Пожрать — это всегда пожалуйста! Весело гомоня, остатки роты заполнили "Тарасову яму".
Всё таки, хорошо, что я оказался среди энкэвэдэшников! За всё время ни разу — ни паники, ни трусости, ни сомнения. Герои! В штыковую на немца — как на празднике Масленицы в стенку кулачного боя — морды горят, глаза блестят, зубы скалят! Перед танком никто не вскочил, не побежал! Ждали, кидали гранаты, бутылки. При ранении орали, но не скулили, не причитали. Моральное состояние батальона — боевое, несмотря на потери. Как там в американских пособиях: "при потерях за один бой больше 10% личного состава подразделение теряет боеспособность", а у нас от роты осталось 20% — нормально. Приуныли, конечно, но о бегстве никто и не помышляет. Я им сообщил, что тылы уходят, и всяк боец тут же понял, что это пушистый зверёк песец подкрался, что завтра — "наш последний и решительный бой", но вон, зубоскалят, гуляш наворачивая. Орлы! Чудо-богатыри!
А в моё время о них писали лишь как о заградотрядах, палачах. Забыли? Или это умышленный обман такой? Тогда — это предательство. Да, так оно и есть — предательство! Из страха, ненависти, зависти, от осознания собственной ничтожности. Смогут ли эти "тролли" интернетовские или политики наши крикливые с их лощёными мордами вот так, просто, под танком не обосраться, в рукопашной от блестящего штыка увернуться, раздробить прикладом врагу морду, стирать с лица кровь и мозги друзей? А потом есть ужин и со смехом рассказывать самые страшные моменты минувшего боя? Не смогут? Не смогут. Сами ничтожества, других опускают до своего уровня, вываливая в грязи, оскорбляя.
Мой знакомый был в Чечне. Водилой. Не воевал. По нему не стреляли даже ни разу. А на железную дорогу мы устраивались вместе. Чтобы на железку попасть — комиссию надо пройти, как в космос отбор. Как "чеченца" его погнали к психиатру. Он комиссию не прошёл — устроил скандал — его завалили. А скандалить он стал из-за вопроса психиатра: "Можете ли вы пожертвовать жизнью?" Он спросил: "Смотря за что. За близких, за Родину — запросто — я это и делал в Чечне". А в карточке ему записали: "Склонен к суициду". Не взяли на работу — потому что псих. Понятно — не патриот, а псих! Родину обсирать и торговать ею оптом и в розницу — это признано искусством, а защищать её — психическим отклонением. Как же так за полвека вывернуло мой народ наизнанку? Почему?
Хотя, я-то не такой, почему-то. Даже над изделиями нашего автопрома не смеялся никогда. А проработав на заводе (не автомобильном, другом) узнал изнанку производства, понял, почему у нас "десятку" 20 лет не ставили на конвейер, почему производили только дешёвки, "классику", а не автомобили.
Теперь осталось понять, как вместо интеллектуальной элиты у руля оказались отбросы человеческого вида? Я слишком со многими "директорами", "менеджерами", "начальниками" общался, и не только по работе, но и "неформально", "по-душам" — составили они о себе впечатление. Впечатление такое же, какое остаётся, когда наступишь в дерьмо. Даже отмоешь ботинок, а запах мерещиться, тьфу, гадость!
И за всю прошлую жизнь ни одного Степанова-старшего, никого, похожего на Ё-комбата. Куда они делись? Не вымерли же, как динозавры? Погибли все на войне? Да ну, на хрен! Всех не перебьёшь! В среднем звене управления подобных Степанову-младшему (заматереет, с отцом сравняется) — большинство, а вот выше поднимается только то, что никогда не тонет. Когда это наша страна стала той рекой, по поверхности которой плавали не величественные корабли, а только дерьмо? Даже полковник КГБ, ставший президентом, оказался им же, как оказалось. А народ так на него надеялся, чуть не молился! Видимо, не верили, что зараза эта проникла и в ФСБ-КГБ-НКВД. Везде она, гнилостная плесень, проникла.
Что-то я размечтался не в тему! С Божьей помощью я сейчас не в том проклятом мире, а здесь. И здесь всё конкретно — тут свои — там враг. Свои — надёжные, "реальные", "настоящие" пацаны. Враг? Настоящий враг, не срывающий личины, бьющий, получающий в ответ, держащий удар, честный враг. Я убиваю их — они меня. Это лучше, чем подленькое отравление, удавливание, извращение и зомбирование. Кто в моём времени враг? Кого бить? Кто убивает Россию? Не видать. Скрывают облик свой враги, "переводят стрелки" то на янкесов, то на жидов, то на наших же говнюков-предателей. Врага не видно, как — будто и нет его. Многие так и думают, а льющиеся на нас беды считают нашей же оплошностью. Всё плохо, потому, что это мы плохие. Так-то.
А! Хрен с ними со всеми! Я здесь и сейчас. Тут мои ребята, что в рот мне заглядывают, ждут чуда, там Ё-комбат, фундаментальный мужик, а там — ВРАГ! Всё просто. Пойду к комбату. "Перетрём" дела наши скорбные.
На рассвете меня растолкали. Оказалось, я уснул, сидя в окопе, уткнувшись каской в стену окопа. Блин! Лучше б лёг. И бронник снял. Всё тело затекло, болело. А, да, я же не собирался спать. Вот и трубка валяется — я присел покурить. Так и уснул.
— Едва нашли тебя, старшина. Семёнов с ребятами вернулись.
— Что-то я всё прозевал. Как сходили?
— Нормально. Все вернулись. Несколько танков дожгли. Немец на это сильно осерчал — минами долбил и долбил.
Это тоже была моя идея. Я постоянно помнил о прочитанном однажды опусе в Интернете о феноменальной эффективности работы гитлеровских ремонтников. И, хотя мы пока не видели ни одной попытки отремонтировать или утащить с поля боя танк, поделился своей озабоченностью с Шилом. Он собирался на "охоту" на вчерашнее поле боя, обещал "перевести" подбитые танки из категории ремонтнопригодных в утиль.
Небо было ясным, облачность была не сильной. Беда! Заметно похолодало. Меня со сна даже затрясло — продрог. Стал потягиваться, разминая затёкшие мышцы.
— Тихо-то как! — почему-то шёпотом, сказал боец, что меня разбудил.
— Это ненадолго, — ответил я ему.
Полустанок, высотка, поле, полотно и дорога выглядели безлюдными. Кого смогли — потемну отправили на восток. Остальные, скорее всего, — спали. И это правильно. Три бессонные ночи, двое суток боя, сотни тонн перелопаченной земли — пусть хоть чуть отдохнут. Пойду-ка я меры маскировки проверю, пока можно что исправить.
Наш батальон и один из батальонов дивизии — всё, что осталось здесь. Дивизия отошла ночью исполняя приказ на выравнивание линии фронта — севернее враг очень уж далеко продвинулся. А нас оставили прикрывать отход.
Обошёл, сделал несколько замечаний, сонные, уставшие бойцы безропотно стали поправлять. Обход закончился в "Тарасовой яме" завтраком. Оскальдович не уехал, остался, доброволец херов. Сейчас он кормил завтраком, по объёму превышающим суточную норму, всех желающих. А мне из термоска налил кофе. Я его душевно поблагодарил, похвалил.
— Не стоит. Вот если бы был настоящий кофе, тогда бы...! А это — немецкая подделка.
— Был бы у бабки жезл, была бы она дедкой. Я и не заметил разницы, думал — настоящий кофе.
— Настоящего, сразу видно, не пробовал.
— Вполне возможно. Ты мне лучше скажи — ты на хрена остался, доброволец хренов?
— Это как это? Кормить вас остался, воевать.
— А то мы без тебя не поедим и не повоюем! Сказано тебе было отходить!
— Обижаешь ты меня, Виктор Иваныч! Что я, хуже других? А-а! — он махнул рукой отошёл. Правда, обиделся, ты глянь-ка!
Я допил кофе, собрался, распихал сухпай по переферийным карманам, подошёл впритык к повару, громко зашептал ему на ухо:
— Слушай мой приказ, Оскальдович! И если меня хоть чуть уважаешь — исполни! Как тут закончишь — сразу уходи на лесопилку. Там Кадет за старшего, помоги ему. Мы туда после боя отойдём, но будем уже в окружении. Будем по тылам врага прорываться, твои способности нам очень пригодятся. Поэтому, тут мы и без тебя управимся, а вот там без повара нам трендец! Надеюсь, ты меня правильно поймёшь! По лесам натощак много не прошагаешь.
— Я тебя понял, Витя, всё сделаю. Ты только вернись.
— Это уж как получиться. Давай, простимся, на всякий случай, брат!
Мы обнялись.
Восток окрасился в красное, когда я пришёл на новый НП комбата.
— Утро доброго, — пожелал я.
— Скоро прилетят — пожелают "доброго утра". Пулемёты я отправил вместе с "Мухоморами", зенитки поставил на прямую наводку, замаскировал. Беззащитны мы будем.
— Это не есть хорошо. Но зенитки — не панацея. Сбить самолёт с земли непросто. Танки — важнее.
— Я тоже так решил. Души убитых в бомбёжке опять на мне повиснут. Возвращайся в роту. Предстоящим боем руководить не получиться — резервов у нас нет, а они такой массой навалятся, что сомнут сразу.
— Посмотрим. Куда делись мои спецы? Команды Шила и Лешего?
— В тылу я их посадил.
— И где у нас будет тыл?
— Кромка леса. Отход прикроют. Всё, старшина, свободен.
Я сидел в своём дзоте-НП и тихо охеревал. Правильно сказал техник из фильма "В бой идут одни старики" — самое плохое на войне — ждать. Сидел и ждал немца. От нервов уже и автомат перебрал, и гранаты по два раза переложил, все рожки патронами забил, а немец всё не начинал. И уснуть я уже не мог!
Поднял трубку телефона, покрутил:
— Что там, Глаз?
— Тихо, пока, — ответил наблюдатель из бывшего НП комбата.
Ну, вот, опять жди.
— Воздух!
Ну, наконец-то!
Восемь самолётов не спеша прилетели с северо-запада, пролетели над нами, развернулись, перевернувшись через крыло, во-о! Завыли! Тут же землю сотрясли сильные взрывы. И ещё! И ещё! Хорошо хоть отбомбились по нашим вчерашним позициям, на той стороне высотки. А там у нас лишь несколько дзотов с трофейными пулемётами осталось обитаемо.
Когда бомбить перестали, стали штурмовать, заливая, теперь уже наши позиции из пушек и пулемётов. Но, мои ребята молодцы — сидели по норкам тихо, как мыши. Никто не бегал бестолково в панике, как в фильмах про войну показывают, правда и не стреляли в самолёты. А те от безнаказанности совсем оборзели — чуть брюхом гребень высотки не цепляли, выходя из пикирования. Это уже наглость, за которую нужно наказывать!
— Дай сюда! — я выхватил пулемёт из рук пулемётчика, сидевшего рядом, сжавшись. Выскочил из-под защиты накатов шпал. Осталось дождаться момента, если и не собью, напугаю точно.
Раскрыл сошки, поставил пулемёт на перекрытие дзота. Вот, этот может быть и моим клиентом. Самолет с изломленными крыльями, неубранными шасси в обтекателях, заходил прямо на меня. Страшно, блин, ах спина похолодела! И руки сразу увлажнились. Ничё! Терпимо! Я ловил его в прицел. А он, может быть, меня. Я пока не стрелял.
Он начал первый. Огненные трассы потянулись от самолёта, но не в меня, выше. Я всё ждал. Я уже видел самолёт во всех подробностях, полупрозрачный круг винта, видел каждую заклёпку, голову пилота, даже разглядел вылетающие гильзы. Пора! Я дал очередь, целя прямо перед винтом, с опережением. Попал, не попал? Плохо, что пули не трассирующие.
Самолёт с ревом пронёсся над головой. Я быстро развернулся, сев на зад, выставив пулемёт. Самолёт выходил из пикирования. А я в него долбил из пулемёта. Во! Ура! От самолёта полетели ошмётки, он дёрнулся, резко заложил на крыло. От него потянулась серебряная ленточка — что-то вытекало, значит, что-то я пробил. Самолёт, как заложил на крыло, так и кувыркнулся. И это у самой земли. Пока я вставал, услышал удар. Выглянул — самолёт врезался в землю метрах в 300-х. Начинал разгораться.
— Медведь самолёт сбил! Ура! — завопил тот самый пулемётчик.
— Ура! — прокатилось по окопам.
— А должен был ты сбить! — ответил я ему, возвращая пулемёт с пустым диском, — это не сложно — он совсем не бронирован.
Ага, а у самого сердце от радости из горла выпрыгивает. Я! Я! Я — Самолёт! Сбил! Я сбил самолёт! Ахренеть! Руки затряслись, на разом ослабших ногах прошёл в землянку, под крышу, сел на патронный ящик. Кругом стояла трескотня стрельбы — моему примеру последовали другие. Попадут не попадут — а отповедь от наглости фашистские стервятники получат. Не будут так снижаться.
— Улетают! — пронёсся радостный крик.
— В укрытие! — заревел я так громко, как смог. Услышал, как моя команда передаётся по цепи.
Угадал — в воздухе свист, взрыв! Артподготовка. Молотить будут от души. С самолётов им теперь передадут ориентиры для стрельбы.
— Держи штаны сухими, ребята! — крикнул я. Кто меня услышит? Такой грохот стоит. Засёк время. Ждём. Боясь, трясусь. От взрывов и страха — тошнит. Самое время молиться, но я ни одной молитвы не знаю.
Пулемётчик рядом со мной тихо скулил, закрыв глаза и обняв пулемёт. Его второй номер сжался в углу, лицо закрыл ладонями, уткнул в колени, вздрагивал при каждом близком взрыве.
Молитв я не знаю. Я запел:
В тёмно-синем лесу,
Где трепещут осины,
Где с дубов-колдунов
Облетает листва
Косят зайцы траву
Трын-траву на поляне
И при этом напевают странные слова:
А нам всё равно!
А нам всё равно!
Пусть боимся мы волка и сову!
Дело есть у нас — в самый жуткий час
Мы волшебную косим трын-траву!
Пулемётчик смотрел на меня, как на психа, его помощник сквозь приоткрытые пальцы, с испугом. А я заводился. Потом вскочил и попытался изобразить в тесноте дзота танец Никулина:
Храбрым станет тот, кто три раза в год
В самый жуткий час косит трын-траву!
Второй номер убрал руки от лица, стал хлопать мне в ладоши, пулемётчик подпрыгивал на месте.
Все напасти нам будут трын-трава!
Я церемонно поклонился. Мне рукоплескали.
— Ну, полегчало?
— Ага!
И тут бухнуло совсем рядом. Меня швырнуло на пулемётчика, сверху засыпало землёй.
— Живы?
Всё в порядке. Только амбразуру наполовину забило землёй.
— Убрать!
Расчёт стал разгребать землю руками.
Обстрел стал слабеть или мне показалось? А-а! Перенесли огонь вглубь, на полустанок и посёлок.
— К бою! — донесла цепь.
— К бою! — проорал и я.
Выскочил в окоп, огляделся. Лунный пейзаж. По цепи команда дошла и побежала дальше — люди-то живы.
— Э-эх! Не зря копали! Молодцы мы!
Настроение — супер! Бомбёжку пережили, самолет — сбили, обстрел — проплясали, атаку отбить осталось. Спою-ка я ещё:
Вставайте, товарищи, все по местам!
Последний парад наступает!
Когда десятки голосов грянули со всех сторон, подхватив, я слегка офигел. А потом уже казалось, что сама земля поля боя пела басами:
Врагу не сдаётся наш гордый "Варяг",
Пощады никто НЕ ЖЕЛАТ!
Так-то! Орлы! Чудо-богатыри!
А что там немец? Я схватил трубку аппарата, покрутил ручку — бесполезно. Связи нет. Ну и хрен с ней!
Моя рота была на левом фланге, фронтом на юг и юго-восток. Справа у нас — полустанок. Там закрепился батальон стрелковой дивизии. У них нет ни одного орудия, только гранаты и напалм в разной стеклянной таре.
На гребне показался первый танк и десяток силуэтов пехотинцев. Ё-комбат приказал не экономить снаряды — по танку разом ударили все одиннадцать стволов — семь уцелевших сорокопяток и четыре зенитки. Подбили сразу. Пехоту положили залпом из десятков стволов.
— Не стрелять! — заорал я, — Это не наши игрушки! В укрытие!
