а ведь и у сознания нашего имеется тень.
Многие поколения людей живут на свету, привыкли к такой жизни и не приветствуют изменения. Да, и им приходится считаться с существованием тени. Да, она их пугает, потому что непонятна. Да, их привыкшие к свету глаза видят в тени только тьму — и ничего больше.
Но ведь это не так. Проморгайся как следует, попривыкни — и ты разглядишь, что тень хранит целый мир, не менее огромный, чем мир под солнцем. Что же, нам отказаться от него, отказаться только потому, что наши сородичи не хотят его видеть? Да шут с ними, с сородичами, пусть живут на солнечных полянках, раз им там тепло и уютно, а мы с тобой пойдем в темный таинственный лес...
Ах, ты даже не спрашиваешь, зачем, и что мы в этом лесу потеряли!
Ну так я все равно отвечу. Я скажу, что маг — это охотник и наблюдатель. Магическая сила — его добыча, она же — снасть его и его оружие. Она же — опасность, подстерегающая на пути.
Конечно, сперва мы идем по тропинке — просто для того, чтобы оглядеться в лесу, познакомиться с ним, вдохнуть его воздух, услышать его голоса. Тропинка для мага — это ритуал, заклинание.
Представь, что ты пошла за земляникой — ты знаешь, что земляника растет на взгорочке, между Козьим логом и ручьем Каменкой. Ты вспоминаешь, какая тропинка ведет в земляничное место, идешь по ней куда тебе надо и, в итоге, набираешь ягод сколько потребуется. Точно так же маг работает с ритуалом. Кропотливо совершая последовательные действия, маг получает тот результат, который предполагался. Это самый древний отработанный и проверенный способ. Несведущие люди, а также многие из тех кто практикует волшбу, считают что это и есть магия.
Но здесь, дорогая моя, таится главная ошибка. Потому что магия — это не совокупность заученных слов и телодвижений, это не ритуалы вызывания духов, не заклинание стихий. Магия — не сверхъестественная сила, обладание которой делает мага магом. Магия — не забава, не способ, и не средство. Она не существует сама по себе.
Магия — это мироощущение.
И нам с тобой следует запомнить, что заклинание, в первую очередь, заклинает не духов и не таинственные силы — заклинание заклинает самого заклинателя, ведет его волю по проторенной тропе — и выводит к искомой земляничной поляне. Сложные заклинания-ритуалы, приуроченные к месту и времени, позволяют заклинателю черпать извне сырую силу природы, преобразовывать ее, и использовать как свою собственную. Но силы природы — это не магия.
Ритуалов и заклинаний несметное множество, можно всю жизнь посвятить их изучению, многие мои коллеги так и делают, но жизни человеческой на все это не хватит никогда. Да и стоит ли, подумай? Чем художник отличается от ремесленника, даже прекрасного ремесленника? Тем, что ремесленник всю жизнь ходит по одной и той же дороге, а художник всегда ищет новый путь. Творчество — оно или есть, или его нет. Творчество, если откровенно, штука не слишком практичная. Польза от него неочевидна. Новые дороги не всегда лучше старых. Творчество, как и истинная магия — мироощущение, и только.
В темном лесу, в царстве тени, есть множество тропинок, протоптанных нашими предшественниками. Там же существует бездорожье, по которому тоже можно пройти, применив, однако, гораздо больше усилий и средств. И конечно, это неизмеримо опаснее, но новые места сулят новые сокровища, а храбрый исследователь находит свою награду. Маг выбирает дорогу по силам своим и умению, а так же по смелости своей, если таковая у него найдется. Однако, надо помнить, выбирая путь, что не дорога ведет тебя, а ты идешь по ней, и не единственная верная тропа приведет тебя к твоей цели, а все тропы, все буераки и колдобины, все дебри непроходимые и мертвые пустоши — все они ведут к желанной цели, и лишь потому, что таковой была твоя воля.
Эй, ты понимаешь, что я говорю? Или я зря тут сотрясаю воздух?
— Не очень, Амаргин. Как-то это все слишком патетично.
— Балда.
— Не спорю.
— Лентяйка.
— Отвяжись от меня, я устала.
— Вставай, утро на дворе!
Я вздрогнула и села.
Сумрак большого грота пересекал косой луч, освещая длинную гряду золотого лома, а в золоте, словно ягоды земляники, горели рубины и альмандины. На стене, под самым сводом, в зеленом пятне отраженного света, танцевала водяная сеть.
Под стеной бездымно горел костерок. У костра на корточках сидел Амаргин и сыпал что-то из матерчатого кулька в курящуюся паром чашу.
— Который час?!
— Две тысячи двадцать второй, с момента гибели наевшейся спорыньи землеройки Пеструшки. Люди из города сказали бы тебе, что сейчас середина второй четверти, — он отвлекся от варева, посмотрел недовольно, — Кто посуду не помыл? Я тебе кто — прислуга приходящая? Присохло все, окаменело совсем! Что за свинарник, Лесс, что ты себе позволяешь? Устала она! Где ты вчера была?
— В городе...
Я поежилась. Опустила глаза и обнаружила, что сижу на одеялах, совершенно голая, укрытая только плащом цвета хвои, а волосы у меня чуточку влажные.
— "В городе", "в городе", — ворчал Амаргин, размешивая что-то в черной от копоти чаше, — Вот и оставалась бы в этом городе. Сюда, небось, приходишь только денег взять.
— Мне... нужно... пятьдесят золотых. Выкупить парнишку одного...
— Ну конечно! На что еще можно деньги тратить? На парней и на наряды. Да я смотрю, ты наряды свои на берегу теперь оставляешь. Чтоб водой не попортить. Что означает — посуху ты так перебираться и не научилась. Двадцать раз показывал — все без толку. А еще в ученики набивалась. Мне такие ученики задаром... — тут он зашипел, обжегшись, отдернул руку, выронил ложку, которая сейчас же канула в кипящее варево, — Вечно с тобой все наперекосяк... Я стараюсь, обустраиваю, забочусь о ней, вытаскиваю ее, полумертвую, из воды...
Он злобно уставился в котелок, морща лоб и раздувая ноздри.
— Когда? — я напряглась.
Опять он спас меня? Вытащил из речной норы, в которой я вчера застряла? Или из подземного озера, в которое я все-таки выплыла?
— "Когда"?! — он мельком взглянул на меня и скривился от омерзения, — Когда! Она уже не помнит, когда! Недели не прошло, а она уже все позабыла! — отвернулся и горько пожаловался котелку: — А если бы я тогда не пришел, до сих пор бы валялась в мертвой воде! И что? Где благодарность? Где уважение, черт побери? Она почему-то думает, что я ей что-то должен!
— Амаргин...
— Амаргин, Амаргин... Я триста лет уже Амаргин. Что расселась? Думаешь, я тебе завтрак в постель подам? Поищи мне какую-нибудь палку, я не знаю, что-нибудь, не видишь — ложка в кашу упала. Все наперекосяк. Со вчерашнего дня все наперекосяк.
Я вскочила, завернулась в плащ и отправилась на поиски чего-нибудь. Чертов колдун! У него все наперекосяк, а я-то тут при чем? Маг, тоже мне. Прошлый раз выпендривался, хватал чашу прямо из огня, а сегодня, видите ли, обжегся. Ложку утопил...
— Давай скорее! Пригорит же!
Я добыла какой-то кинжал, длинный и узкий, как лист осоки, и вручила его Амаргину. Тот запустил лезвие в кипящую кашу, принялся шарить им и скрести по дну в надежде выцепить ложку.
— Ты бы снял с огня-то...
— Не тебе меня учить! Училка нашлась... Сама сними, не видишь — у меня руки заняты.
В раздражении, я ухватила чашу за края и рывком переставила на относительно ровный участок пола. Амаргин, с облепленным кашей кинжалом в руке, недоверчиво на меня покосился:
— Обожглась?
— Нет.
Я в самом деле не обожглась — то ли из-за того, что действовала быстро, то ли... я нагнулась и потрогала край чаши. Он был умеренно теплый — но не горячий.
— Амаргин! Она же в огне стояла!
— Ну и что?
— Она же холодная!
— Да ну? Потрогай еще раз.
Я прикоснулась — и взвизгнула: раскалена!
Амаргин хмыкнул, потянул к себе маленькую корзинку, которую, видимо, принес с собой. Из корзинки добыл горшочек с чем-то желтым, густым... мед?
— Масло топленое. Обожглась таки?
— Кажется... да...
Ожог был смазан, скорее для проформы чем для пользы, а большой кусок масла шлепнулся в кашу. Амаргин жестом фокусника достал пару ложек — одну из рукава, другую из-за голенища. Я так и не поняла — ронял он ложку в котелок или опять разыгрывал спектакль.
— Снова ты мне голову морочишь, — я набрала каши с краешку и подула на нее, — Кого ты на этот раз заколдовал — меня или чашу?
— Никого. Я тут вообще ни при чем.
— Тогда кто при чем? Я?
Он фыркнул с набитым ртом. И не ответил.
А я подумала — может быть. Это золото из кошелечка Нарваро Найгерта... Мое ночное путешествие по водяной червоточине... И тогда — я ведь попала на ту сторону, а не на тот свет... хотя, черт его знает, может, как раз на тот свет... Стоп! Давай-ка об этом сейчас не будем...
Отложив ложку, я сказала:
— Амаргин, мне до полудня надо быть в городе.
Он пожал плечами, не отрываясь от еды.
— Амаргин, я возьму денег.
— Угум...
Поглядывая на него, я расстелила на земле шаль и нагребла в нее монет. Их там оказалось гораздо больше пятидесяти, но считать мне было некогда, кроме того... ну, кроме того, я не была уверена, что смогу попасть сюда в следующий раз — без свирельки. Все-таки путешествие речным лабиринтом было чудом. Вряд ли это чудо повторится...
Я связала шаль узлом и подняла ее — тяжеленная!
— Амаргин, открой мне. У меня руки заняты.
— М?
— Открой, говорю. Руки заняты.
— А! — он оглянулся, — Ну ты транжирка! Надолго тутошних сокровищ хватит с такими-то темпами?
— Это не для развлечения!
— Да бес с тобой. Чего тебе?
— Открой скалу. Я ухожу.
— Да вон камень у стены торчит, наступи на него — и откроется тебе скала. Месяц почти тут живешь и не знаешь...
А мне кто сказал? Я наступила на указанный камень — и скала медленно и словно бы нехотя отворилась. Солнечное утро резануло по глазам, в лицо пахнуло солью и йодом. Над скалой перекрикивались чайки.
И все-таки мне удалось! Удалось!
— Эй! — ощутив подъем и радостный кураж, я повернулась к закрывающейся дыре, — Покорми за меня мантикора, ладно? Я не успела!
Глава 16
Суд
Причал был пуст, а паром, удаляясь от нашего берега, только-только подползал к середине реки. Что ж, это, наверное, хорошо. Я просто войду в дом и оставлю деньги на столе, где кукушоночий отец мог бы их сразу обнаружить. И не придется объяснять, что да как, да откуда столько золота... Оставлю деньги, отойду во-он туда на взгорочек и послежу за домом...
