"Загадочная душа и сумрачный гений"

— У меня не было и нет ни малейшего повода усомниться в его честности.

— Понятно... — Шлей задумчиво потеребил себя за кончик испаньолки, — О, смотрите, Джек, похоже, наше подзатянувшееся ожидание уже заканчивается: 'Азов' выходит. Давайте условимся: договорим обо всем после окончания парадной суеты.

Кстати. Не возражаете, если я представлю Вас российскому монарху?

— Благодарю, адмирал! С удовольствием. Отныне я крупный Ваш должник!

— Ха! Ведь не расплатитесь, юноша, — задорно подмигнув Джеку, адмирал быстрым шагом направился к своим офицерам, прильнувшим к биноклям и монокулярам.

* * *

Во главе растянувшейся почти на весь пролив колонны русских кораблей, стоял крейсер, на кормовом флагштоке которого гордо реял по ветру огромный Георгиевский флаг. Крейсер, чье имя было известно всему миру. Крейсер, за кормой которого осталось больше боевых миль, чем у любого другого корабля Российского Императорского флота, участвовавшего в войне с Японией. Крейсер, грот-стеньгу которого украшали 11 Боевых Георгиевских вымпелов.

Стройный четырехтрубный красавец, чей гармоничный, стремительный силуэт не смогла подпортить даже рудневская владивостокская импровизация — баковая и ютовая 35-калиберные восьмидюймовки за массивными щитами, по форме напоминающими те, что стояли на пушках 'Памяти Азова' до его модернизации в Кронштадте.

Корабль, весь облик которого, как бы олицетворял сегодняшний триумф военных моряков Российской державы, приковывая к себе взгляды практически всех участников и гостей Смотр-парада. Но для одного из них наш крейсер-герой был также и зримым доказательством его личного, персонального триумфа. И человеком этим был вовсе не адмирал Руднев. Больше того, он даже не был русским...

Наблюдая за тем, как среди дымных клочьев отгремевшего салюта царь Николай и его немецкий гость поднимаются по трапу 'Варяга', Чарльз Крамп, на чьей верфи был выстроен крейсер — гордость Российского флота, поднеся к глазам небольшой бинокль, украдкой, чтобы не заметили окружающие, смахнул неожиданно набежавшую слезу.

Сегодня пришел тот долгожданный день, когда он с полным основанием может признаться самому себе, что в многолетней, трудной и рискованной игре он выиграл. Выиграл вчистую! Выиграл, дерзко поставив на 'зажиревшую, одряхлевшую кобылу', которую еще год назад в Штатах практически никто не считал фаворитом развернувшейся морской гонки на Дальнем Востоке.

'Можете быть уверены, мистер Крамп, что расширение Вашего участия в развитии мощностей судостроения и судоремонта на территории России, находит наше полное понимание и согласие. Нам желательно, чтобы Вы приняли посильное участие в этом деле не только здесь, на Дальнем Востоке и на Квантуне. У нас к Вам есть очень интересные предложения относительно заводов у Черного моря.

С нашей стороны Вы получите полную поддержку. Государственные гарантии под привлечение заемного капитала, льготы на таможне и налоговые. Наши распоряжения на этот счет даны. Прошу Вас ознакомиться у господина Морского министра подробнее...'

И это было сказано царем при ВСЕХ! Даже при немцах. При Берте Крупп и всех этих монстриках из ее окружения. Ну, что ж. Значит, у Руднева и в таких вопросах слова не расходятся с делом: 'Мы никогда впредь не будем класть все яйца в одну корзину'...

Восемь лет назад многие, даже его собственный сын и будущий наследник дела, отговаривали Чарльза Крампа от борьбы за российский контракт. Слишком холодными были отношения двух стран, слишком серьезными были тогда проблемы его фирмы в Филадельфии. Конкуренты наступали на пятки, а Морское министерство, явно с подачи Теодора Рузвельта и его ближайшего окружения, начинало уделять основное внимание работе с государственными верфями. Или с теми из частников, кто готов был потакать госзаказчику во всем. Но Крамп уперся: он решительно не желал, ни вводить в управление своей компании 'пенсионеров' из числа вышедших в тираж престарелых выпускников Аннаполиса, ни делить прибыль с участливо подсказанными 'нужными людьми'. В итоге, упрямого филадельфийца с лакомыми флотскими заказами стали обходить.

Но ныне все многочисленные страхи и треволнения позади. Как и ужасающая тень извечной российской коррупции, растаявшая как утренний туман при словах 'Государев интерес'. Как и огромная, титаническая работа, выпавшая на долю ему и тем из его соотечественников, которые по его дерзкому предложению рискнули, приехав сюда, во Владивосток, почти год назад.

А ведь здесь многие из них нашли не только заработок, не только новых друзей, но и собственный дом, и личное счастье. Да и сам он успел влюбиться в этот красивейший и могучий край, в его спокойных и сильных людей, по достоинству оценив безграничный потенциал царского Дальнего Востока для делового, сноровистого человека. Вполне сносно освоив русский язык, он и сам уже подумывал над тем, чтобы перебраться в Россию окончательно...

Поудобней облокотившись на широкий поручень, устроившийся на левом крыле командирского мостика 'Светланы' пожилой американец вполне мог позволить себе полюбоваться разворачивающимся перед его взором зрелищем. Зрелищем, в подготовку которого он внес свой вклад, видимый сейчас всем и каждому невооруженным глазом.

И, как знать, возможно, именно этот вклад оказался решающим в наметившемся потеплении отношений между Америкой и Россией, которое сегодня олицетворяет собой прибытие с дружеским визитом отряда кораблей адмирала Шлея?

* * *

После 'Варяга' Император и Кронпринц посетили крейсера 'Аскольд', 'Громобой' и броненосец 'Наварин', где Николай Александрович, после смотра экипажам и короткой поздравительной речи, на прощанье прямо перед строем моряков троекратно расцеловался с адмиралами Грамматчиковым, Рудневым и Беклемишевым.

И вот, наконец, пришла очередь флагмана Флота. На верхней площадке парадного трапа 'Князя Потемкина-Таврического' Государя встречали вице-адмирал Молас и генерал-адмирал Макаров, которого Император немедля заключил в объятия:

— Степан Осипович, дорогой мой, как же я счастлив видеть Вас во здравии!

— Здравия и Вам желаю, Ваше Императорское величество! Полным выздоровлением, правда, еще не похвастаюсь. Но потихоньку ползаю. Костлявая не солоно хлебавши убралась, Вашим молитвам и докторам благодаря.

— Спасибо Вам за все, друг мой. И за этот великолепный смотр-парад — тоже спасибо огромное. Самая эффектная точка в минувших делах Ваших, что только себе представить возможно. Видел я как англичане у Уайта позируют, французов в Бресте глядел, но на мой взгляд, — не то. Там картинка. А вот здесь, у Вас, — настоящая боевая мощь стоит. Огнем провереная. Пусть сегодня весь Мир любуется на наших орлов-моряков!

— Спасибо Вам, Государь. Ведь если бы не разворошили Вы в столице всю нашу косность, не заставили всех крутиться, как знать, как бы еще дело обернуться могло.

— Косность? Степан Осипович, ты это на кого намекаешь? — не выдержав, встрял в разговор горячный Дубасов.

— Ну, уж никак не на тебя, Федор Васильевич. На тебя намекнешь, пожалуй, мигом на дуэльку какую налетишь...

Император и адмиралы немного посмеялись, о чем-то еще накоротке переговорили, после чего Николай и немецкий Кронпринц вместе с ними обошли строй матросов и офицеров броненосца. Но вместо посещения кают-компании, царь неожиданно отозвал в сторону вновь назначенного командира корабля каперанга Семенова.

— Вот что, любезный Владимир Иванович, у меня к Вам и к господам офицерам будет предложение. Время нас поджимает, что скажете, если к столу мы сейчас не пойдем, а я к вам отдельно, послезавтра приеду на ужин? Федор Васильевич и Всеволод Федорович тоже с удовольствием прибудут. Да и не они одни.

— Как Вам будет угодно, Государь. Мы все на 'Светлейшем' будем Вас ожидать с нетерпением. Чрезвычайно польщен и благодарен Вашему величеству за...

— Вот и договорились. И не нужно лишней дипломатии, — Николай тихо рассмеялся, — А к Вам лично у меня есть еще несколько вопросов, если не возражаете?

— Весь внимание, Государь.

— Как Вы считаете, не пора ли нам обзавестись при Морском министерстве чем-то подобным пресс-офису, что в немецком статс-секретариате организовал Тирпиц?

— Идея давно витает в воздухе, Ваше величество, только наша общая экономия...

— Значит, Вы это начинание поддержите?

— Безусловно!

— В таком случае, Владимир Иванович, поздравляю Вас контр-адмиралом. Готовьтесь сдать здесь дела и через недельку отбыть в столицу. Вам лично я и поручу это новое подразделение организовать. Нет принципиальных возражений?

Вот и славно, мой дорогой! Ибо сегодня Ваши литературные и дипломатические таланты для флота и для меня особенно важны. Нужно итоги войны подвести, нужно все общество в духе понимания важности для Российской империи флота воспитывать. Нужно разъяснительную политическую работу проводить. С Думой, которая будет вскоре созвана, плотно работать, чтоб уяснили там сразу очевидную истину: флот — это самая длинная вооруженная рука государства.

Так что — засучивайте рукава. Дел впереди столько, что взглядом не окинешь. Надо будет издавать хорошими тиражами популярную маринистскую литературу, журналы, газету. 'Морской сборник' ведь не дешев. Да и хорош он лишь как корпоротивное флотское издание. А надо для недорослей и юношества что-то популярное придумать, поощрять писательство и иную тягу к искусствам среди наших матросов. Печатать их творчество, если талантливо пишут.

Кстати, еще один маленький вопрос... Вы ведь до последнего времени были здесь старшим офицером, не так ли? Что Вы можете сказать о двух нижних чинах 'Потемкина': Матюшенко и Вакуленчуке?

По выражению лица Семенова можно было прочесть, что командир броненосца ожидал любого вопроса, но только не этого. Однако быстро нашелся, и четко доложил:

— Матроса с фамилией Матюшенко в команде не было к моменту принятия мною обязанностей старшего офицера. Возможно, списан ранее. Разрешите поднять табели и отдельно доложить, Государь. А по поводу Григория Вакуленчука... да, он служит на 'Потемкине'. Но сегодня к нижним чинам уже не относится.

— Вот как? Интересно, интересно...

— Согласно Вашему указанию... 'Приказ двухсот', как у нас его все называют. Две сотни отличившихся в эту войну унтер-офицеров и кондукторов были произведены 'за отличие' в прапорщики по специальностям. И Вакуленчук — как раз один из них. Сегодня он содержатель носовой башни главного калибра у меня. Кстати, знаменитый снаряд, что взорвал удиравшего 'Ясиму' у Шантунга, был выпущен из его орудия. За что Григорий Никитич и получил Знак отличия Георгиевского ордена из рук Степана Осиповича.

Но, позвольте полюбопытствовать, Ваше величество, почему у Вас возник интерес к этим конкретным двоим нижним чинам?

— Возможно, как-нибудь и расскажу... может быть. А сейчас нам уже пора ехать к иноземным гостям. Солнце клонится, немцы и американцы нервничают, полагаю. Неудобно их заставлять так долго ждать. Особенно, брата и сына германского кайзера. У принца Генриха на 'Фридрихе Карле' наверно весь лед растаял, и шампанское согрелось, — усмехнулся Николай, — А нам еще новых 'Рюрика' и 'Корейца' в строй поставить надобно. Дайте сигнал Римскому-Корсакову, пусть подходит под трап. И ждите меня к вечерне послезавтра, как договорились.

* * *

Первый апрельский день прошел во Владивостоке под гром оркестров, грохот сапог и цоканье копыт: Император принимал парад своей победоносной армии. Общий душевный подъем как у самих военных, так и у зрителей-горожан, был таков, что даже у склонного временами к цинизму Петровича, нигде не екнуло связать происходящее с памятной ему по нашему времени 'шуточной' датой...

По Светланской, центральной улице города, развернув увенчанные ратной славой знамена, чеканили шаг гвардейские батальоны, гарцевали эскадроны и сотни. В их рядах были и воины двух вновь сформированных лейб-гвардейских полков — Квантунского егерского и Маньчжурского казачьего.

Перед своим Государем проходили пехотинцы и пулеметчики — герои жарких битв у Циньчжоу, Дальнего, Инкоу и Ляояна. Гарцевали казаки отважных рубак Келлера и Мищенко, неукротимые горцы Сухомлинова. Катились маньчжурские 'повелители огня' — конные, полевые и гаубичные батареи. В едином строю с армейцами, гордо пронесли свои Андреевские флаги морские пехотинцы и бойцы флотского бронедивизиона.

А вечером, возле Триумфальной арки, состоялось еще одно торжество, на которое его ни о чем не догадывающиеся главные герои, прибыли без всяких задних мыслей — просто прослушать поздравительную речь Государя. И он ее произнес. Правда, никаких особых сенсаций она не содержала. Неожиданность случилась после. Когда в присутствии российских и иностранных почетных гостей, а также нескольких тысяч офицеров нашей армии и флота, Николай Александрович возвел Гриппенберга, Макарова, Щербачева и Руднева в графское достоинство. А генерал-адмирал Алексеев стал светлейшим князем.

На следующий день 'меди, барабанов и массовки' было поменьше: утро Государь посвятил общению с германскими и американскими гостями, лучшими людьми города и гвардейскими офицерами. После чего прошла большая церковная служба. А ближе к вечеру, в сопровождении адмиралов Великого князя Александра Михайловича, Алексеева, Макарова, Дубасова, Безобразова и Руднева, Николай отправился на 'Потемкин'.

Там, кроме обещанного ужина в кают-компании, им, равно как и всему экипажу 'шантунгского' флагмана, предстояло еще одно торжественное мероприятие: открытие и освящение только что установленного на фронтальной бронеплите носовой башни броненосца барельефа в честь славной победы в Желтом море — подарка от Дворянского собрания и купечества Первопрестольной.

И вот ленты разрезаны. В безмолвии замер строй моряков. Изготовились, словно к бою расчеты пулеметчиков, за треногами своих фотоаппаратов корреспонденты. Порывы ветра нетерпеливо рвут укрывающую червонную медь ткань, и перед Императором, перед моряками и священнослужителями предстает Он.

Воин в сияющих доспехах, топчущий копытами своего боевого коня и поражающий тяжелым копьем прямо в оскаленную пасть змееподобное, извивающееся тело азиатского дракона, — Георгий Победоносец.

Грохочет салют плутонга под баком. И обнажаются головы под звуки гимна. А среди десятков снимков, сохранивших для потомков величие момента, будет один, поистине уникальный. Ибо на нем запечетлено братское объятие русского царя и члена РСДРП...

Этим вечером на 'Потемкине' было решено, что вместо четырехдневной поездки в Порт-Артур через Мукден и Ляоян по КВЖД, как планировалось первоначально, царь пойдет на Квантун с эскадрами Безобразова и Принца Генриха. Утром 4-го апреля черно-золотой штандарт российского самодержца взвился под клотик фор-стеньги 'Варяга', а на 'Аскольде' был поднят флаг наместника.

В итоге неожиданного царского экспромта, вся разношерстная пишущее-снимающая братия журналистов и кинооператоров оказалась 'за бортом', будучи вынуждена добираться из Владивостока в Порт-Артур самостоятельно. И лишь для нескольких человек, в том числе для одного североамериканца, было сделано исключение: всем им еще ночью вестовые доставили записки и пропуска за подписью адмирала Руднева.