— Не извольте так волноваться, Александр Иванович: сие для здоровья вредно. Желаете, цирюльника позову, кровь отворить?
— Спасибо, не надобно. Генерал-адмирал, конечно, по доброте душевной своих людей прикрывает... Знаете, что он сказал о лоренсовом деле? 'Хотя жаль, что такой случай постигает, однакож оное строится ни от кого иного, но от воли божеской'. Вот так! Наказания никто не понес. Ладно, Господь с ними. Не могу я о наших моряках спокойно. Начну возмущаться — до утра не остановлюсь. Ну которым местом надо думать, чтоб на один борт пустого фрегата поставить пятьсот человек при незадраенных портах и вдобавок отдать канат, связывающий мачту с мачтой соседнего судна?!
— Если всё так плохо, как же вы с Матвеем Христофоровичем турецкий флот одолели?
— Очень просто. Баталия была на якоре. Мореходных умений ни на грош не требовалось, при том, что артиллеристы хорошие у нас в достатке. А доведись в бою маневрировать... Осрамились бы точно. Впрочем, я что-то уклонился с курса: наверно, от вина отвык. О чем бишь разговор-то был... Да! Об ост-индской торговле! Дело нужное и очень выгодное. Тридцать лет назад казначей царя Аурангзеба подсчитал казенные доходы со всей Индии. Вышло, на наши деньги, пятьсот миллионов. В шестьдесят раз больше нынешнего бюджета России!
— Сказочно богатая страна. Просто невероятно!
— Как туда пролезть? Можно, конечно, продолжить усилия с пункта, где государь Петр Алексеевич остановился. Без Мадагаскара: нам он не нужен. Но все державы, уже имеющие фактории в Индии, отнесутся крайне враждебно. Любых пакостей можно ожидать. Вообразите: выходит корабль в плавание, а идти ему мимо Швеции, Голландии, Англии, Франции, — как сквозь строй! Весь Ганноверский союз в полном сборе! Дания тоже нас не любит...
— Вы еще не знаете?
— О чем?
— С позавчерашней почтой пришло известие об акцессии Дании к Ганноверскому союзу.
— ... твою мать! Всё, войска выстроены. Осталось дать сигнал к бою. А Пруссия — как?
— Формально с ганноверцами, но король уверяет в нейтралитете. Против нас точно не выступит.
— Уже чуть полегче. Интересно, какой корпус мне предложат. Полагаю, их будет три: под Ригой, под Выборгом и вспомогательный на службе императора.
— Кстати, вы знаете, что вызваны из Персии по настоятельной просьбе цесарского посла? Ваш добрый гений в Вене...
— Добрый гений, к тому же принц? Знаю такого!
— Сей благородный муж высокого мнения о вас.
— Спаси Господь, что утешили в печали. Я уж думал, в Петербурге одного Ибрагим-пашу теперь слушают.
Бывший вице-канцлер искренне рассмеялся. Когда-то он покровительствовал Остерману, теперь тот на версту не подпускал прежнего начальника к иностранным делам. Лукавые глаза остановились на мне с коммерц-коллежским прищуром:
— Александр Иванович, а что вы думаете о китах?
Неожиданный перескок беседы на водяных монстров не вышиб меня из колеи.
— О китах? Полезные чудища! Однако в европейских водах истребленные еще в прошлом веке. Сейчас их добывают у берегов Гренландии либо Америки, но и там природа скудеет. Посему в грядущие прибытки порученной вам компании не верю.
Прищур стал еще лукавей:
— К великому сожалению, я тоже. Но просто так ее бросить не позволят: корабли строены, причалы, амбары... Люди учены. Всё по замыслам блаженной памяти государя Петра Алексеевича. А спросят за неудачу с кого?
— Понимаю. И где все это хозяйство?
— Близ Кольского острога.
— Это куда Адиль-Гирея со всей оравой сослали?
— Именно, только поближе к морю. В новой гавани зимою не мерзнет, и ширины залива хватит для выхода при противном ветре. Потом сразу простор на тысячи миль: никаких узостей, проливов и враждебных держав.
— Да, это может быть интересно. Никто не перехватит корабль, не объявит честных моряков контрабандистами либо пиратами. Нет, если очень захотят — поймают. Но ловить придется большим флотом, как испанский серебряный галеон. Не стоит сие таких денег.
— Значит, полагаете возможным с китоловного промысла на восточную торговлю переход учинить?
— Пока не знаю, Петр Павлович. Север мне чужд: я больше юг люблю. Гавань, пока не видел своими глазами, оценить не могу. Плохо, что там зимою черные дни — в контрбаланс белым ночам. И погоды суровые. Мыс Бона Эсперанца надо проходить в мае — значит, выход в феврале. У меня-то мысль была другая касательно ост-индского торга: попробовать извлечь пользу из союза с цесарем. Несравненно легче пристроиться к готовому делу, чем создавать свое на пустом месте.
— Имеете в виду вашу брюссельскую компанию?
— Остендскую. Суда из Остенде ходят, хотя контора действительно в Брюсселе. Остенде — ровно посередине между Амстердамом и Лондоном, в сердце европейских коммерций. А Кола где? У черта на рогах, в Лапландии! Бр-р-р... Подумать холодно! Еще, слышал, покойный государь капитана Беринга в ледовитые моря послал пути разведывать. Это по-нашенски: если в Индию, то непременно через Северный полюс! Есть иные, более практичные способы. Сделать компанию совместной, увеличить капитал выпуском дополнительных акций... Конечно, все зависит от исхода предстоящей войны, но предложения союзнику лучше делать до начала оной. Цесарский посол граф Рабутин — что за фигура? Способен толковать о коммерции?
— Скорее придворный, нежели негоциант; но человек отменно умный и ловкий, годный к переговорам о чем угодно. Год, как приехал — и сразу получил громадное влияние. После акцессии нашей к Венскому альянсу превратился в фигуру, равноценную князю Александру Даниловичу или герцогу Карлу-Фридриху. Любит и умеет действовать через женщин. Моя Марфуша оказала ему немалые услуги и вправе попросить об ответных. Впрочем, полагаю, что в части переустройства компании решать будет не он.
— Да, конечно. Но донести наши пропозиции до союзной стороны и правильно представить оные — тоже немало. Буду вам очень обязан за рекомендательное письмо к княгине.
Марфуша — это княгиня Марфа Петровна Долгорукова, в девичестве Шафирова. Единственный сын Петра Павловича вырос шалопаем, зато пятерых дочерей экс-вице-канцлер выдал за женихов из лучших фамилий, обретя через них сильные связи со старинной знатью. В сравнении с европейской аристократией, русская имеет очень мало предрассудков по матримониальной части и смотрит, во-первых, на приближение к трону, во-вторых, на богатство, в-третьих, на религию. А кто ты по крови: татарин, еврей или арап — во внимание не принимается. В Англии либо Испании подобное просто немыслимо, и даже вольнодумные французы так далеко не идут.
Мы проговорили далеко заполночь, а когда, наконец, я с наслаждением растянулся на пыльной перине и сомкнул вежды, бесцеремонный стук в ворота спугнул благодетельный сон.
Беготня слуг, испуганный хозяин в колпаке и ночной рубашке — а там уже ногами лупят, кричат: 'открывайте!'. Кто смеет ломиться посреди ночи в дом президента коллегии, хотя и полуопального? Для разбойников — слишком нагло, те посмирней будут. Со стороны властей подобное обращение значит беду. По чью душу: мою или Шафирова?!
Я оделся и зарядил пистолеты. Что, ежели Светлейший, рассудив, что арестовать меня в Персии навряд ли удастся даже дивизией, именно для того и выдернул в Москву? Так шиш ему! Кроме кучи трупов, ничего не получит.
— Ундер, с солдатами, от губернатора! — Полуодетый мажордом никак не мог попасть дрожащей пятерней в рукав. — Открывать?
Привычный напор боевой злости стер во мне остатки неуверенности.
— Поди прочь, не крутись под ногами.
Холуй исчез в недрах особняка. Спокойным шагом я подошел к воротам:
— Кто таков? Назовись, как положено. Ты соображаешь, что генерала в неурочный час разбудил?! Давно, сукин сын, шпицрутенов не пробовал?!
Командный рык вернул незваного гостя к правилам вежливости:
— Подпрапорщик Филофеев, Ваше Превосходительство! Губернатор велит приехать, срочно!
— Не по чину ему мне велеть. Просить — еще куда ни шло. Какого ... Алексею Львовичу надо? Не далее, как в обед с ним виделся!
Пришелец замялся. Уже по-иному, неуверенным молодым голосом:
— Секрет, Ваше Превосходительство. Не велено говорить.
В землю вобью сопляка. За моей спиною притаился лакей с дубиной.
— Ну-ка, открой.
Створка отворилась, явив тянущегося во фрунт фузилерного подпрапорщика. За ним жались солдаты.
— Ты что о себе возомнил, вошь гарнизонная?! Какие у ТЕБЯ от МЕНЯ секреты?
Юноша оказался крепок, штаны не намочил. Только голос его сел до шепота:
— Ваше Превосходительство, курьер из Санкт-Петербурга прискакал. Ее Величество Императрица Всероссийская Екатерина Алексеевна скончались.
Сим началось безумное лето двадцать седьмого года. Словно Великий Некто по ту сторону небес взглянул на шахматную доску истории, счел позицию неинтересной — и смахнул ее. Ферзи и короли полетели на землю и ниже.
Для меня череда значимых смертей началась с Ньютона. Человек, всю жизнь искавший в мире гармонию и порядок, тихо ушел из него, сторонясь грядущего хаоса. По воле судьбы, я узнал об этом вдогонку петербургским известиям. Зашел в Успенский собор — и вписал, вопреки здравому смыслу, в православный поминальник раба Божьего Исаака.
Завещание императрицы оказалось для многих неожиданным. Что может быть естественней, чем оказать предпочтение собственным дочерям? Но нет! К радости народной, на престол взошел одиннадцатилетний сын Алексея. Невнятная возня вокруг порядка сукцессии разрешилась опалой и ссылкой тех самых людей, которые в прошлый раз показали себя вернейшей опорой Светлейшего. Указано было 'Девиера и Толстого, лишив чина, чести и деревень данных, сослать: Девиера — в Сибирь, Толстого с сыном Иваном — в Соловки; Бутурлина, лиша чинов, сослать в дальние деревни; Скорнякова-Писарева, лиша чина, чести, деревень и бив кнутом, послать в ссылку'. Загадка прояснилась, когда стало известно о предстоящем обручении юного императора с княжною Марией Меншиковой. Воистину, честолюбие этого человека не знало границ.
Пока семейство Меншиковых радовалось, цесаревна Елизавета лила слезы. Ее нареченный жених Карл-Август фон Шлезвиг-Гольштейн-Готторп, двадцатилетний светловолосый юноша, умер в Петербурге от оспы ровно через две недели после предполагавшейся тещи. Эти две смерти вышибли опору из-под ног голштинской партии. Всевластный теперь Светлейший относился к Англии и ее союзникам гораздо более примирительно.
В те же самые дни в далеком Париже посланцы Карла Шестого согласовали прелиминарные статьи, унявшие вражду между Священной Римской империей и Ганноверским союзом. Центральный пункт — приостановка хартии Остендской компании. Малодушие императора позволило сохранить мир ценой предательства интересов подданных. И моих интересов, вместе с ними. Компания продолжала снаряжать корабли в далекие моря, но теперь желающий ограбить отважных негоциантов мог не опасаться возмездия.
Видя себя оставшимися, как в прошлую войну, в одиночестве против половины Европы, испанцы пошли на попятный и сняли осаду проклятой скалы. Продолжать ее не имело смысла еще и потому, что испанские власти не смогли на собственной территории обеспечить коммуникации осадного корпуса, в то время как англичане, владея морем, доставляли все необходимое за две тысячи верст легко и дешево.
Накануне окончания осады, будто исполнив земной долг, в Оснабрюке от сердечного приступа умер курфюрст ганноверский и король английский Георг.
Из механизма враждебных альянсов исчезли главные пружины. Мое призвание в столицу утратило смысл. Словно узнав об этом, сама природа начала ставить препятствия. Поздняя и сырая весна сделала дорогу между Москвой и Петербургом почти непроходимой для колесных экипажей. Предоставив слугам сражаться с грязью, я пересел из кареты в седло и плелся неспешно по обочине, свивая бесконечную нить размышлений. Земля, напитанная плодоносными соками, лениво прела под нежарким северным солнцем. Редкие деревни испуганно глядели на путешественника подслеповатыми оконцами курных изб. Непроворотная толща народной жизни лишь колыхнулась от усилий царя-реформатора, подобно болоту, в которое бросили камень, — и тут же затянула свежей ряской безобразную рану.
ДОСУГИ БЕЗМЕСТНОГО ГЕНЕРАЛА
Третий день просиживал я штаны в приемной. Унылое здание неподалеку от Адмиралтейства, отобранное у кого-то из опальных вельмож, кипело жизнью. Шуршали перьями копиисты, склонялись над бумагами аудиторы, получали предписания гевальдигеры и румормейстеры, сновали туда-сюда курьеры. Секретарь Светлейшего генерал-майор Волков привычно успокаивал: 'Генералиссимус непременно будет. Ждите'. Я уж пытался застать некоронованного властелина империи на дому, прогулявшись через понтонный мост на остров, им переименованный из Васильевского в Преображенский; но важный дворецкий заявил, что Его Светлости нет, да и принимать во дворце Его Светлость не изволит. Что ж, подождем. Если Меншиков пытается держать под своим непосредственным надзором все дела в империи, как когда-то Петр — то это дело гиблое. Одна Военная коллегия насчитывает ныне три с половиной сотни служителей: посему состоящие при ней канцелярии, экспедиции и конторы рассеяны по разным концам Петербурга. За рекой швейцарец Трезини пятый год строит общее здание для коллегий — но уже теперь видно, что имеющийся приказный люд в него не влезет, хоть сапогом утаптывай.
Чу! Конский топот на улице. Позолоченная карета шестериком, с короной на крыше. Приехал, наконец! Все вытянулись по струнке и замерли. Лакеи в полную ширь распахнули двустворчатые двери. В блеске золота и бряцании шпор великолепной свиты князь прошагал в кабинет. Волков, исчезая в сем святилище, успокоительно покивал: дескать, не беспокойтесь, примет.
Тянулись минуты. Незнакомый гвардейский офицер выбежал от Светлейшего и вскоре вернулся обратно; донесся невнятный разговор... Вдруг вся золоченая орда вывалилась из дверей и покатилась обратно к выходу. Скользнул по мне исполненный величия равнодушный взор княжеских глаз. Видел. Узнал. Не снизошел.
Вежливый секретарь выразил сожаление о крайней занятости генералиссимуса государственными делами и посоветовал доложиться вице-президенту. Низко же меня уронили! По традиции полковники, бригадиры и генералы являются к президенту коллегии; ко второму лицу идут всяческие подполковники и секунд-майоры. Вот незадача: готовился противустать злобе Светлейшего — а он противника с трех шагов не видит, за мелкостью величины. Что ж, причины понятны. Без войны я здесь никому не нужен, без войск — не опасен.
С генерал-аншефом Минихом мы были едва знакомы, но заочно друг к другу расположены. Когда граф Читтанов сидел в крепости, Миних торговался с русским послом о переходе на царскую службу и выторговал в контракте оговорку о приказаниях, несовместных с воинской честью. Возможно, сие послужило одной из маленьких гирек на весах судьбы, поднявших опального из бездны. Потом он как-то раз спросил дозволения осмотреть плотину в Тайболе и похвалил остроумный замысел. В свою очередь, мне внушали уважение его таланты строителя каналов. Мы оба повоевали в юности за испанское наследство (хотя и на разных сторонах). Он провел несколько лет в плену во Франции и прекрасно владел французским языком, для меня бывшим в числе родных. Конечно, я не забывал, что чин подполковника — последний, полученный Минихом на поле брани. Полковником ольденбуржец стал 'за полонное терпение'; дальнейшие ступени прошел, не обнажая меча. Смерть Петра застала нас в равных чинах — однако по возвращении моем с войны столичный сиделец оказался выше.
