Жертвы Северной войны

Бонусы:

Эд: Нет, Уинри! Не говори ей, что мы с Альфонсом жили в одной комнате!

Уинри: П-почему?..

Эд: Ты помнишь яойщиц из 10-й главы?! Они все еще тут!

Уинри: Но я же сказала, что там д в е кушетки!

Эд: О нет, ты плохо представляешь психологию яойщиц! Они сразу заострят вопрос: почему ты упомянула, что там было именно две кушетки, и почему именно кушетки?!

Уинри: А что, я должна с порога рассказывать Мари, что я купила эти кушетки в цветочек для гостиной, но, поскольку ты уже купил первый попавшийся диван в полосочку, они не подошли, и пришлось их убрать подальше?!

Эд: Да уж лучше бы рассказала...

Уинри: Вот это уж точно значило бы "заострить внимание". Кстати, а откуда ТЫ так хорошо подкован в психологии яойщиц?

Эд (с несчастным видом): Опыт.

Кристина: О, привет, подруга! Так-так-так, что тут у нас?.. Беременная, без мужа, еще и в каких-то темных делишках запуталась! Эх, говорила же я — добром не кончишь. Держаться, что ли, от тебя подальше?..

Мари: Да, я тоже рада тебя видеть.

Глава 18. Крепость Жозефины Варди

Элисия приехала в Драхму уже в третий раз, однако способность местных жителей даже в самый мороз, когда, кажется, кожа готова полопаться, не уходить с рынка и торговать, не переставала изумлять ее. Чего они тут только не продавали! Элисии случалось видеть даже свежие цветы, без всякого укрытия выставленные на прилавках. Наклониться к нежным лепесткам, попытаться вдохнуть свежий тонкий запах тюльпанов... коснуться замерзшей кожей гладкой нежности лепестков... Нет запаха, нет прикосновения: слишком холодно, слишком быстро. Цветы холода не терпят.

— Возьмешь, девочка? — спросила румяная пожилая продавщица. — Давай, как раз перед Мужским Днем хорошо берут...

В Драхме почему-то принято дарить цветы мужчинам. Элисии это всегда казалось диким, но в каждой стране свои обычаи... Женщинам здесь дарят напитки. Символизм наоборот, так сказать.

— Нет, спасибо, — Элисия выпрямилась.

— Ни за что не поверю, что такой симпатичной девочке некому подарить цветок или букетик! Давай, на последние скидочку сделаю...

— Ну разве что цветочек... — девушка улыбнулась. — Больше не надо.

"Приду в отель, поставлю в вазу, — решила она. — Только ведь замерзнет. Не доживет".

Продавщица сноровисто выдернула из вазы с теплой водой длинный алый тюльпан особой драхманской горной породы — и впрямь удивительно красивый цветок — быстро обернула стебель мягкой тряпицей.

— Возьмите, — сказала она, принимая от Элисии деньги и протягивая ей цветок. — Счастливого праздника.

— Спасибо, — ответила девушка. Поднесла цветок к лицу. Может быть, если держать подольше... Да, действительно, если глубоко-глубоко вздохнуть, вместе с холодным воздухом, болезненно обжигающим гортань, можно уловить что-то... тень аромата. Все равно как местное небо, затянутое ровными белыми тучами, иногда приобретает легкий оттенок голубизны, стоит тучам истончиться.

— Иностранка? — спросила вдруг женщина.

Элисия кивнула.

— Оно и видно, — женщина улыбнулась. — Что-то вы все к нам на лыжный сезон едете... мой тебе совет, девочка: приезжай лучше летом. Летом, конечно, гонок на санях не увидишь, зато и не замерзнешь с непривычки. Или весной. Видела, как цветет горная сирень?

— Горная сирень? — Элисия приподняла брови и округлила глаза в шутливом недоумении. — Это как горная вишня?

— Вроде того. Только красивее. Обычная сирень — сиреневая, а горная — голубая, как небо. Вот смотришь в долину — а там как одно небо над другим. Это не передать. Это видеть надо. И запах такой... — продавщица счастливо вздохнула. — Как будто снова молодой стала.

— Обязательно приеду, — Элисия помахала женщине рукой в белой шерстяной варежке. — Когда возможность будет.

Искреннее дружелюбие местных жителей, а также готовность нахваливать свою страну по поводу и без повода, всегда изумляли Элисию не меньше торговой активности. Ведь маленькое государство, одни скалы да снег, если бы не полезные ископаемые — бери его голыми руками... а такой патриотизм, что жителям Аместрис и не снился. Здесь правительство не ругают не потому, что система тоталитарная, а потому, что соседи косо посмотрят — не принято. Стыдно. Правда, и живут драхманцы благополучно. Куда благополучнее, чем в большинстве районов Аместрис. Даже странно, зачем им еще при таком-то раскладе против Аместрис интриговать?..

Нет, Элисия все понимала. Так называемый "аниольский коридор", возможность торговли с Островами, необходимость куда-то поставлять оружие — все это достаточно веские причины, чтобы составить заговор. Все это были достаточно веские причины, чтобы семнадцать лет назад объединяться с Кретой в Северный союз и вторгаться в Аместрис. Все это были достаточные причины, чтобы двадцать восемь лет назад исподволь финансировать ишваритское восстание... Да. Совершенно достаточно.

Элисия шла вдоль прилавка с выложенными шубами и старалась не слишком вздыхать про себя. Деньги были, шубу она вполне могла себе позволить. Но... нет! Это против принципа! Ведь натуральные шубы делают из животных! Из бедных, ни в чем не повинных животных.

Убивать людей в форме в порядке вещей — они знали, на что шли. Тяжело, но это можно пережить, сцепив зубы, — пережили же они с мамой смерть отца. Можно убивать преступников — этих-то тем более. Но убивать тех, кто не способен сопротивляться?.. Тех, у кого даже нет разума понять, за что его убивают? Это все равно, что убить маленького ребенка!

Покупатель в мясной лавке ничем не отличается от мясника.

Элисия никогда не ела мясо.

Отвернувшись от шуб (серебристая ангорка!.. а-ах!..), девушка краем глаза заметила роскошную черную косу и черноволосый же затылок. Элисия тут же обернулась: кто это ходит по такому морозу без головного убора?.. Иностранец, как она?.. (сама Элисия в первый приезд сюда зимой сделала такую ошибку, за что и поплатилась: волосы потеряли блеск и начали выпадать). И... да это девочка! Маленькая совсем!

Девочка стояла к Элисии спиной и рассматривала соседний прилавок с шубами. На ней была совсем легонькая меховая куртка, которую Элисия сочла бы подходящей к зиме в Столице, но не в Драхме, легонькие даже на вид брючки и тупоносые ботинки вместо теплых сапог. Роскошная коса, которую Элисия заметила первой, спускалась ниже колен. Наверное, при высоте здешних сугробов, хвостик постоянно оказывается в снегу.

Девочка обернулась от прилавка, и Элисия едва не выронила тюльпан. Это же... Гнев! То есть Том! Ничуточки не изменился.

— Том! — Элисия торопливо шагнула вперед, боясь, что вот сейчас потеряет мальчика в толчее. — Том, эй, ты меня узнал?!

Тут Элисия сообразила, что кричит на драхманском — вколоченная выучка оказалась сильнее радости. А ведь Том может и не знать драхманского...

Но он знал. Потому что остановился.

Мальчик не двинулся с места и даже не обернулся, пока она не подошла, а когда подошла, мрачно глянул на нее снизу вверх и констатировал:

— Элисия.

— Ну да! — Элисия широко улыбнулась. — Боже, как я рада! Сколько ж мы не виделись?

— Три года, — пожал плечами Том.

— Послушай, ты торопишься? У меня есть еще часа два, может быть, пойдем где-нибудь посидим? Я тут знаю неплохое кафе неподалеку, там подают та-акие пирожные...

— Пирожные меня не интересуют, — отрезал он довольно холодно. Но тут же добавил. — А как там с кофе?

— Сортов пятнадцать наберется. Пошли?

— С условием. Я угощаю.

— Идет!

Бывают жестокие девушки, которые издеваются над поклонниками. Элисия себя никогда к таковым не причисляла. Однако был один юноша... высокий, с огневым взглядом темно-карих глаз, с обаятельной усмешкой... Вот он не желал понимать простого человеческого отказа. Пришлось выкручиваться. "Выйду за тебя, когда станешь героем", — сказала Элисия.

На том и разошлись.

С тех пор от огневого юноши — ни слуху ни духу. От однокурсника Элисия узнала, что он сейчас где-то во Втором отделе... ага, заграничные операции, как же.

Когда-то она сама мечтала стать бравым спецагентом... языки зачем-то учила, набивала голову кучей прочих малопригодных в обычной жизни сведений. Единоборства, опять же, стрельба "из всех видов оружия", водительские права и разряд по спортивной гимнастике. И что теперь? Работает секретарем. Правда, у самого Эдварда Элрика. "Братца Эда", как она его звала в детстве.

— Жалеешь? — спросил Том, щурясь.

— Нет, — Элисия покачала головой, опуская ложечку в мороженое. Есть мороженое в такую погоду — тоже драхманская привычка. Но в отличие от прочих, она Элисии скорее нравилась, чем нет. Мороженое — оно в любую погоду вещь. К тому же, в кафе было тепло, почти жарко. — Ни капли.

— Вижу, — сказал Том.

— А ты как?

— Что как? — пожатие плечами. Взгляд мальчика-гомункулуса был устремлен в сторону стойки, где на полированной поверхности лениво толкались бледно-желтые, как выцветшие, блики зимнего солнца.

— Ну... чем занимаешься. Что планируешь.

— Работаю с отцом в лавке. Привычно. Планирую... какие у меня могут быть планы? День кончился — хорошо.

— Ты о чем? — таких нот мрачности и обреченности в голосе Гнева Элисия давно не помнила. Казалось, чуть-чуть отклонится в сторону пафоса — и получится рисовка, показуха. Качнется в строну мрачности — будет апатия. А так, на грани апатии и показухи, выходит нечто странное. Искренность?..

— Гомункулусы живы до тех пор, пока их подпитывает энергия философских камней. Понятия не имею, сколько во мне этих самых камней и насколько их хватит. Честно, — Гнев сделал глоток кофе и поморщился. — Нет, все-таки переборщили с гвоздикой.

Элисия хихикнула.

— Ты чего? — Том вскинул на нее глаза почти обиженно. — Я сказал что-то смешное?

— Просто ты слишком хорошенький. Ла-апочка... трагический тон — не твое.

— Блин, скажи мне кто другой — я бы обиделся, — буркнул он.

— Ты же знаешь: если ты умрешь раньше меня, я буду очень грустить и даже разревусь. Если я умру раньше тебя, мне приятно думать, что ты тоже будешь грустить и хотя бы придешь на мою могилу, — Элисия улыбнулась. — Так делают люди. Это все очень печально, но так устроена жизнь.

Том взглянул на нее со странным выражением — Элисия решила, что это была растерянность. Некоторое время никто из них ничего не произносил.

— Ты — это нечто, — сказал наконец Том. — Как ты умудряешься каждый раз вышибать меня из колеи?

— Потому что это неправильная колея, — махнула рукой Элисия. — Из правильной тебя было бы не вытащить грузовиком. И вообще, кто знает, сколько живут гомункулусы? Может, ты еще всех нас переживешь!

— Еще как переживу, — Том снова схватил чашку с кофе. — Просто из вредности.

— Другое дело!

...Бывают такие мужчины, которые ни в какую не замечают, что девушки в них влюблены. Ни предусмотрительность, ни забота, ни верность не способны пробить скорлупу их концентрации на Самой Важной Проблеме Сегодняшнего Дня.

Впрочем, бывают мужчины, которые еще и предпочитают ничего не замечать — например, потому что, у них есть любимые жены, чудесные дети, и они просто не хотят обижать воспылавших к ним страстью молодых особ.

А бывают и девушки, которые никогда, ни за что, даже под страхом смерти не покажут своей любви. Вот такие, как Элисия Хьюз, например.

— Ты по каким делам здесь? — спросила Элисия. — Послушай, что они сюда положили?.. Все никак не могу понять... клубника — не клубника...

— Да так, — Том дернул плечом, показывая всю несерьезность свалившихся на него дел. — Скончался один из деловых партнеров отца, надо было разобраться с бумагами.

— О? — Элисия насмешливо сощурилась. — Тебя принимают всерьез?

— Не сразу, — в тон ей хмыкнул Том. — Но когда надо — принимают. Потом, мой паспорт ты видела.

Элисия зачерпнула ложечкой немного мороженого и протянула Тому.

— Ну-ка, попробуй и скажи, что они сюда засунули! Может, хоть ты поймешь?..

— Нет! — Том отшатнулся от безобидной ложечки, как будто она была начинена динамитом.

— Не хочешь, как хочешь, — Элисия пожала плечами, и сунула означенную ложечку в рот. — Хотя вообще глупость делаешь. Ну, если тебе не нравится мороженое, мог бы хоть пирожное заказать. Там были такие симпатичные, с вишнями...

Том молчал.

— Сейчас я начну вести себя, как Изуми-сенсей! — пригрозила Элисия. — Я-то знаю, что ты на самом деле любишь сладости!

— Нет, как Изуми не будешь, — буркнул Том. — У тебя кишка тонка стукнуть меня головой об стол.

— Предположим. Но наорать могу. А ну-ка немедленно заказал свой любимый шоколадный пудинг! Я же видела, как ты на него пялился.

Том сердито на нее зыркнул, но промолчал.

— Сейчас сама закажу, — Элисия встала из-за стола. — И только попробуй убежать, пока я хожу!

— С одним условием.

— Да? — Элисия остановилась.

— Ты мне расскажешь, по какому делу сюда приехала.

— Ладно. Я и так собиралась. Что могу — расскажу. Только учти, тебе придется сразу же все забыть.

Она пошла к прилавку. Светлые кольца кос над ушами прыгали в такт шагам, как солнечные зайчики.

...Есть мужчины, которые ни за что не покажут свою любовь. Точнее, не покажут ту ее форму, которая будет... нежелательной. Ненужной. Сложной. Потому что у такой любви нет и не может быть ничего впереди.

К этой категории мужчин принадлежит, например, гомункулус, когда-то звавшийся Гневом.

Шоколадный пудинг съесть оказалось не так уж трудно. Совсем. По сравнению с поеданием философского камня... Камень горчил и вызывал изжогу... не говоря уже о том, что каждый укус давался через страх: а вдруг зубы сломаются?.. И обломки, сухие крошки впивались в десны... Пудинг был приторно сладким и вызывал тошнотное ощущение в желудке, да еще и налипал на зубах. Почему Элисия решила, что он любит эту гадость?.. Что он действительно любит, так шашлыки. Мясо, острые помидоры и жир по подбородку. И непременно пальцы потом облизать, это главное. Но сказать об этом Элисии?.. Лучше смерть.

Потом они отправились на прогулку. Элисия показывала Тому достопримечательности драхманской столицы, и Тому удавалось даже иногда выглядеть почти заинтересованным. Он не стал говорить, что видел знаменитую Падающую Башню, Собор Трех Рос и Снеговой Фонтан не раз — тогда бы Элисии почти наверняка стало бы интересно, какие такие деловые связи связывают его отца, Сига Кертиса, с представителями враждебного государства?.. И что отвечать правду — папенька, мол, тут не при чем, а работаю я, друг Элисия, на ту же контору, что и ты. Не твоя вина, если у вас — у нас! — левой руке не говорят о том, что делает правая.

Остается только порадоваться, что я не агент-оперативник. Надоело мне быть оперативником. Досыта нахлебался. Так и сказал Альфонсу Элрику пятнадцать лет назад: "Ты как хочешь, а я ни душу, ни тело Аместрис не продавал. Буду заниматься только тем, чем сам хочу". А Альфонс серьезно так ответил: "Никто и не просит продавать душу. Ты думаешь, Эд способен продать душу кому бы то ни было?.. Нет. Просто сейчас надежных людей не хватает. Отчаянно. " Ал не стал уточнять, кому не хватает. И так все, в общем, понятно. Откуда надежные люди сразу после государственного переворота?..

Том — тогда он еще только привыкал к новому имени, которое отваливалось от него, словно присохший песок от купальщика на пляже — дернул плечом, хмыкнул и сказал: "Продать — может, и нет. А вот обменять..." Кажется, Ал еле сдержался, чтобы не двинуть Тому — нет, Гневу — в зубы. Но сдержался. И Гнев согласился в итоге. Если уж Ал начинал уговаривать, отказать ему было очень трудно.

Мысль об Але Элрике почему-то показалось болезненной. Вот поди ж ты... и виделись редко, и не сказать, чтобы такими уж большими друзьями были. Когда-то — и вовсе врагами. А все-таки он один из немногих помнил Тома еще Гневом... и с ним — одним из немногих — Том мог быть до конца откровенен. Кроме Ала, пожалуй, только с отцом и Эдом. И с мамой, пока была жива, но мама — это вопрос отдельный. А больше — ни с кем, даже с Элисией. С ней — в особенности.

Людям свойственно умирать. И всем свойственно умирать. Но чем лучше человек, тем, почему-то, больше вероятность преждевременного исхода.

Эти два часа прошли замечательно.

Эти два часа прошли ужасно.

Том млел от одной возможности быть рядом с Элисией... что-то эдакое бродило в нем, не пытаясь даже выбраться на волю. Просто... просто было хорошо. И одновременно горько. Однако в жизни гомункулуса все время было это "горько", поэтому "хорошо" он научился ценить куда больше остальных людей. Или просто — больше людей?..

Но настал момент, которого Том так боялся: Элисия посмотрела на наручные часы, нахмурила брови (Том не знал этого, однако в такие моменты девушка становилась удивительно похожей на отца), и сказала:

— Вот что... Шеф просил, чтобы в это время я вернулась в гостиницу. Может быть, сдвинулось что-то.

— Что сдвинулось? — спросил Том.

Дело в том, что Элисия так и не рассказала ему причины, по которой она вместе с Эдвардом приехала в Драхму. Только самое общее, канву событий — впрочем, это было уже гораздо больше, чем допускалось для "несекретных" слушателей. Том и не претендовал на иное. И то, как он подозревал, перепавшим крохам информации он был обязан отнюдь не личному знакомству с Элисией — личному знакомству с Элриками. В особенности, с младшим.

— Что-то, — туманно ответила Элисия. — Но может быть, и ничего. Поэтому, если Эд меня отпустит, я весь вечер буду свободной. У тебя нет никаких дел?

— Вроде бы, нет, — Том пожал плечами. — То есть я вполне могу проводить тебя до гостиницы и подождать, пока ты не перекинешься с Эдвардом парой слов.

— А почему подождать? — Элисия наморщила лоб. — Разве ты с ним поболтать не хочешь?.. Вы тоже давно не виделись.

— Мы никогда не были большими друзьями. Это по меньшей мере.

— Ну как хочешь, — в свою очередь пожала плечами Элисия. — И сиди букой, если тебе так больше нравится.

Они дошли до гостиницы — благо, гуляли по центру, где все близко — и Том остался ждать в холле. Днем холл пустовал, и скучающая, розовощекая девушка за стойкой нет-нет да и кидала на Тома, мрачно нахохлившегося в дорогом кресле, жалостливый взгляд: притащила легкомысленная девица с собой мальчонку — небось, племянник или младший брат, брошенный на опеку занятыми родителями, — сама, небось, загуляла с поклонником, а мальчишка сиди и жди. Скучай.

"Ревнуй".

Том действительно ревновал. К чему?.. Ведь ясно же, что у нее ничего нет с...

"К тому, что она его любит. Любит не так, как меня. К тому, что он человек, а я нет. К тому, что у него есть брат... был брат... а у меня нет. К тому, что у него есть жена и дети, а у меня... "

Ладно, у Тома не может быть ни жены, ни детей, ни брата. Благодарить надо, что хотя бы отец есть... ох, знать бы кого: Лето, Ишвару?.. Знать бы — уж икнулось бы господу от томовых благодарностей!

Вдруг двери лифта отворились, и в холл почти вылетел герой недавних томовых уксусных размышлений, Эдвард Элрик собственной персоной. Черное кожаное пальто, которое стало известным в определенных кругах не менее красного, что Стальной Алхимик таскал в молодости, он сменил на черный же тулуп с капюшоном по местной моде. Как-то они называются?.. Доха?.. Толстое зимнее одеяние прибавило низкорослому алхимику габаритов и внушительности. Но не напористости — напористость, как всегда, была при нем. Эдвард Элрик неизменно умудрялся заполнить собой все имеющееся пространство, так что взгляды всех присутствующих неизменно обращались к нему. Как ни странно, высокая, стройная, похожая на закутанную в меха амазонку Элисия изрядно терялась на фоне своего шефа. Мышка и мышка — мимо пройдешь, не заметишь. Мышка бежала, хвостиком махнула...

Том заметил бы Элисию всегда. В любой толпе. Сейчас она была особенно хороша: порозовевшая от жары, торопливо застегивающая расстегнутый было полушубок. При этом девушка пыталась одновременно поправить шарф и шапку. Трюк, который обязательно провалился бы у любого другого человека, если только у него не три руки, ей удался с блеском.

— Вот ты где! — взгляд Эдварда остановился на Томе с начальственной властностью, которая начала появляться у него... когда?.. Да, собственно, лет семнадцать назад и начала. До этого была властность не начальника, но самоуверенного мальчишки, которому кажется, что весь мир должен поступать по его хотению. Ей-богу, мальчишка нравился Тому больше...

— Ага, именно здесь, — развязно сказал Том. — Какие-то проблемы, Стальной?

Он не стал добавлять "малявка", однако несказанное можно было легко прочесть в конце фразы. Ага, вот такие мы... И плевать, что Эдварда Элрика теперь редко называют давним прозвищем, и плевать, что сказанное можно истолковать скорее не как завуалированное оскорбление, а как попытку сделать приятное старому... другу?.. ну не врагу же: не из-за чего им больше враждовать и нечего делить.

Вопреки ожиданиям, Эдвард не зарычал, скорее как-то мрачно, приветственно оскалился.

— Дело сдвинулось, — сказал он. — Хотел бы с тобой перекинуться парой слов, да недосуг. Вернусь — поговорим.

— Я еду с вами, — вдруг сказал Том.

Почему сказал, зачем сказал — непонятно. С чего бы это им брать с собой кого попало?.. Ведь ясно же, что предстоит именно дело... которое сдвинулось. И, скорее всего, в направлении изрядно опасном.

Эдвард прищурился.

— Хотя бы как охрана Элисии. Сомневаюсь, что у тебя тут много штатных людей.

Брови Эдварда чуть приподнялись.

— Мои боевые навыки ты должен помнить. А я... я просто посижу в машине. Ничего лишнего я не увижу. Я не в курсе никаких секретов.

Тут Том врал: он был в курсе всей ситуации, сложившейся вокруг Жозефины Варди, ее помощников в Дхарме, высокопоставленных и не очень, и вообще... По крайней мере, насчет той части сведений, которые собирал сам. Не знала как раз Элисия, и для нее приходилось выстраивать камуфляж.

— Когда я отказывался прокатить детей на машине? — ухмыльнулся Эдвард.

"Прибью поганца!" — Том чуть было не бросился вперед. Сдержался: потому что Элисия прижала к губам меховую рукавичку, скрывая смешок. В глазах ее плясали веселые искорки, но веселье не было обидным.

А даже если бы и было...

Том давно понял: на Элисию он не мог обижаться. Совсем не мог. Даже если она просто была рядом, любая обида уходила, стекала как с гуся вода.

Небольшая легковушка, которую Эдвард Элрик снимал на прокат, въехала на холм, с которого дорога спускалась в Долину Нищих. Собственно, сама Долина оказалась внизу, как на ладони: неширокое пространство, окруженное со всех сторон пологими холмами. С одной стороны, правда, долина спускалась к морю — насуплено-холодному, мрачному в это время года. Совсем рядом с городом — и десяти километров не отъехали. А на холмах, небось, по весне цветет та самая горная сирень. И горная вишня тоже где-то рядом. Подцветает.

Дураку ясно, что Долиной Нищих это место прозывалось в насмешку. Селились, здесь, говорят, век назад быстро разбогатевшие в горниле промышленной революции... Город с тех пор почти не приблизился: Гита, столица Драхмы, не росла в этом направлении. Прежние нувориши успели заматереть, женить сыновей и внуков на представительницах знати прежней и поотдавать дочек замуж за их же братьев и племянников... короче говоря, пустить корни в здешнюю мерзлую землю. И Долина Нищих стала респектабельнейшим местом.

Вот и особняк нынешнего Второго Товарища Управителя Ведомства Внешних Сношений (завернули как, завернули!.. Ну точно... сношаются, и внешне, и внутренне, и по-всякому... на наши деньги просто: заместитель министра иностранных дел) располагался именно здесь. Правда, пару месяцев назад Товарищу Министра вдруг ни с того ни с сего вздумалось его продать (правда, за кругленькую сумму) некой организации, известной как Братья Утренней Звезды.

Два дня назад, когда Эдвард Элрик и Том Кертис встретились на детской площадке на окраине Гиты, они уже успели поговорить об этом.

— Слишком явно, — произнес Эдвард, темнея лицом. — Какого черта... что, посторонний какой дом не могли им предоставить?.. Подстава, явная подстава.

— Да? — хмыкнул Том, бывший Гнев, дернув щекой. — А почему сам начальник Особого Отдела, Эдвард Элрик, рискуя шеей и конспирацией, едет в условно дружественную державу, участвуя в каком-то рутинном расследовании? Не подстава ли?

Эдвард смолчал. Он мог бы сказать: "У меня свои причины!" Он мог бы сказать: "Это не рутинное расследование! Убит мой заместитель, черт побери!" Он смолчал. Потому что знал: Тому наверняка есть, что сказать еще. Быть может, у местного МИДа тоже есть свои причины.

А у кого их нет?

На площадке играли дети: катались на ледяной горке. В одиночку, парами, тройками, "паровозиком". Весело смеялись, валялись в снегу, отряхивались от снега... Кто знает, может быть, родители этих детей жгли Ризенбург... а потом их убивали наступающие войска Мустанга? Может быть, сами эти мальчики и девочки, когда вырастут...

Какая разница?.. Прошлое остается в прошлом, будущее еще не наступило, а настоящее оглушительно смеется, радуясь солнечному деньку.

— Будешь смеяться, но, мне кажется, на сей раз это просто подстава со стороны мадам Варди. Или мадемуазель? — Том хмыкнул. — Сия особа, кажется, пытается запутать в свою кашу всех, кого можно и кого нельзя. Драхманское управление внешних сношений вовсе не поддерживает этих... двойников Союза Рассвета. Братков.

— Однако поддержка из Драхмы была, — покачал головой Эдвард. — Вертолет...

— Что? — Том нахмурился.

— Та летающая штуковина с винтом, которая упоминалась в отчете. Секретная разработка Драхмы. Оказывается, у Роя под сукном уже лежала пара донесений от разведчиков, и даже пару КБ он озадачил, а меня об их существовании в известность не поставил. Забыл, говорит. Умник! — буквально выплюнул Эдвард.

— Вертолет... — Том словно бы попробовал слово на вкус. — Я бы назвал: винтокрыл. Красивее звучит. Ну ладно. Так вот, похоже, под нашего общего друга Гарениша роет Управление по делам Народопроцветания.

Управление по делам Народопроцветания — это было, по меркам Аместрис, что-то вроде Министерства Образования, Здравоохранения и Труда, слитых воедино. Чушь собачья, короче говоря. Но у них работает, каким-то образом. По крайней мере, система управления Драхмы последний раз реформировалась семьдесят три года назад, а система Аместрис... ох, не надо по больному.

— Откуда такие выводы? Это в отчетах, которые мне передала резидентура Разведуправления...

— Можно подумать, ты с разведуправлением первый год работаешь! Они скорее удавятся, а конкурирующей фирме лишней буквы не выдадут!.. А то, что я говорю, это вообще никакой не секрет. Хватает и того, что я местные журналы да газеты скупаю и читаю регулярно. Хоть систему формирования исполнительной власти в Драхме, еще помнишь?

— Как не помнить, — Эдвард поморщился, как будто он бы скорее зубную боль терпел, чем означенную систему вспоминал. — Мажоритарно-пропорциональная...

— Ага, ага, она самая, — Том кивнул. — Сколько процентов голосов партия получила — столько их представителей в парламенте. И столько мест в исполнительной власти они имеют право потребовать от премьера.

— Мне всегда было интересно, как они делят проценты министров, — сухо заметил Эдвард.

Том оценил черный юмор. Заодно и напоминание: не повторяй то, что я и так знаю, не держи совсем уж за идиота.

— Так вот, сопоставь... На нынешних выборах Братки выиграли шестнадцать процентов голосов в парламент.

Эдвард хмыкнул. Это он тоже когда-то принял к сведению, но успел благополучно выпустить из головы. Да, в первый момент хочется заорать "Мало!" — но прикусите язык, почтеннейшие! Идиоту понятно, что для Аместрис шестнадцать процентов — нет ничего, потому что до сих пор всего три партии худо-бедно существуют, да и то, если "зеленых" присчитать. А в Драхме, где партий не три, а скорее уж тридцать три — и никто точно не считает?..

— Шестнадцать, — повторил Том. — А у правящих ныне либералов — тридцать шесть. Понял?

— Силу набрали... — пробормотал Эдвард, глядя в окно. Взгляд его был отсутствующим.

— Ну, они постарше наших будут, — фыркнул Гнев. — Наши эсеры — что! Так, филиал. И, кстати, более радикальные. Эти, Братки, поспокойнее будут. Ну там, социалисты, конечно, но без крайностей. И за расовую чистоту не в полный голос ратуют, в отличие от наших.

— У наших после Ишвара была благодатная почва, — бросил Эдвард. — Люди привыкли.

Он сделал небольшую паузу и спросил:

— Так что, хочешь сказать, что Управитель по Делам Народопроцветания — из братков?

— Из них. Достопочтенный Питрих. Не сталкивался с фамилией?

— Увы мне. Помню только силовиков.

— Зря.

— Я ж не разведка.

— Оправдываешься, Стальной.

— Оправдываюсь, — вздохнул Эдвард. — Плохо оправдываюсь. Ладно. И что?

— У Питриха с Первым Товарищем Управителя Внешних Сношений давно грызня. На идейной почве. Еще как вместе депутатствовали. Газеты лет десять назад только и пестрили их полемикой: молодые, горячие... в общем, Питрих это. Чую. Его уши торчат. Уверен, что это он через подставных лиц купил известный тебе особняк и предложил его нашей общей знакомой.

Тут Том хитрил — пропускал смысл слов через сито круглых, общепринятых фраз. Жозефина Варди вовсе не была его знакомой. Но надо же как-то дать понять, о ком идет речь! Имена он и раньше упоминать не любил, а с тех пор, как стал выполнять для Особого Отдела аналитическую работу, и вовсе разучился.

— Доказательства есть?

— А доказательствами ты бы своих ребят озадачил. Или, если своих нет — с разведуправлением связался. Я тебе не Джеймс Бонд, по крышам бегать и чужие документы на микрокамеру переснимать.

И снова Том хитрил. Он мог бы стать таким или почти таким Джеймсом Бондом — мог бы стать суперагентом, каким мечтала быть Элисия-подросток, Элисия-юная девушка... Но отказался семнадцать лет назад. Потому что не понаслышке знал, что такое лазать по крышам. Скучно. И никакого морального удовлетворения. То ли дело шевелить мозгами, составляя вместе края очередной запутанной головоломки...

Эдвард задумчиво прикусил губу. Взглянул на Тома искоса, как будто челка ему мешала — и как-то сразу вдруг стал моложе, больше похож на себя прежнего. На того самого потрясенного подростка, который подобрал на острове непонятного мальчишку с непомерно отросшими волосами. "Не бойся меня! Я просто хочу разобраться!"

Как же Гнев его тогда ненавидел!

Воспоминание о ненависти грело душу. В те времена он хоть имел моральное право заехать ему в рожу... теперь нет. Уже давно — нет. В особенности после того, как этот человек навзрыд плакал на похоронах Изуми. И после того, как он же потерял брата. Может быть, если бы Том вовремя представил вовремя нужные сведения — о Братках, о Варди, о чем угодно!.. Но он не нашел, не отследил... хотя уже больше пятнадцати лет мотается из Драхмы в Аместрис и обратно, под прикрытием отцовского бизнеса! Да, бизнес ширится: вот, недавно еще филиал открыли... Но и другие дела тоже делаются. Так почему же Том не ничего вовремя не нашел и не передал?! А?!

Мама Изуми говорила: ничего нет страшнее осознания собственной вины. Ты уже знаком с этим зверем, да?.. Ну так вот: ты знаком с самым ужасом мира.

Мама всегда оказывалась права в конечном итоге. И то, что зверь призрачный, никакой роли, в сущности, не играло.

Очевидно, Эдвард озадачил своих "Джеймсов Бондов" или там кого еще поиском доказательств. И даже успел связаться с местным внешним сношателем по этому вопросу. Потому что теперь они ехали именно к приснопамятному особняку, и на лице старшего Элрика... нет, теперь уже просто Элрика, застыло радостно-мстительное выражение. Не дать не взять, смысл жизни поджидал его за поворотом дороги.

Хорошо, что Том, сидевший на заднем сиденье, рядом с напряженно молчавшей Элисией, не мог видеть выражения его лица — максимум, отражение в зеркале иногда ловил.

Эдвард сидел на переднем сиденье, рядом с водителем. Водителя Том не знал: кто-то из молодых. А может, не положено было знать.

Том знал, что в этом особняке не просто особняк Жозефины Варди — там еще и хорошая лаборатория оборудована, и, говорят, комплекс для синтеза красной воды, и, наверное, те самые девочки-телепатки. Том им от души сочувствовал. Но считал, что, если девочки погибнут в пылу битвы, это будет не худшим исходом.

Еще Том надеялся, что сам Эдвард не пойдет на штурм. Да, когда-то, мальчишкой, он неплохо дрался, видимо, и сейчас дерется неплохо, плюс эта его невозможная алхимия... безусловно, Стальной — боец, каких мало. Но при всем при этом — боец. Одиночка, любитель, профан, пусть и нахватавшийся навыков во время своих одиночных вылазок. С профессиональными коммандос, обученными действовать в группах, ему не ровняться. Хорошо бы он это понимал.

Том не сомневался, что соответствующих специалистов Эдвард через границу провез. Теперь предоставить поле битвы им — и все дела. Стальной и так уже сделал все, что мог. Только бы он это понял. Только бы...

Если бы кто сказал сейчас Тому Кертису, что он сейчас переживает за благополучие человека, которого долго считал своим злейшим врагом, который злил и бесил его на протяжении последних почти двух десятилетий, которого... которого любит самая дорогая Тому женщина на свете... В общем, если бы нашелся идиот, сказавший это Тому, Том бы... Том не знал, что бы он сделал с ним. Но идиоту пришлось бы несладко.

Какое счастье, что никто ему так и не сказал.

Водитель почему-то подъехал не к нужному особняку, а выбрал дорогу в обход. Спустя несколько минут Том понял, почему: эта дорога забирала в гору. Они остановились там, где обочина расширялась, и оставался довольно приличный скальной козырек, нависающий прямо над особняком. Отвратительное расположение дома с точки зрения безопасности — плохие архитекторы работали. Да и вообще, всю Долину не так чтобы мастера планировали. С другой стороны, в прошлом веке ружья еще на нужное расстояние не стреляли. И бомб тоже особенно не было. А для хорошего алхимика, если он вздумает подкоп под дом пробить силой своего искусства, расстояние мало что значит.

— Шеф, можно, закурю? — спросил водитель.

Том не уставал поражаться: все подчиненные Эдварда чуть ли не на ты к нему обращались. Запанибрата были. Хотя нельзя сказать, что Стальной каким-то образом поощрял такую неформальность. Не запрещал — и ладно. При этом и уважали его крепко. Если бы Том был лично знаком с фюрером, он знал бы: у Мустанга похожий стиль командования. Не то что бы Эдвард копировал сознательно, просто у него в свое время не слишком много имелось примеров для подражания.

— Кури, — сказал Эдвард. — Только окно открой.

И тут же спохватился.

— Элисия, ты как? Не против?

— Не против, — ответила Элисия.

Сколько-то они сидели просто так, разглядывая шиферную крышу особняка, да мрачное море, которое тихо колыхало холодные волны где-то далеко, за ребристой чешуей других крыш. Особняк был из красного мрамора. В Аместрис — редчайший и роскошнейший материал, только на внутреннюю отделку. В Драхме — куда более дешевый камень: с их стороны Бриггсовых гор его хоть лопатой греби.

Потом Эдвард вышел из машины, хлопнув дверцей. Том подумал: неужели пойдет?.. По дороге, которой приехали, к домам? Или вниз, с кручи сиганет напрямик?!

Не сиганул. Встал снаружи, кажется, присел на багажник, задумался.

Том открыл дверцу со своей стороны, вылез, захлопнул дверцу, подошел к Эдварду. Встал рядом.

— Почему ты здесь, а не там? — спросил Том с усмешкой. — Убедился, что не ровня спецназу?

— Они убили моего брата, — глухо сказал Эдвард. — Понимаешь?.. Ала. Ровня там или не ровня... Я алхимик в конце концов. Государственный. Мне под силу взорвать весь особняк... думаешь, нет?.. Если я окажусь там... боюсь, потом уже никакого суда не будет. И расследования дальше тоже не будет.

— Настолько поумнел? — фыркнул Том. — Не верю.

— Правильно делаешь. Не верь. Я вот тоже не верю.

Но с места не сдвинулся.

Через какое-то время он посмотрел на часы. Внимательно так. А в машине у водителя запиликала рация.

Внизу же ничего не изменилось.

Водитель ответил на вызов.

— Орел, прием.

— Орел, это чайка. Гнездо сняли, яйца целы. Как понял? Прием.

— Отлично понял, чайка. Прием.

— Действуем по расписанию. Отбой.

"Шпионские игры", — подумал Гнев, кривя губы.

Эдвард глубоко вдохнул морозный воздух.

— На вокзал, — коротко сказал он, усаживаясь в машину. — Быстро.

Том юркнул на заднее сиденье. Его помощь и его заступничество не понадобились. И вообще все совершилось до неприличия быстро и буднично: ни тебе выстрелов, ни тебе взрывов. Снаружи даже ничего не заметно было.

Умом Том понимал, что именно так проходят все по-настоящему успешные операции. Умом-то понимал, но... видимо, недоиграл чего-то. Недобегал по крышам.

"Как себя чувствует Эдвард? — подумал вдруг Том. — Его месть за брата завершилась... или вот-вот завершилась. Не кажется ли ему, что его жизнь кончается?"

Завершенная месть — самый страшный яд. Она просто выпивает у тебя силы по капле. Такое вот у нее нехорошее свойство. Может быть, именно поэтому Тому казалось, что должно что-то случится. С Эдвардом, с Элисией... все что угодно. Вылезут откуда-то недобитые алхимики, из числа сторонников Варди, Эдвард не успеет с ними справиться, то да се, кровь на снегу...

Не случилось, слава... неизвестно, кому, но, определенно, слава.

А что теперь?.. Надо полагать, Эдварда уже ждет специальный поезд, отмазанный от всех таможенно-дипломатических проволочек, и добычу — те самые замечательные "яйца", небось, скоро погрузят туда. Едь до самой Аместрис — не хочу. Не оправдалось предчувствие.

— Ну что, Том, куда тебя подкинуть? — спросил Эдвард со странной сердечностью, уместной, пожалуй, и впрямь лишь по отношению к маленькому ребенку. — Называй место.

— Отель "Нетопырь", — мрачно сказал Том. — Улица Бхагавад, пять.

Его высадили у отеля. И Элисия даже поцеловала маленького гомункулуса в щеку — он не успел увернуться. Прикосновение губ обжигало долго...

Скоро Том вернется домой. Вечером уходит его поезд, до Дублита ехать трое суток. Надо будет порадовать отца: рассказать, что переговоры с потенциальными покупателями (хорошо идет аместрийская говядина, ох, хорошо!) завершились успешно. Предъявить два подписанных контракта. А о том, что еще случилось, Сигу Кертису знать не обязательно. Меньше знаешь — крепче спишь.

Том, бывший Гнев, спал очень плохо.

"Мне нельзя больше видеться с ней. Совсем нельзя. Надеюсь, с ней все будет в порядке..."

..С Элисией все было в порядке по приезду — по крайней мере, физически. Но то, чего боялся Том, все-таки случилось — уже в Столице. Когда преступницу Жозефину Варди везли в тюрьму, недозачищенные остатки столичных эсеров, неведомо как прознавшие о транспортировке ("Утечка, — фюрер Мустанг подожмет губы и сурово нахмурится, глядя на главу разведуправления. — Утечка, либо у вас, либо в Особом Отделе. И ты мне ее найдешь. Понял?!") попытались отбить арестованную. Они не приблизились к успеху ни на йоту, но один из них, когда уже понял, что убежать не получится, протаранил своим автомобилем одну из легковушек сопровождения. Эсер, конечно, не знал, кто в ней ехал. А ехал в ней именно Эдвард Элрик, начальник Особого отдела собственной персоной. Обычно в таких случаях вела его секретарь, но в тот день она уступила место за рулем, подчинившись прямому приказу. Приказ звучал как насмешливое "Ей-ей, Элисия, обрыдло мне это уже... какой смысл быть большим начальником, если я даже баранку покрутить не могу?!" — но Элисия никому этого не скажет. Только будет терзаться про себя. Если бы за рулем сидела она... если бы... она бы наверняка смогла увернуться! Шофер из нее куда лучший, чем из Эдварда, это-то точно!

Зверь собственной вины самый страшный на свете, даже если он призрачный.