Девушка и Змей

— К нам? Сейчас?

— А что, нынче какой-то особенный вечер? Ты ее не предупредил, что к тебе приедет сын. Мог бы, но не догадался.

— А ты?

— От твоего имени, да? Чтобы она спросила: "Мастер, неужели подобные сообщения обязательно передавать силою чар? Вам что, вслух выговорить стыдно?

— И была бы права.

Звонок в дверь. Ранда глядит вопросительно:

— У тебя дела?

— Да, у меня дела: встреча с тобою. Надеюсь, на службе не стряслось чего-то серьезного. Если стряслось — не взыщи, мне придется уйти.

— Конечно.

Как складно ты врешь, когда приводится случай врать самым родным для тебя людям.

Тагайчи на пороге. Замечает всё сразу: яркое освещение в комнате, воинский плащ на вешалке в прихожей, незнакомые ботинки на полу.

— Ко мне приехал Лииранда. Прибыл на годовщину Пардвянского похода, зашел повидаться.

Обида? Страх? Понимание? Сочувствие?

— Есть хорошие новости, мастер. Буно объявился! Выпустили его: тоже к годовщине, наверное.

— В каком он состоянии?

— Оброс бородой и похудел сильно, а в общем, вроде бы, ничего. Собирается срочно сдавать экзамены: оказывается, его не отчислили.

— Хорошо.

— Ладно, я побегу.

Сказав это, Гайчи обнимает тебя за шею, крепко-крепко целует — и убегает.

Ты возвращаешься в комнату. Подходишь к окну.

Ранда мог решить: ты здесь, в Приморье, ведешь какие-то дела с местными крамольниками. Откровенно ты сыну рассказать об этом не можешь, ибо за тобою ведется слежка. Но вероятно, в беседе ты не раз на это намекал... К тебе поздним вечером заходят сообщить, что кого-то откуда-то "отпустили". Из тюрьмы? Из Охранного отделения?

Лингарраи Чангаданг, мозг ларбарского подполья.

Между тем, чуть только Гайчи вышла из подъезда, как на улице ее перехватили. Тот самый Табибаррам из дома напротив. Широким взмахом руки пригласил зайти — туда, к ним, то есть к мастерше Ямори. Тагайчи согласилась.

— Однажды это должно было произойти.

— Да.

Беседуют они не в комнатах Ямори, а внизу, в гостевой зале рядом с привратницкой. Окна на улицу, шторы не задернуты, ты можешь видеть: Ямори сидит у стола, Гайчи стоит перед нею, Табибаррам ждет в дверях.

Проходит минуты две, не больше. Потом Тагайчи выходит. Одна. Яморин коллега-кудесник не следует за нею — ни открыто, ни в незримом обличии. Спокойным шагом Гайчи направляется в сторону реки.

— Ты и сейчас откажешься проводить ее, Крапчатый? Напомнишь мне, что ты не служебная собака?

Ответа нет. Только на повороте улицы на мгновение сверкнет золотой чешуею змеиная спина. В самом деле: если чародейку Ямори сопровождает в ее поездках по городу светило зарубежной науки, умершее лет двадцать тому назад в трех тысячах верст отсюда, — то почему следом за барышней Тагайчи не может ходить по улицам незримый арандийский Змей полуторасаженной длины? Кто увидит, тому же хуже.

Сыну ты скажешь:

— Возможно, имело бы смысл в ближайшие месяцы изучить, какие в Объединении есть наставники-политехники. Не учебные заведения, а люди. Если я верно понял, то тебе важно понимать именно людей, а махины и научные формулы — дело второстепенное. У вас в Марранге есть библиотека, какие-то книги можно выписать из Кэраэнга. Отчасти по печатным работам можно понять, как эти люди относятся к своим сотоварищам по ремеслу, — даже если в статьях речь будет идти об узко-специальных вещах. Если кто-то тебе вчуже понравится, напишешь ему, посоветуешься лично. Разумеется, всё это может оказаться весьма обманчиво. Когда меня приглашали работать сюда, в Ларбар, мой будущий начальник показался мне едва ли не полным моим единомышленником. На деле оказалось совсем по-другому. Но сие говорит лишь о моем легковерии, и я бы не стал выводить отсюда обобщений. Время у тебя есть, попробуй. Может быть, подберешь себе кого-то в учителя. И тогда я сделаю, что надобно для твоего поступления на учебу: соберу грамоты о гильдейской льготе, об оплате и прочем.

Назавтра, одиннадцатого числа месяца Владыки. Ты понимаешь: объяснения не миновать. От Змея ты знаешь, что Гайчи благополучно добралась к себе в общежитие. Сегодня ты перед сбором спросил ее: "Все в порядке?". Она ответила: "По-моему, да. А у Вас?". — "По-моему, тоже". Тут кто-то тебя окликнул...

На сборе всё было относительно спокойно — пока в залу не ввалился один из недужных. Обычно, хотя двери там и не запирают, больные не стремятся послушать, о чем без них совещаются доктора. Полусотник Маррбери оказался чуть ли не первым подобным гостем на твоей памяти. Прошагал к председательскому столу, никем не остановленный.

Больничная одежда, колченогая походка кавалериста. Всклокоченные темные волосы, растрепанные усы. В глазах — выражение "праведного бешенства".

Он в упор уставился на профессора. Молвил:

— Ваш поступок низок!

Похоже, Исполин и сам не понял, о чем идет речь. Дальнейшие объяснения полусотник желал вести наедине со своим обидчиком. Профессор поспешил покончить с делами и распустить коллег по рабочим местам, а сам с недужным остался в зале.

Немедленно начались домыслы. Какое оскорбление мог нанести глава клиники этому своему благородному подопечному?

Оказалось, Чамианг-младший давеча на дежурстве застал полусотника в состоянии, близком уже не к бешенству, а к настоящему буйству.

— Нынче он еще поостыл...

— А в чем дело-то?

— Сверкал зубами, за отсутствием сабли. Требовал удовлетворения...

— От тебя?

— Как можно? Я же простолюдин... Дело в том, что некая знатная дама имела несчастье отдать свое сердце господину полусотнику.

— Прямо здесь?

— То-то и оно, что нет. Еще заранее. И теперь хотела проведать раненого. Ничего не вышло: явилась она сюда днем, ее, конечно, не пустили. А у нее то ли родители, то ли муж злой, вечером вырваться сложно.

— И что?

— Ушла в слезах. Но к пяти часам вернулась. Какое-никакое, а свидание получила. Маррбери от нее услышал, как днем ее отсюда выставили, и раскипятился.

Врачи Университетской больницы весь день обсуждали, что же теперь будет. Станет ли Исполин рубиться с полусотником на саблях или стреляться. Кого господин Мумлачи выставит поединщиком, если сам по старости лет не решится драться. Сына своего Робирчи? Заместителя по безопасности? Айхади, как преданный ученик, сказал будто бы, что готов отстаивать честь учителя в любом бою — хоть пешем, хоть конном! Видимо, тогда уже на тяжелых копьях, как в Средние века.

Обсуждали, кого из жрецов города Ларбара позвать для освящения поединка. Собирались просить королевича Мугуи примирить супостатов, пусть даже он и не имеет права суда. Строили предположения, кто возглавит больницу в случае, если Исполин падет жертвой... Подходили и к тебе:

— Господин Чангаданг, говорят, Вы в молодости дрались на дуэлях, знаете, как это делается...

— Могу изложить правила сражения на шариковых самострелах.

— Да что правила? Сами самострелы-то у Вас есть?

— Сие оружие имеет то преимущество, что им невозможно воспользоваться, не зная правил.

Ты почти всю прошедшую ночь настраивался на серьезный разговор с Тагайчи. И вот, ничего не получилось. К концу дня профессор примирился с полусотником. Принес свои извинения и распорядился, чтобы к господину Маррбери посетителей допускали в любое время суток, как к тяжелобольному.

После трех часов к Магго поступил недужный, она попросила Гайчи помочь ей на операции. Ты какое-то время ждал. Рабочий день кончился. Ты погодил еще немного, потом вышел из лечебницы. Решил, что менее нелепо будешь выглядеть, дожидаясь Гайчи на остановке трамвая. Прошло примерно полтора часа. Магго и Тагайчи вышли вместе, пошли пешком вдоль трамвайных рельсов. Ты не стал догонять.

Ты замерз. Завтра дежурство на Водорослевой, то есть Гайчи не придет к тебе сегодня вечером. Коллега Магго, судя по всему, намерилась потихоньку переманить у тебя твою ученицу. И Змея ты опять не представил, хотя совсем было собрался... Всё вместе складывается в один очевидный вывод: пойти домой и напиться.

Совместить все доступные удовольствия. Горячую ванну, зелье и торжественный смотр всем обидам. За каждую обиду по чарочке. Змей деятельно участвует:

— Тебя спросили про твою "молодость", будто ты уже ветхий старец. Это раз.

— И были в общем-то правы...

— Твоего возлюбленного начальника чуть не зарубили на поединке. Это два.

— И за что! Ладно бы еще, за одну из его многочисленных глупостей. Но за то, что в подведомственном ему учреждении соблюдается хотя бы один пункт внутреннего распорядка...

— Всего один! А дальше?

— Я наивно полагал, будто могу надеяться на Ямори как на кудесницу. Она же, по сути, отказалась мне помочь. "Приведи чародея" — это я его должен искать? Уговаривать явиться? Могла бы хотя бы дать мне записку к этому своему знакомому. Это — три.

— Тебя никто не понимает. Ни коллеги по работе, ни родственники, ни любимая женщина. Возможно именно потому, что ты и не стремишься, чтобы тебя поняли. Это-то и обидно. Твое желание быть загадочным и непонятным.

Тебе не нравится, когда ты чего-то не понимаешь в словах или поступках Тагайчи. Ты расспрашиваешь ее, справляешься в словарях. Может быть, ей также досадно не понимать тебя. И в то же время, угадав твое настроение, она не слишком любопытствует. Уважая твое право на таинственность. Но при этом проводит время с другими, с теми, чьи желания и дела ей понятны. Ведь это так приятно — давать нуждающимся то самое, что им потребно. Это — четыре.

— А бывают еще такие продажные души, кто готов пожелать всё равно чего, лишь бы этим можно было занять время и силы другого человека. Не просто: "Я болен и одинок, мне и супчика никто не сварит" — а еще и множество других потребностей, от любовных до театральных. Девушка может почувствовать себя редкостно разносторонней личностью: и то я умею, и это, да еще и вот это...

— Ладно, Человече, пусть ты будешь смешон. Но хотя бы однажды — пусть Гайчи узнает, как ты ждешь ее на улице, как ищешь по всему городу... В общем, про все твои глупости влюбленного.

— А если это окажется не смешно, а противно?

— Тогда зачем делать то, что ей противно, пусть даже и тайком от нее?

— А как же тогда наше с тобой поведение летом и в начале осени? Если бы Гайчи узнала про все наши "глупости", ей было бы гадко. И мы это знали. Нас сие не остановило.

— Так было раньше. Но теперь-то... И потом, бывают гадости от страсти, они простительны. От несчастной любви. Но сейчас она разве "несчастная"?

— Да, Крапчатый. Такая вот несчастная взаимная любовь. Это — пять.

Ямори вызвала Тагайчи к себе именно вчера — почему? Потому, что ты недавно просил ее найти тебе эту девушку. Ты вынудил сотника Малуви заставить тебя объясниться с Гайчи.

— И после этого ты говоришь, что Ямори тебе не настоящий друг?

— Настоящий. По принуждению. Я же не пошел и не попросил: слушай-ка, Ямори, уговори меня раскрыть мою тайну... Нет. Я именно что не оставил мастерше выбора.

— А у тебя со всеми друзьями так, Лингарраи.

Кроме, может быть, твоей троюродной сестры, она же супруга. Ее ты никогда ни к чему не мог приневолить. Из-за этого ты и ненавидел ее. Она свое, прежде всего — свое дитя решилась вынашивать без помощи ученых и священников. Это был ее выбор. А ты попрекал ее твоим сыном.

— Да, если бы троюродный брат и супруг боярышни Тэари винил ее в гибели ее собственного дитяти, это была бы уж вовсе непостижимая жестокость. Ты от этого воздержался. Так хотя бы она может жить.

Ну, вот и всё. Если считать поштучно, то не так уж и много у боярича Лингарраи причин для злости. Само по себе это повод для того, чтобы заснуть довольным.

Двенадцатое число. Ночь на Водорослевой улице.

— Я должен поговорить с Вами, Тагайчи.

Она кивает: "Да, сейчас — самое время". И поясняет:

— Позавчера я была в доме напротив. Эта женщина хотела обсудить со мною Ваши дела. Те, которые связаны с чудесами.

— Да, сотнику Малуви поручен надзор за мной.

— Я поняла. Но я хочу, чтобы об этом мне рассказали Вы, а не она. Поэтому разговор с нею пока отложен.

И воля эта была так крепка, что сломала планы Охранного Отделения. Или дело в том, что женщина всегда поймет женщину?

— Чудеса заключаются в следующем. Во-первых, при должном сосредоточении я могу видеть сквозь ткани живого существа очаг поражения. Это считается особого рода "ясновидением". Видеть не причины, не развитие недуга и не его возможный исход, а только нынешнее состояние пораженного органа. А во-вторых, иногда мне удается давать недужным наставления относительно их собственных действий, надобных для выздоровления. Я могу произносить это таким образом, что слова мои воспринимаются как приказ, который невозможно нарушить. Требуется лишь мое сосредоточение и достаточная податливость воли того, с кем я говорю. Сие называется "внушением". Откуда это берется? На Востоке говорят, что из-за родства с Царским домом. Врожденные сверхъестественные способности. Разумеется, бесполезные, если не иметь при этом лекарской подготовки. Потому меня так рано и взяли на обучение. Хотя в семье среди ближайшей родни у нас и не было лекарей. У других потомков Мемембенга встречаются и другие особые свойства — пригодные для кудесничества как такового, или для стражничьей, воинской службы, занятий музыкой...

— Но Вы же хотели стать врачом?

— В пять лет не хотел. И вообще не задумывался ни о чем таком. Учиться мне нравилось. А по-настоящему "быть" лекарем захотел уже довольно поздно, после Университета, когда работал под началом Дангенбуанга.

— Чем они опасны, эти чудеса?

— Наверное, тем же, чем и все прочие проявления сверхъестественного, — ими сложно управлять. И непросто вовремя остановиться. Наступает "одержимость". Считается, что чем меньше человек в этом состоянии осознает свои действия, тем больше прибывает сил. И чудесных, и обычных, волевых. Ненадолго. Но за это время чудотворец может наделать немало бед. Поэтому нужен присмотр извне и собственные навыки сдерживания.

— "Ненадолго". А что потом?

— А потом все плохо. В случае моем и моих родичей человек постепенно приобретает телесные свойства Змея. Понижается температура тела, урежается дыхание, замедляется сердцебиение. Пропадает слух, изменяется цветное зрение. Исчезает возможность мигать — это, как правило, и становится заметным в первую очередь. Если не принять нужных мер, подобные изменения становятся необратимыми. То есть оборотничество останавливается на промежуточной стадии между человеком и ящером. Прожить в таком состоянии можно несколько часов или суток.

— И если это вдруг начинается, что может сделать наблюдающий?

— Самое первое и простое — проверить счетчик Саунги. Когда его показания превышают 850, это — одержимость. Общепринятые меры безопасности для окружающих, срочный вызов кудесника, применение средств, снимающих чары, если такие средства имеются. У меня счетчик Саунги расположен в оправе очков, внутри с правой стороны. Вот, видите? Сейчас 803. Около 800 — мой обычный уровень излучения. Если до одержимости не доходит, но близко к ней, то может помочь очнуться резкий толчок, сильный шум, прикосновение к чему-то очень холодному или очень горячему.