Опустил закрылки во взлетное положение, глянул на показания термометра наружной температуры. Сорок два уже снаружи набежало. Жарковато будет! Разогнал 'Караван' до 75 узлов и попытался поднять его от полосы. Не хочет мальчик в небо. Воздух на такой жаре жидкий совсем стал, не хочет держать птичку. Хорошо еще, на Олимбое привык я к подобным условиям. Оторвал 'Караван' от полосы, тут же газ убрал и обратно почти сразу к полосе прижал самолет. Притормозил, развернулся в конце и, поскольку ветерок был совсем слабый, обратным курсом еще один подлет совершил. Потом сызнова развернувшись, взлетел и высоту набирать принялся для испытания на перегрузку.
Закрылки убрали. Жужжим себе, высоту неторопясь набираем по четыре метра в секунду. В термиках подрагивая. Потом бац! И тишина! Только ветерок посвистывает за бортом. Остановка двигателя на взлетном режиме! Мать...мать...мать... отозвалось эхо. Вот тут я мыслью и заметался. Стремительно при этом вспотевая. Высота... четыреста пятьдесят. Метров, слава Богу, не футов, слава Богу! Двигун попытаться запустить? Не прокатит. Высоты нема! Садиться надо незамедлительно. Прямо по курсу садится сыро слишком. Залив под нами и перед нами. Землицы не наедимся, но воды нахлебаемся, если не съедят нас раньше обитатели глубин. И глубоко тут. В акве инкогнитте этой. И 'Караван' жалко до одури! Не годится вариант.
Надобно к тверди земной возвертаться. А как?! Мать...мать...мать... отозвалось эхо. На вираж ложиться... высоты у меня хрен да маленько... и скорость 90 узлов, оптимальная для набора высоты. И совсем минимальная для горизонтальных воздушных маневров. Особенно с неработающим двигателем. Да что же это визжит-то так пронзительно?! Что за звук такой посторонний. И страшный такой! Двигло не шевелится. Стрелки падают уже. Винт визжит? Кстати, о винте. Винт на флюгер. Нефиг ему тормозить, раз тянуть не может. Сектор шага взад, до упора. А заодно и рычаг аварийной отсечки топлива, вперед до упора нах. Батарею нельзя, мне авионика нужна. Все равно визжит. А это Катя визжит! Надо делом полезным занять любимую.
— Молчать! Отсчет высоты по радиовысотомеру мне!
— А?
— Высоту вслух отсчитывай, говорю!
— Поняла!
А если я... как в Ил-2 от 'мессеров' смывался на 'Чайке', в пикирование переворотом через крыло и назад? В аккурат к торцу ВПП и выскочу? К тверди земной... Если высоты хватит. Чайке трехсот метров хватало на такой маневр. А 'худым' не хватало, и они землю у меня кушать принимались. А 'Каравану' хватит? Должно хватить! Но мне сейчас не из-под огня уходить. Можно и не строго вертикально полупетлю выполнить. Не заругают меня поди-кось. Если живы останемся... Или хотя бы к аэродрому выскочу? Тоже, достойный результат будет. Разменяю высоту на скорость! Пять секунд прошло, скорость не растет а падает, решение принято. Винт зафлюгирован, вращение замедляет и скоро остановится.
Все. Поехали. Стоп! Ремни?! Я пристегнут. Катя? Пристегнута. Бормочет что-то неразборчиво. Морс! Зараза, стоит в проходе между нами, хвостом вертит весело. Ухватил его правой за шкирку, Катьке сунул.
— Крепко держи! Сейчас падать будем! Не забывай мне высоту давать. Только высоту! Мне самому некогда смотреть будет. Выкрутимся!
Пальцем в прибор нужный тычу, чтоб не разыскивать ей с перепугу. Ответила мне она взглядом испуганным, но полным надежды. Все. Работаем. Какое небо голубое... Рога раком, влево до упора. Ну давай, корова ленивая, вращайся уже... крен девяносто. Педаль левую плавно до упора вперед. Рога держим влево. О как охотно хвостик-то в небо задрался! На себя штурвал, хрустя костями. Как водная гладь-то быстро приближается... Во весь блистер уже только одна вода... Щаз кааак... Совсем близко. Вылазим из пике помаленьку. Курс? Триста пятьдесят. Мне триста сорок надо... Но... и так пойдет. Прямо рога ставим, стремясь к горизонтальному полету... ну вылазь миленький, почти в горизонтали мы уже, пикирование двадцать градусов. Вышли! Скорость сто шестьдесят узлов... высота, что там Катя бормочет? Ничего не бормочет. Опять визжит!
— Отставить вой! Высоту давай!
— Десять...
На себя рога, но полегонечку...
— ... пятьдесят метров...
Хорош! Скорость сто двадцать. Над глиссадой уже... и сильно выше... планируем круто и опять скорость нарастает... дотяну до поля? Тянем... тянем... дотянули... высота...
— десять...
Скорость сто двадцать. Много! К земле еще поближе, выравниваем...
— пять... четыре...
Скорость высокая, сто двадцать... А если змейку забубенить? И на полосу как раз выйду? Крен правый, над полосой уже, крен левый ... на осевой почти... неважно... скорость сто десять... пневматики порву к херам... жалко...
Вот ведь какая тварь — человек! Полторы минуты назад я только о том думал, как в живых остаться и ни о чем другом не помышлял. Сейчас мне колеса уже жалко стало! И ведь вправду жалко! Новые совсем. А скорость сто десять... А аэродром уже заканчивается, и забор уже... понаставили мне тут заборов бетонных...
— два...
А нафига? Вот нафига мне непременно на полосу? На травку рулим! Там, на травке, помягче будет. Виражик правый небольшой... в угол метим... до угла подальше будет... Сто узлов.
— один метр...
Умничка! Зацелую!
От себя рога. Совсем легонечко. Знаю, что неправильно, но скорость высоковата, а аэродром совсем маленький сделался. Закрылки высунуть? И вспухнуть? И вознестися на десяток-другой метров? Инерции подпрыгнуть как раз хватит! Там уже скорость утратить, до сваливания, и с того десятка об твердь земную — хрясь! И полный рот гумуса! Нахрен! Лучше уж с метра, хоть и на ста узлах... или на ста восьмидесяти пяти километрах в час! Вариометр... снижение полметра в секунду... Есть касание на все три сразу! Ааатлична Константин! Нааармальна Григорий! Загудели, бедные мои! Сели, на! По тормозам! Как на гололеде... импульсами... восемьдесят узлов. А теперь и угол тоже близко! А какой большой аэродром недавно был! Двенадцать квадратных километров! Четыре на три!
Так, тормозим и подруливаем педалькой. Толчками. Скрипим на бегу, раскачиваемся... Влево... еще влево... в лобовую в забор идем... влево... еще... еще... еще... вдоль забора уже едем... сорок улов... десять... скрипнули тормоза напоследок. Стоим! Дышим! Обратно родились.
Откинул я дверку пилотскую рукою ватной, безсильной совсем, трап с защелки скинул, не помню как, и на землю выпал с легким чпоком. И прилег с устатку. Помню в детстве под грозу попал, промок насквозь. Продрог. Домой прибежал, залез под одеялко в кроватку и колотун меня неудержимый обуял. Вот сейчас снова он ко мне вернулся. Ды-ды-ды-ды-ды! Да раз за разом. Я на спину перевернулся, солнышко мне прямо в глаза. Приятно! Натянул панамку на нос. Страх пришел. Лежу. Трепещу. Колбасюсь. Теперь можно! Как там Катя у меня? Описялась поди, с перепугу! Я и сам бы описялся, но некогда мне было. Занят был я очень. Надо мне к ней идти. Только маленько полежу еще, и пойду сразу. Одну только минуточку полежу. Мысль вторая. Все. На перегрузку аппарат можно уже не испытывать. Сколько, интересно у меня на выходе из пике было? Шесть? Восемь же? До хрена было...
Ох, а вставать-то надо. Кое-как на карачки, потом цепляясь за трап ручками. Вот и славно! Вот и пряменько стоим. Почти. В кабинку смотрим уже.
— Катенька, ты как там? Жива, моя радость?
Глазки у нас кругленькие стали, моргают испуганно и часто, и на меня выпучились маленько. Красивые.
— А?
— Все, Катюшенька! Не бойся уже! Приземлились мы уже! Благополучно!
— Ой!
— Катенька-Катюша! Уже поздняк метаться! На тверди мы земной уже. В неподвижности пребываем! И в безопасности!
— Ой!
— Понимаешь меня?
— Ой, я кажется описялась!
И почему я не удивлен?
— Беги в хвост скорее, там у тебя халатик висит!
— Не могу! Я встать не могу!
— А ты ремни отстегни! Уже можно. И Морсика отпусти. Тоже уже можно!
— Я сейчас!
— А к нам тут едут гости! Попроведовать!
— Ой!
Куда только ее слабость подевалась, с испугом вместе. Женская стыдливость чудеса творит! Морсика в сторону, вскочила и в хосте скрылась как комета метеоритная. А я на землю опять присел. Устал я что-то. Сел на попу поровнее, сижу, гостей дожидаюсь. Морс на землю спрыгнул, как ни в чем ни бывало, ластится ко мне, облизал меня бесцеремонно. Весь портрет мне вылизал, собака такой. Поймал таки момент. И я его погладил по головке. Хороший песик! Иди, погуляй в сторонке! Да отвяжись, наконец, с нежностями своими! Конь педальный! Да люблю я тебя, люблю. Чтоб ты провалился!
Вот и гости подъехали. Всем техсоставом. Сейчас спросят, что случилось.
— Что случилось? Вит, что произошло? Ты не ранен? И леди?
— Все в порядке. Никто не ранен. В помощи не нуждаемся. Мотор заглохнул.
— Почему?
— А я доктор? Я не знаю. Он мне не сказал! Стружки в масле нет. Взял стервец, и сдох не попрощавшись. Топливная система скорее всего отказала.
— Давай самолет к ангарам отбуксироем. Там разберемся, что произошло с мотором.
— Давай! Только встать помоги. Ноги чего-то вот плоховато держат!
— Это у тебя отходняк с перепугу.
— Да я догадался. Только они все равно не держат.
— Скоро пройдет!
Сунули меня обратно в самолет, сами поналезли, доктор пульс у Кати считает. Катя в халатике уже в пассажирском кресле к борту привалилась. Подрагивает.
Доктор шприц выхватил и к ней подступает, уже ваткой предплечье протирает.
— Эй док, ты чего это удумал делать?
— Это противошоковое, успокаивающее...
— Нахрен! Ты спиритуса вини лучше граммов полста плесни. И мне тоже!
— Ты крэйзи!
— Сам такой! Наливай скорей, виртуоз ланцета. Не мешкай!
Он и налил. Я выдохнул, и выпил. В держателе воды бутылку нашарил, запил водичкой потом на дока неизвестно почему вызверился.
— Чего ждем? Еще наливай! Пилюлькин хренов!
Он еще налил. Я мензурку выхватил и Кате подступил:
— Выдохни! Сильно выдохни!... Теперь выпей быстро!... Теперь не вдыхая запей! Молодец! Орлица!
И окосели мы моментально. Пока нас тягач к ангарам дотащил, мы уже и лыка не вязали. Но стали мы исключительно добродушным и разговорчивым, и люди вокруг нас такие приятные все сделались, ну как на новый год ровно. Сижу я, сгреб Катю на коленки себе, и такое на душе у меня счастье и такая радость во мне бурлит, что просто ужас какой-то. Жаль, прошло все быстро.
Свободная территория под протекторатом Ордена, город Порто-Франко. Аэродром Порто-Франко. 13:00. 18 число 6 месяца. Вторник. 22 год.
С причинами, приведшими к столь неприятному событию, разбирались недолго. Достаточно было осмотреть фильтр тонкой очистки топлива, наглухо забитый мельчайшей полиэтиленовой пылью. А вот причины ее появления в топливе поначалу меня озадачили. Так, разберемся. Горючку я с собой привез и заливал в бочки сам. Бочки чистые были. Отвечаю. Значит, гадость эта в баках как-то оказалась. А ведь точно... Когда Катя по полю рулила, расход горючки только с правого бака шел. Прощелкал я клювом на запуске и оставил кран в положении — правый бак. На взлете крен я почуял из-за этого и переключился на левый, чтобы уровнять в баках остаток топлива. Вот тут-то все и началось. Значит, в левом баке пыль эта гадкая пребывала. Какой-то дитектив получается.
И каким же ветром ее туда надуло? От Олимбоя до Салоников долетели мы будьте нате. Без каких либо проблем. И до того тоже летали каждый день. А случиться могло это, только когда крылья с самолета сняли. В Салониках мы крылья сняли, упаковали, погрузили в контейнер под самолет и сюда привезли. Стоп. Зорька — стоять! Одну ночь левая плоскость просто так у самолета пролежала! Не упакованная! Охрана аэродромная не спала, конечно, но и не пялилась на мой "Караванчик", глаз не смыкая. Если кто полез бы в него, то меру соответствующую приняли бы они. А так... много ли времени надо мимо проходя в бак пакости этой сыпануть? Секунд пять-семь... Не более. Открыл пробку, да и высыпал. Закрыл пробку — дальше пошел, как ни в чем не бывало...
И кто бы это таковой мог бысть?! Кто он, тот негодяй, коего нам поутру надлежит повесить на крепостной стене?! Это ведь в ту только ночь и могло случиться, событие это, когда мы с Катей олигарха Ставроса в гостях принимали... Позже — вряд ли. Упаковали мы на следующий день все, во избежание замятин. И был негодяй этот, полагаю, тот самый перчик, юридически подкованный, собственноручно мною удавленный и ныне уже, вероятно, покойный. А может и не он. Тут в технике надо соображать. Хотя бы на уровне сантехника. Для юриста слишком уж тонкий ход. Однако сомнений, что диверсант с его подачи пакостил, у меня ни одного грамма нету. Эх, блин, поздновато я его поймал! Его надо было прямо в банке том на месте давить. При первой встрече. Да кто ж знал, что гад и после смерти мстить не перестанет?! Видать не додавил мерзавца. Дело ясное, что дело темное. Прошлое теперь это дело. А мыслить надо-ть позитивно и жить в стремлении к светлому будущему. Короче, Склифосовский, кончай треньдеть и гуляй давай баки мыть! Филозоф!
Остаток дня у меня как раз и ушел на промывание топливной системы. И провонял я керосином, как целый нефтеперегонный завод. Ощутив степень собственной провонялости, решил срочно привлечь на помощь Катю. Не то, чтобы сам не управлюсь, но она же меня прогонит ночью. Вонючего такого. Придется на лавочке спать. А если сообща керосинием благоухать будем, то уже и не прогонит от себя. Наверное...
— Катя! Подержи вот тут шланг недолго, чтобы не выпал. Я в баке посмотрю, сколько там осталось.
— Ой! Он бызгается!
— Ой, да как же ты неловко-то так!.. Ой, ты же с головы до ног вся уделалась! Там все же давление в шланге, вот он и выскочил! Теперь вместе пахнуть будем!... А надо было крепче держать! Беда мне с тобой, Катя!
— Ты это нарочно так сделал! Ну, я тебе задам!
— И ничего не нарочно! Да ладно тебе, поздно уже, раз обрызгалась. Потом переоденемся. А то неровен час, снова забрызгаемся. Нет, ты шланг подержи, подержи еще! Я сейчас уже! Уже штаны поддернул! Уже бегу к тебе, несравненная!
И все-таки Катя изменилась за последнее время. Раздражительная какая-то стала. Нервничает по пустякам, переживает. То в ухо заехать норовит, то по шее треснуть. И обижается по двести раз на дню. Надо и не надо. Вот опять чуть в истерику не ударилась, хорошо, рассмешить успел. И чего это с ней? Такая дама была выдержанная, а теперь как подменили. Непонятно. Может, к доктору ее свозить? Какому нибудь "нервнопатологу"?
После сиесты приехал кортеж грузовиков возглавляемый герром Клаусом, и я, наконец, избавился от холодильников, морозильников и прочих кондиционеров. И два контейнера освободились. За один рейс три грузовика все не вывезли, принялись сновать туда-сюда, отвлекая меня от важной работы. Разозлился я крепко, но терпел молча. Поскольку товарно-денежные отношения нуждаются в скрупулезном учете. Когда подбили с Клаусом бабки и все у нас сошлось, вздохнул я свободно и вина Кате нацедил. И себе тоже. И Клаусу. Полетов у нас сегодня по уважительной причине не предвидится. А для приведения нервной системы в равновесие и обмытия крупнейшей в моей жизни сделки стакашок легкого вина в самый раз будет. Клаусу ручкой вслед помахал и снова делом занялся. В темноте уже закончил я с промывкой и фильтровкой. Сызнова самолет заправил. Теперь можно и на почту ехать договариваться.
