Ронин

Наверное потому, что из-за визга мальчишки не было слышно их призывных криков: 'Пирожки горячие! Горячие пирожки!'

— Ты что скотина делаешь? — поймав за руку сапожника, зашипел я.

— А твоё какое дело барин! Шел бы своей дорогой!

— А ну отпусти мальчишку! — я надвил пальцем меж суставов на его руке всё ещё сжимающей постромки.

— Да он мне ботинок на целковый испортил!

Возмутился сапожник, но ноги расслабил и стриженная под горшок голова вырвалась из плена. Лицо сапожника было красное, распаренное как с бани. Несло от сапожника потом, водкой и тем, чем он закусывал — луком. Убойное сочетание запахов!

— Вот тебе три целковых,— сунул я ему в руку деньги,— Но пацана истязать не смей. Ещё раз услышу, самого инвалидом сделаю.

— Не верьте ему барин!— мальчишка размазывал грязной рукой слезы по щекам, второй рукой он держал спадающие штаны, — Он сам спьяну неровно отрезал!

— Ах ты щенок!

Замахнулся сапожник на мальчишку и осел на землю по рыбьему глотая воздух ртом.

— Теперь ты понял, что не шучу? — прошипел я, — Покалечу ведь. Или тебе денег мало?

Кивни если понял.

Кивнуть он смог. И я, отпустив бренное тело, шмякнувшееся коленями на землю, поспешил дальше.

* * *

Прокоп вытер свои лапы об фартук и испытующе посмотрел на меня.

— Я уж думал барин, что ты не придешь.

— И не надейся, пока работу не сделаешь как мне надо, не отстану, — улыбнулся я и подал кузнецу руку. Прокоп удивился, но руку пожал. Я ощутил как моя ладонь попала в тиски.

Но рукопожатие выдержал.

— Значит говоришь с двух кусков саблю робить будем? Из коленного и сыромятного?

— Так и будем Прокоп. Это своего рода дамаск получится. Слыхал поди?

— Ну-ну, посмотрим.

И мы посмотрели. Я переоделся в старую рубаху Прокопа, висящую на мне мешком как ночная рубашка и помогал кузнецу в меру своих сил и умения. Молот опускался на раскаленный добела, брызжущий искрами брусок железа. Мы вытягивали его и складывали пополам, и опять вытягивали, словно тесто месили. Пот катился с меня градом, через два часа я уже особой чистотой не отличался. Угольный дым ел глаза, угольная копоть оседала на голову и тело, смывалась потом, грязными разводами украшая тело. Пот стекал по груди и спине. и намочил уже край брюк стянутых ремнем. Молот в руке становился всё тяжелее и тяжелее. Сменив его на молоток поменьше, я удивился насколько тот показался невесом. И с новой силой я мял и плющил металл.

Уже стемнело, когда Прокоп затушил горно и присел рядом. Мы закурили.

— Вот каленку тебе и сделали,— сказал Прокоп стряхивая пепел с цигарки, — Завтра с сыромятиной сварим, вытянем и готово.

— Да нет Прокоп, — устало сказал я,— это мы только сыромятину изготовили.

Прокоп покосился на меня и недоверчиво замахал головой. Но это было правда. Кусок железа сложенный пополам и вытянутый шесть раз только на мягкое железо для сердечника и годился, именовался он 'синганэ'. Каленый 'каваганэ' на лезвие нужно было минимум замесить четырнадцать раз. Но в 'мягком' я ещё не был уверен. После последнего замеса сложенный пополам кусок металла должен не трескаться на изгибе иметь ровную поверхность, словно пластилин согнули.

— Вот видишь,— показал я пальцем Прокопу,— на изгибе трещины. И при окончательном изгибе кусок треснул. Это говорит о том, что сталь не однородная. В ней ещё есть воздушные пузырьки и примеси. Когда железо очистится, он сложиться ровно. Вот тогда считай сердцевина готова. А на лезвие мы раскуем такой же кусок минимум 14 раз.

— Сколько? — переспросил кузнец.

— Четырнадцать. Тогда при соединении сырого и каленого получится сталь аналогичная дамаску или булату.

По взгляду Прокопа я понял, что он готов меня послать в Дамаск или куда подальше.

— Барин, мне детей кормить надо а не с железом баловаться.

— Вот, — я положил пять червонцев на наковальню,— это аванс.

* * *

Уставший но довольный я шел домой. Вернее в свою комнату в трактире. Но это была приятная усталость. Я чувствовал каждую мышцу на теле. Мог приказать ей напрячься и расслабится. И это чувство полного контроля и власти над телом радовало. Радовало и то,

что я наконец-то продвинулся в своей очередной задаче. Хоть на грамм, на миллиметр, но продвинулся. Воронцов жив и здоров, значит у Ольги будет отец. Меч пока в зародыше, но он обязательно родится. Мой меч, моё дитя. И когда он будет готов я буду делать то, что умею делать лучше всего.

Было темно. Прохладно. Собаки лаяли в подворотнях. Первые весенние комары злые и голодные кусали меня с остервенением, пробивая насквозь рубашку. Сюртук свернутый пополам я нес, перекинув через руку. Я не отмахивался от комаров. Пусть пьют. Выпьют они только старую кровь. А новая, с новой силой побежит по жилам.

Был уже виден фонарь, висящий у трактира. Слышались голоса. Редкие прохожие оглядывались на меня, словно ходить без сюртука было запрещено законом, как в каком-нибудь Дамаске женщине без паранджи. Но разгоряченное тело требовало прохлады.

Я совершенно расслабился и прозевал появление мальчишки. Он вынырнул откуда-то справа и уцепился в мою руку.

— Барин! Барин! — зашептал он громким шепотом,— Не ходи в трактир! Там тебя урядники поджидают!

— А ты откуда знаешь, что меня?

— Видел. Они днем ещё пришли всё про тебя пытали, и до сих пор сидят.

— Ну спасибо коли так. А ты кто такой? Как звать? — вглядывался я в темноту в серое пятно лица.

— Леха меня зовут. Ты мне сегодня помог и я тебе помог, — шмыгнул носом пострел.

— Вот ты какой Леха,— улыбнулся я, — Леха Востриков.

— Откуда знаешь? — удивился малец, — А тебя как звать барин?

— А меня Леха зовут Ронин, но пусть это будет нашей маленькой тайной.

Я приложил палец к губам. Но как не старался быть серьезным, улыбка растянула губы.

Глава 14. Кузнец.

Тщательное проковывание молотом делает сунобэ одинаковой по толщине и по всей плоскости. И хотя она все еще остается только стальной заготовкой длиной 26-27 дюймов,

но уже имеет грубую форму меча.

Ночевать в полицейском участке мне не хотелось а время было позднее. Поэтому пришлось проникнуть в своё жилище через окно. Не знаю как остальные особи человеческого рода, но мой предок положительно с приматом согрешил. Лазить вторую ночь подряд по стенам дома ещё не традиция, но уже закономерность. Спрятав на чердаке весь свой арсенал, я сполоснулся под рукомойником и относительно чистый улегся спать.

Мой сон стерегли два полицая, скучающие в харчевне на первом этаже здания.

Лишь голова коснулась подушки как я провалился в небытиё. Но не надолго.

Приснился сон. Мне дали на хранение ларец, довольно объемистый, узкий но высокий, что в нём не моё дело, моё дело отнести и отдать хозяину. Но путь мой преградил самурай, такой же наёмник как и я. Что ж, подумал я, у меня нет к нему ненависти, и смерть его будет скорой. Мы начали. Нет мыслей, нет страха, нет ненависти, а значит там где он ударит меня уже нет. Я и здесь и там. Вот он отступил и развёл руки в стороны, теперь у него два меча. Значит, ему сказано выполнить работу во что бы то ни стало. Что ж, два меча не надолго продлят его жизнь. Вот и кровь выступила на твоей груди ! Где же были твои два меча? Вот ты стал припадать на одну ногу, не мало ли взял ты мечей?

Я был не прав, пустил усмешку в сердце. И в этом была ошибка.

Но что стало с моими глазами? Противников стало трое и шесть мечей прибили меня к столбу. Я не мотылек, не надо так со мной. И вот уже не я стою приколотый к столбу а тело моё. Я вынул один из мечей из тела своего и снёс безоружным олухам их головы. Не расставайся с мечом своим ни на минуту, потому как он такой же орган твой как сердце и разум. А что ты без разума и без сердца?

Проснулся я лишь начало светать и постояльцы захлопали, заскрипели дверями. Заговорили где-то внизу. Снизу же донеслись запахи кухни, что-то там уже шкворчало и дымилось. Я почувствовал в себе силы съесть слона или мамонта среднего размера.

Всё тело ныло и жаловалось на непривычную физическую нагрузку а желудок сжался в кулак и пытался переварить сам себя. Нет, уж! Решил я. Позавтракать мне не помешают даже полисмены!

Спустившись я только и успел заказать завтрак хозяину, как двое котелков подошли ко мне. Они конечно слегка удивились, что я появился сверху а не вошел с улицы через двери.

— Гражданин Векшин Василий Макарович? — констатировал, тот что повыше.— Ваши документы!

Сухость тона и манеры были под стать немецкому патрульному. 'Аусвайс!' — гаркнул патрульный и тут же упал согнувшись пополам. Такое меня посетило видение.

— Вот,— протянул я,— А в чем дело?

Изучив документы полицейский сунул их в свой карман.

— Пройдемте с нами для выяснения некоторых вопросов.

— А что вас интересует?

— Ваша личность. Вы должны ответить на вопросы интересующие следствие.

— Я арестован? Нет. Тогда давайте господа позавтракаем. На голодный желудок у меня голова не работает. Не составите мне компанию?

Видимо насчет моей личности точных указаний не было, поэтому 'котелки' переглянулись.

— Ну что вы господа? Решайте. 15минут роли не играют. Что бы вы хотели на завтрак?

— Не положено,— сказал тот, что пониже.— Завтракайте. Только быстро.

Наскоро перекусив, я отправился в полицейское управление. День был солнечный, а к обеду обещал быть жарким.

* * *

Господин полицмейстер снизошел до того, что лично проявил участие в следствии и допросе моей персоны. Темный стол мореного дуба очень с ним контрастировал, с его превосходительством. Не серьезно он смотрелся. Сухой и нескладный как сушеный кузнечик за столом, на котором свободно разместилась бы туша целиком жареного на вертеле быка, а вокруг стола непринужденно расселся бы взвод в полном обмундировании с шинелями скатками через плечо и саперными лопатками в руках. Почему лопатками, спросите вы. А чем ещё быка разделывать? Впрочем, я отвлекся. А все потому, что наскоро перекусил. Пока дошли до управления желудок успел забыть, что в него что-то кидали.

— И с какой целью господин Векшин вы устроили этот балаган? — брезгливо спросил полицмейстер. — Представились дворянином? Дуэль? Карты крапленые? Вы что это себе позволяете?

— Виноват ваше превосходительство,— понурив взор, на вытяжку стоял я,— Пьян был.

— Ах вот как! Тогда может, объясните, зачем вы приезжали в двенадцатом часу ночи в дому поручика Лапина?

Н-да, худшие мои опасения оправдались, заложил-таки извозчик. Оно хорошо, что запомнил он меня дюже пьяным и не способным на решительные действия, в виде убийства поручика. Однако, порядок у них налажен, подумал я. Это только в кино бардак царил в царской России. На самом деле полицейские и жандармские управления не дремали. Существовала широкая и разветвленная сеть осведомителей. Уж не помню кто в неё вовлекался, но то что дворники и извозчики чуть ли не поголовно это точно. И мелкие дела распутывались на раз. В каждом деле обязательно отыскивался свидетель.

— Исключительно с целью извиниться за своё поведение,— я мял руками фуражку, изображая глубоко раскаяние и волнение.

— Извинились? — полюбопытствовал полицмейстер откинувшись спиной на спинку кресла.

Спинка была высокая с резным двуглавым орлом. Императором он себя мнит что ли?

— Господин Лапин не захотел меня слушать и вошел в дом.

— Потом что?

— Потом я пошел в трактир.

— А почему князь Воронцов поручился, что вы были в гостях у него?

Подставлять Воронцова мне не хотелось, придется изворачиваться. Хозяин трактира наверняка доложил, в котором часу постоялец прибыл.

— Заходил ненадолго. Не помню точно сколько пробыл.

— Я напомню,— полицмейстер позвонил в колокольчик. На звон открылась дверь и вошел дежурный унтер, — Пригласите графа Воронцова.

Вот стыд то какой! Я готов был сквозь землю провалиться. Устроили очную ставку!

Граф вошел как ходил всегда, быстро, словно куда-то торопился или опаздывал.

— Добрый день господин Битер! — с порога начал Георгий,— Надеюсь вы объясните с какой это стати меня будят поутру ваши люди! И ..добрый день господин Лазарев,— споткнулся Георгий увидев меня.

— Позвольте представить вам граф этого человека,— злорадно сказал полицмейстер.

— Мы знакомы. Это мичман Лазарев Игорь Николаевич, — перебил его Георгий.

— Никакой это мичман, и не Лазарев.., — его превосходительство брезгливо отодвинул от себя мой паспорт. Всё-таки хорошую ксиву Востриков сделал, хоть в этой бумажке липу не распознали,— Вот, извольте познакомиться — мещанин Векшин Василий Макарович.

— Что такое? — не понял Воронцов косясь на паспорт.

— Он был у вас в доме ваше сиятельство?

— Да, — сглотнул Георгий изучив паспортные данные к документу не прикасаясь.

— Вы пожалуйста проверьте как дома будите, не пропало ли чего, — сказал полицмейстер,—

И впредь будьте разборчивее в знакомых. Мало ли что может случиться, а нам лишние хлопоты.

— Весьма благодарен вам ваше превосходительство. Учту.

Граф Воронцов побледнел. На меня он даже искоса избегал смотреть.

— Вот за этим я и пригласил вас господин Воронцов, — усмехаясь сказал полицмейстер, разводя руками. Его превосходительство разительно изменилось. 'Сушеный кузнечик' расцвел как майская роза. Чужие отрицательные эмоции доставляли ему радость и оказывали животворное воздействие.

— Вы, уверены, что ничего не пропало? — ещё раз участливо осведомился он.

— Да уверен. Господин ...,— Георгий поморщился,— Векшин пробыл в доме не долго.

— Тогда вопросов к вам больше не имею и не смею вас больше задерживать.

— Всего доброго.

Граф коротко кивнул и вышел.

Меня ещё немного промурыжили, я ещё немного повалял дурака и распустил нюни моля о снисходительности и пощаде за пьяную выходку. В общем, сам себе стал противен, а их превосходительству господину Битеру и подавно. Он брезгливо морщился, хотел меня посадить для острастки в 'обезьянник' до выяснения неких обстоятельств, неоднократно намекая не спер ли я чего у графа. Но передумал и отпустил. Выйдя из управления я вздохнул свободно, но был уверен, что без 'хвоста' теперь ходить не буду. Но сбегать из этого времени я не стану пока не сделаю всё, что запланировал.

* * *

Так оно и случилось. Невзрачный серый господин проводил меня до трактира. Мне было грустно. В глазах Воронцова я был мелким жуликом наподобие Гоголевского Хлестакова. Хоть граф мне не друг, и не брат, но неприятно. Чувство что тебя измазали грязью от которой не отмыться, въелось в душу. Что ж, неприятность эту мы переживем. Вспомнилось другое изречение кого-то из классиков. 'Когда мне грустно — я работаю, когда мне плохо — я работаю. Работа единственное лекарство, которое отвлекает от бессмысленного самобичевания и придает смысл жизни'. За точность не ручаюсь, но смысл верен.

Поэтому я заперся у себя и продолжил перевод рукописи. На втором листе стояла одинокая цифра 568. Предложение напротив, которого она стояла, гласило следующее: