Узкие врата

Фил поднялся на ноги, собираясь найти в рюкзаке чего-нибудь перекусить; потер ладонями грудь, словно прислушиваясь к собственному дыханию. Это кажется — или в самом деле стало легче? Вроде бы и не слышалось в груди такого громового клокотания; он пару раз кашлянул — надрывно, но разве сравнить со вчерашними достиженьями! Алан из-под полотенца на голове взирал на него пытливо и в то же время стеснительно, как прекрасная гурия из-под чадры.

— Говорил же — без всяких аспиринов быстрей пройдет, — удовлетворенно отозвался Фил на его взгляд. Тот открыл рот... и закрыл его обратно. Он совершенно не был уверен, что имеет к этому какое-нибудь отношение.

— И где мы намерены искать Короля на этот раз? — осведомился Фил между прочим, раскладывая бутерброды на тетрадном листе и разливая по кружкам молоко. Алан воззрился на него в подвальном полумраке, забыв проглотить кусочек печенья.

— Как это где? Где сказано. В центре, конечно же!

— В цетнре чего?

— Просто в центре. В центре города Файт!

— Святой Дух очень остроумный парень. Ему бы в женском журнале ребусы составлять. И кроссворды. И эти... сканворды.

— Фил...

— Да я разве против? — заслуженный скептик только повел плечом. — Я обещал, значит, три дня здесь проторчим, как обещано. Подвал у нас отличный, если законные хозяева, конечно, не явятся, и деньги еще есть. Ты вот лучше пей из кружки, поторапливайся. Это даже не кефир, к твоему сведению. Это молоко.

Центр города Файт являл из себя зрелище, скажем так, неприглядное. Неширокая круглая площадь, справа — что-то смутно зеленеющее, то есть городской парк; там, кстати сказать, обнаружилось очень полезное явление — общественный туалет, домик из местного камня, весьма ухоженный как снаружи, так и изнутри. По сторонам площади — унылого вида невысокие здания: какие-то магазины, банк, некое очень почтенное учреждение (самое высокое, пять этажей, стекло и бетон) — и драное заведение под гордым именем "Салон красоты". Тоже мне, город.

В центре асфальтового круга, призванного изображать центральую городскую площадь, высилось нечто, напоминающее здоровенный письменный стол. При ближайшем рассмотрении эта гранитная штуковина оказалась постаментом, вот только никакого памятника не было — то ли его не успели поставить, то ли, что казалось более вероятным, снесли.

Походив вокруг постамента, у подножия которого обнаружились останки железной скамейки (здесь, наверное, когда-то фотографировались счастливые молодожены или просто отдыхали восторженные туристы), Алан обнаружил выбитую в камне надпись. Когда-то, похоже, она была позолочена; теперь остались только слегка обколотые щербины в граните. Но при желании прочесть было можно, и Алан прочел вслух, потому что надо же было чем-то себя занять: "ДЭЙМ ФАЙТ МАРИЯ ФИЛИППА ТЕОДОРА, моли Бога о нас".

— Памятник какой-то святой, или, может, героине, — прокомментировал он, оборачиваясь к товарищу. Фил уже расположился на скамейке, сгрузив рядом рюкзак (вещи пришлось взять с собой, из опаски, что подвал могут навестить прежние хозяева).

— Был.

— Что?..

— Был, говорю, памятник. А теперь просто кирпич. Пожалуй, центральнее этого центра не найдешь, а, Эрих?

— Наверное, — Алан рассеянно поковырял пальцем каменные буквы, поднял воротник куртки. Поднималась противная мелкая морось, такая же точно, как вчера ночью. Город Файт не собирался жаловать гостей хорошей погодой.

— Тогда здесь и будем сидеть, — Фил задвинул рюкзаки под лавку, чтобы не мокли. — Место не хуже любого другого. Подождем до вечера, чтобы нам назвали кого следует.

Идея Фила не то что бы блистала интеллектом, но Алану нечего было предолжить ей взамен, и он послушно присел рядом, привалился к камню затылком.

От нечего делать он оглядывался, но город Файт явно не вызывал у него восторга при более детальном осмотре. Дыра дырой, больших улиц, кажется, всего две — и обе встречаются под прямым углом здесь, в центре. Та, что шла вдоль городского парка (красивого, кстати — хотя бы благодаря деревьям: буки и кипарисы, чья темная зелень от влаги только стала более насыщенной) — так вот, самая широкая улица называлась Монкенское шоссе, и по ней довольно часто шмыгали машины, по большей части фургоны и трайлеры. Наверное, транзитом туда, за горы...

Вторая улица, поуже, носила гордое имя — отгадайте, какое? Конечно же, улица Реформации. В каждом уважающем себя городе должна быть улица Реформации, желательно центральная. Куда угодно можно послать письмо с таким адресом — "Реформации, д. 1" — и не ошибетесь... На улице с таким же именем в Магнаборге проживали сейчас Аланские матушка и отчим. Но об отчиме было неприятно думать, и юноша пошел прогуляться по площади, поглазеть на магазины.

Не очень-то веселое дело — сидеть в воскресное утро (да, ведь сегодня же воскресенье, вспомнил Алан с запоздалым удивлением... Впрочем, какая разница, у нас выходных не бывает.) Сидеть в воскресное утро в центре маленького грязноватого городка на лавке, под пустым и унылым постаметном, похожим на большой кирпич, попивать столичное пиво "Феникс" и поплевывать на асфальт. Алан некоторое время развлекался тем, что крошил булку толстоватым местным голубям и смотрел, как птицы Божии дерутся из-за крошек. Был среди них один особенно толстый, коричнево-белый, которого Ал мысленно прозвал "магистром ихнего ордена": он вел себя очень властно, разгонял остальных вовсе не вежливо и проглатывал огромные куски хлеба, почти не расклевывая.

— Я знаю, как найдет свою смерть магистр голубей, — Алан и сам не заметил, как заговорил вслух. — Он непобедим, но, кажется, помрет от жадности, попробовав заглотать целую буханку...

Магистр и в самом деле взялся за кусок корки, слишком большой даже для него; некоторое время он безуспешно давился, махая крыльями и болбоча, но наконец превзошел себя — проглотил все-таки добычу, и по толстому зобу его прокатилась тугая волна. Голуби в этом городе были совсем непуганые, топтались у юношей под самыми ногами, один даже клюнул Фила в ботинок, куда упала ценная крошка.

Фил со снисходительным неодобрением взирал на магистровы потуги; потом усмехнулся, тако же отломал от хлеба горбушку.

— Тоже мне, символ Духа Святого! Проглоты несчастные. И дерутся, прямо как горские террористы...

— Наверное, им голодно, — предположил Алан, по привычке вступаясь за обиженных. Фил хмыкнул еще раз, отламывая от горбушки изрядный кус.

— Особенно, как ты его назвал, магистру. Изголодался, бедняжка, исхудал совсем. Не знаю уж, как он летает при таком размере брюха — просто бочка с крылышками!

Он метнул хлебный кус в голубиную густую толпу, и магистр тут же завладел завидной добычей, склевав ее прямо со спины товарища. Однако такой кусище даже ему оказался не по силам, он какое-то время силился его заглотать, но не смог и был вынужден отойти в сторонку, чтобы в одиночестве заняться ритуалом расклевывания. Кусок хлеба он придерживал трехпалой оранжевой лапой, толстой и вроде как мозолистой, при этом косясь жадным оком на трапезу остальных. Наконец не выдержало магистрово сердце, он бросил свою корку и куриным прискоком бросился в гущу подданных, отнимать у них, что попало... Алану стало неприятно, и он пошел побродить в сторону "Салона красоты". Что-то в красноглазом "магистре" было настолько ему не понравившееся, что видеть его не хотелось. А шугнуть — почему-то в голову не пришло.

Однако "Салон" неожиданно оказался полезен: на табличке у входа, с перечнем услуг, числилась и такая немаловажная, как "парикмахерские услуги". Перемигнувшись умоляющими глазами с Филом, любитель помыться ринулся внутрь — и через полчаса вернулся сияющий, с отмытыми и высушенными феном волосами, от чистоты даже начавшими курчавиться возле ушей. От него пахло дешевеньким одеколоном, как от гулящей девицы. Фил неприязненно наморщил нос от подобного аромата, однако идея с мытьем головы его тоже вдохновила, и он посетил-таки парикмахерскую, откуда вышел мытый, с гладко выбритым подбородком... И подстриженный еще короче, до своего первоначального состояния — черного ежика волос, торчавших, как короткая проволока.

Но, пожалуй, этот маленький успех был единственным, доставшимся на долю двух пилигримов днем 10-го сентября. Когда воздух уже по-вечернему засинел, а потом и полиловел — стремительно, как всегда осенью, — Фил с хрустом потянулся, покашлял от вечерней сырости и предложил идти домой, в тепленький подвал. А то даже кожаная куртка уже отсырела, да и прохожие кончились. Через улицу еще перебежала пара хихикающих детей, прошла компания вполне безобидных местных хулиганов — руки в карманах, спортивные куртки, сигаретки в углах ртов... Хулиганы окинули было Алана жадным взором, но по приближении рассмотрели Фила, прочли его красноречивый взгляд — и сделали вид, что они просто тут прогуливаются. Пришли почтить память дамы Файт, еще раз зачитать досточтенную надпись на пьедестале...

Алан, ощутив, как сначала накатывается внизу живота, а потом медленно отступает тошнотворный липкий страх — быть битым - посмотрел на Фила с тоскливой нелюбовью и во всем с ним согласился. В подвал, так в подвал. И в самом деле, чего ж здесь еще сидеть. Хотя изначально, с утра, он был твердо намерен провести в Центре Веры все трое суток подряд, почти не трогаясь с места — днем и ночью.

— Ладно... Пошли.

До чего же противно быть трусом, думал Алан, шагая с отсыревшим рюкзаком на плечах и радуясь, что темно. Не видно, как щеки глупо покраснели... Самое странное, что трусость словно бы притягвает неприятности. Ну что бы ему сделали эти парни? Гуляют себе люди, очень надо им кого-то бить! Однако при виде их Алан уже заранее понял, что вот сейчас они на него навалятся разом, все четверо... И тем просто ничего больше не оставалось, как подойти и гнусным голосом спросить, который час! Хорошо, что им Фил ответил...

Какой-то я после второй драки в Сент-Винсенте стал не такой, горестно думал Алан, протискиваясь в узкое подвальное окошко. Я же раньше ничего не боялся... ну, почти. А теперь — от любого незнакомца чуть повыше меня ростом готов убежать и залечь в кустах, чтоб не заметил... Хорошо еще, что Фил на свете есть. Может, он во всем и прав, Фил — что он такой? Может, как раз таким и должен быть настоящий мужчина?..

Настоящий мужчина Фил, светя фонариком, устраивал на картонках ложе на двоих. На этот раз он поступил иначе — расстегнул и постелил один спальник, сверху накрыл другим.

— Так теплее, — пояснил, не оборачиваясь. — Друг об друга греться можно. А то еще раз промерзну — и эта чума проклятая опять прицепится...

Алан удержал при себе сообщение, что ненавидит спать под одним одеялом, и более того — даже и не уснет при таком расположении. Он молча стянул кроссовки и улегся лицом к трубе, крепко сжав зубы. Фил примостился рядом, благоухая одеколоном — в этой парикмахерской, видно, им поливали всех без разбора, не спросясь их желания. Алан весь напрягся, когда тот внезапно в темноте прижался ему спиной к спине; был он почему-то очень горячий — может, у него жар? Хорошо хоть, не кашляет больше так ужасно... Хотя мне-то что, я же все равно не засну, злобно подумал Алан, уже проваливаясь в сон — и успел удивиться, что все-таки засыпает, перед тем как сделать это окончательно...

Следующее утро застало их в полной боевой готовности, на скамейке посреди города Файт. Дурацкое это сидение на площади началось в половину восьмого утра, по воле Фила, на самом рассвете протрубившего подъем. В буднее утро площадь была немногим более оживлена — люди шли на работу, по обеим улицам трещали машины. На двух дураков, сидящих на скамейке под постаментом, порой бросали вскользь удивленные взгляды. Делать парням больше нечего в понедельник утром. Небось, неформалы какие-нибудь, вон, с рюкзаками, а светленький даже и длинноволосый...

Мороси, слава Богу, пока не было — но висел над землей утренний туман, серая мокрая дымка, так что даже парикмахерской на другой стороне почти не было видно. Только красные буквы светлели — "Салон...", и рисунок дамской головки, словно бы плавающий в воздухе.

Алан слегка дрожал от утреннего холода. Было ему, кроме того, очень тоскливо и безнадежно. Как-то все не так, как-то все неправильно и глупо... Оказаться бы сейчас дома, в постели. Он уже почти забыл, как это — спать на простыне, под одеялом! И даже душащая тоска, что в соседней комнате стоит пустая кровать Рика, проснулась бы не сразу. А потом, часов через десять. Часов через десять крепкого сна в тепле...

Фил, бросив на товарища косой взгляд, поднялся.

— Присмотри за вещами. Пойду куплю кой-чего.

— Чего?

— Да так, согревающего... Настойки, например. А то ты что-то стал похож на мокрую курицу. Верней, на цыпленочка.

Алан чувствовал себя настолько несчастным и замерзшим, что даже проглотил "цыпленочка" без малейшего протеста. Проводил широкую спину Фила, переходящего Монкенское шоссе, почти благодарным взглядом. Что-то вроде заботы, а? Что-то вроде приязни к своему спутнику?

Фил скрылся за облезлой дверью магазина, и Алан вдруг физически ощутил, что не может тут один оставаться. Просто сейчас помрет — и даже неизвестно, отчего. Хотелось, как ни жаль, сесть и в голос повыть — надо же было что-то сделать с этим дурацким, беспричинным, невыносимым страхом! Как будто рядом находится такое зло... которого исполнен весь город... что человек просто не может. Не может его выносить рядом с собой в одиночестве! Точно этот город подобрался, как зверь, и следит за тобой, чтобы улучить момент и броситься, и...

Порвать. Раздавить.

Алан больше не мог, нет, правда не мог. Он разок оглянулся на брошенные под скамью рюкзаки — еще утащит кто-нибудь, а, кому они нужны, такие здоровенные, кто тут себе враг, чтобы их утаскивать — и зарысил вслед за Филом. Ему не вещи нужны, ему нужен ты, А-алан Э-эрих... Ему... Под самым носом у белого трайлера проскочил через дорогу, шмыгнул в магазинную дверь.

Фил уже отворачивался от прилавка, в руках — сегодняшний рацион: пакетик с какой-то розоватой полезностью, колбасой, что ли, под мышкой — батон, в другой руке зажата бутылка... Неопределенно-красная, клюквенная, кажется, настоечка.

В общем, обе руки заняты. Наверное, именно поэтому Фил и не засветил спутнику в нос, когда развернулся и увидел его пред собою.

— Ты чего здесь делаешь? А вещи что, бросил?

— На минутку, — Алан независимо покрутил рукой, уже сам стыдясь дурацкого порыва, погнавшего его сюда, поближе, под защиту. — Я думал, ты деньги забыл, — вывернулся он с изобретательностью пятилетнего, толкая от себя дверь. — А ты не забыл. Значит, пойдем обратно.

Фил взглянул ему в спину... по-филовски, но сдержался и ничего не сказал. Просто вышел вслед за ним.

Светофор замигал, меняя сигнал на красный, и Фил замер на узкой разделительной полосе. Алан успел заметить его почти неосознанное движение в свою сторону — чуть придержать, чтобы... Но Алан и сам остановился сразу, как положено — он совершенно успокоился и теперь не имел намерения перебегать дорогу, по-заячьи шугаясь из-под колес. Не имел.