Земля мёртвых душ (Уроборос-2)

— Уфф... — он закрыл глаза и утёр пот со лба расшитым рукавом дорогого кафтана. — Ну и денёк... Лучше неделями воевать, чем один вечер убалтывать кучку старых мудаков. Разогнал бы к бесам свинячьим, да пока не могу обойтись без их поддержки.

— Совет ещё не собирался? — спросила я с едва заметной улыбкой.

— Пока Совет получит достаточное влияние, пока я добьюсь, чтобы расстановка сил в нём была мне выгодна, пройдёт ещё не одна луна, — сказал Дойлен. — Только тогда я смогу передвигать фигурки и в совете старшин. Терпение, милая. Только моё терпение пока спасает их дряблые задницы от хорошего пинка... Ну, ничего. Всё равно будет по-моему.

Это да, мой дорогой. Ты всегда добиваешься того, чего хочешь.

— Поешь, — я деликатно пододвинула к нему тарелку с мясом и овощами. — Проголодался, наверное.

— Это верно...

Мне самой есть не хотелось совершенно, но я заставила себя проглотить пару кусочков, пока Дойлен поглощал остальное... Да, бледноватый у него вид. И удар Ульсы ещё сказывается, и устал, как собака.

— Голова болит? — мне не нравилось, как он время от времени морщится и трёт лоб. — Давай помассирую.

Сытный ужин. Уютная комната. Женщина, делающая ему точечный массаж разболевшейся головы... Волосы у него тёмные, почти чёрные, с сединой. И слишком длинные для мужчины, на мой взгляд, хоть косу заплетай... Ну, прямо, идиллическая сцена: усталый муж приходит домой после тяжёлого рабочего дня. Я улыбнулась, пользуясь тем, что он сейчас не видит моего лица.

— Ты прямо идеальная заботливая жена, — он словно прочитал мои мысли. — А кстати, неплохая идея. Что скажешь?

— Что ты — бессовестный манипулятор. Даже ребёнка нагло используешь, чтобы повлиять на слабую беззащитную женщину, — с укором проговорила я. — Инген сегодня спрашивал, можно ли ему будет называть меня мамой, когда мы с тобой поженимся... Не стыдно, государь?

— Государю не может быть стыдно, — рассмеялся Дойлен, удержав меня за руку. — А ты не так уж слаба и беззащитна, насколько я помню... Сядь, милая. Разговор ведь серьёзный, — добавил он, уже без тени веселья. — Пацан прав. Ему мать нужна. Государю, как ты уже поняла, нужна государыня. Этому миру нужны знания, которые хранятся в твоей голове. Твой мир поднялся без магии, и ты, прожившая в нём сорок лет, знаешь по немагической части больше любого из нас. А мне... Мне — нужна ты. Дойлену из Куна нужна Стана из Масента. Сегодня, завтра, через год, через десять, через... сколько нам там ещё отпущено. Нужна, как воздух, как солнце... как жизнь. Я ведь люблю тебя, засранка, хотя знаю, что ты до конца дней будешь помнить своего... мужа. Я готов с этим смириться, если ты позволишь мне любить тебя как жену.

— Именно так? — я была потрясена, но не тем, что он сказал, а тем, что я это уже слышала. Почти слово в слово, за исключением одной существенной детали. Двадцать лет назад.

— Именно так.

Да, мой дорогой. Именно так. Даже сердце разболелось.

Как воздух. Как солнце. Как жизнь...

Он предлагает мне, ни много, ни мало, корону. Иркина розовая мечта. Зашибись, как сказала бы моя безбашенная землячка. Корона, конечно, тешит самолюбие, но в придачу к ней, кроме любящего супруга и приёмных сыновей, прилагаются головные боли и геморроидальные шишки новообразованного государства. Перспектива всю оставшуюся жизнь уговаривать, обещать, подкупать, запугивать и обманывать. Кого — неважно, лишь бы государству было хорошо. Кипящие от проливаемой крови границы. Заговорщики, мать их в системный блок. Реальные шансы того, что эта самая "вся жизнь" будет ограничена парой лет и закончится на ноже или кончике стрелы наёмного убийцы. Весёленький мир, изменения в котором станут заметны лет через двадцать упорного труда, и не факт, что он изменится к лучшему.

Но это — тоже жизнь. А когда рядом человек, которому можно безоглядно её доверить — знайте, это многого стоит.

Не тот мир. Не тот дом. Не тот мужчина.

Но других у меня уже нет, и не будет.

— Раздумываешь, как поделикатнее сказать "нет"? — криво усмехнулся Дойлен.

— Нет, — я невесело улыбнулась ответ. — Раздумываю, как поделикатнее сказать "да".

— Я ещё не так стар, чтобы сдохнуть от радости, — он сказал это как будто совершенно буднично, но я буквально физически почувствовала, как с его души свалился огромный камень. Да. Лишь для того, чтобы всей тяжестью обрушиться на мою. — Ты прости, милая, я понимаю, какое это для тебя горе — потерять целый мир. У тебя душа по мужу болит, а я никогда не увижу ни старшего сына, ни внука. Но для меня это немыслимая удача, что ты осталась. Настоящее чудо, без всякой магии.

— Но тогда в Масенте ты...

— Тогда в Масенте перед тобой был беспринципный говнюк, для которого ведьма Стана являлась всего лишь инструментом, — проговорил он — в своей излюбленной раблезианской манере. — А передо мной была странная, но весьма расчётливая стерва, готовая на всё ради возвращения домой. Но с тех пор прошло четыре луны. Кое-что изменилось. Беспринципным говнюком я как был, так и остался. Но — не для тебя. Ты достойна большего, и я предлагаю тебе всё, что имею. Включая руку, сердце и прочие потроха, как ты изволила выразиться четыре луны назад. О душе и речи нет — она твоя без остатка.

Это — чистейшая правда. Он никогда мне не лгал, ни тогда, ни позже, ни сейчас. Разве что краски сгущал. И сейчас его душа — вся без остатка — отразилась во взгляде.

Так на меня не смотрел даже Паша. Словно страдающий от жажды на чашку с водой, словно голодный на богато сервированный стол, словно нищий на кучу золота. Иными словами — словно мужчина, одержимый женщиной, на предмет своей одержимости. Его взгляд заставил меня вспомнить наши осенние ночи. Семь ночей, если быть точной.

Меня помимо воли бросило в жар. А он... он понял это на свой лад.

Мне осталось лишь принять его нежность и мощь, выпить их мелкими глотками, насладиться, как дорогим вином — именно так, именно любовь и нежность стоит сравнивать с благородным напитком, а не унижение близких. Надеюсь, к следующей жизни до покойного мага Лапура это дойдёт... Я снова вспомнила наши с Дойленом осенние ночи. Тогда это было больше похоже на сражение — кто кого. Сейчас со мной был мужчина, пусть не любимый, но любящий.

Есть же разница!

И позже, когда он, вымотавшийся за день и остаток сил отдавший мне, уснул, я ещё долго лежала, слушала завывания ветра за окном и размышляла над случившимся. Дойлен прав. Я никогда не смогу полюбить его так же, как Пашу, и всю жизнь мы проведём в молчаливом уговоре не упоминать об этом вслух. Что я могу дать взамен на его одержимую любовь? Уважение, доверие и дружбу? Он этого вполне заслуживает. Мало? Хорошо, скажу откровенно: я всеми силами буду стараться полюбить его, хоть ничего наверняка обещать не могу. Он заслужил лучшую жену, чем я, но другой у него тоже нет, и не будет. Просто не подпустит к себе, он такой. И однажды — может, через год, три, десять — у меня с языка само собой сорвётся слово "любимый". Так же, как с языка Ингена сорвалось некогда пугавшее меня до колик слово "мама". Но совершенно точно это произойдёт не завтра.

Когда? Зависит от нас обоих.

7

— Да плюнь ты на этот кафтан, Стана! Что я, на смотрины собрался? И такого стерпят.

— Дорогой, на твой кафтан я плюну с огромным удовольствием, чтобы точно не натянул на себя эту грязную жуть, а отдал в стирку. Да, первое заседание Совета Мудрых — не смотрины. Но ты у нас государь, или где? Государь не может являться на такие важные сборища в старом, поношенном и вонючем кафтане, иначе подданные перестанут его уважать!

И всё это — не визгливым голоском бензопилы "Дружба", а изысканным, аристократически вежливым тоном. С известной долей добродушной иронии, разумеется.

— Ну, хорошо, сдаюсь, — рассмеялся Дойлен. — Запилила. Вели тащить что-нибудь с этой сраной вышивкой, чтоб ей сгореть...

— И на Совете изволь выражаться, как хорошо воспитанный человек, — деликатная "распиловка" продолжалась: назвал женой — терпи, государь. — Покажи этим засранцам, что ты их уважаешь и считаешься с их мнением. Поступать потом ты сможешь ровно наоборот, но первое впечатление всегда самое сильное.

— Кого ты учишь обману и подлости, женщина! — с непередаваемой иронией проговорил мой драгоценный. — Я тебя сам могу этому поучить.

Кто бы сомневался... Ведьмак же, пусть и бывший.

После того, как я немного поработала стилистом, Дойлена уже нельзя было принять за разбойника с большой дороги. По крайней мере, с первого взгляда. Тёмно-серый кафтан с серебряной вышивкой, такие же штаны и парадные сапоги из тонкой чёрной кожи с тиснением. На перевязь он прицепил меч Линерита — похоже, это было что-то вроде благодарности магу-воину за спасение наших жизней — а на плечи накинул серый шерстяной плащ с отделкой из светлого волчьего меха. Мне же предстояло решить извечную женскую проблему — полный сундук платьев, а надеть нечего. Мысленно посмеявшись, я выбрала белое, как снег, шёлковое платье с серебряным позументом, стоившее баснословных денег, белую же накидку из тонкой шерсти, тоже отделанную светлым волчьим мехом, и белую меховую муфту, где помимо моих рук отлично помещался ПМ без кобуры. Я там накануне даже специальный карман пришила. Дойлен ещё посмеялся: мол, наслушалась Лиса, который нас волками обзывает... Волки и есть, мой дорогой. Он прав, наш беловолосый друг.

— Тебе идёт, — признал он, когда я повертелась перед ним в обновке. — А без платья всё равно лучше.

— Могу пойти и без платья, — с наигранно серьёзным видом проговорила я. — Но тогда тебя никто не будет слушать.

— Но, но, женщина, что за шуточки! — столь же наигранно возмутился Дойлен. — Твои сиськи буду разглядывать только я, понятно?

— Что ж тут непонятного, дорогой? — я взмахнула ресницами, имитируя великосветскую дурочку, и парой лёгких движений поправила неаккуратно лёгшие завязки его плаща. А потом, почувствовав его руки... ну, словом, на упомянутых местах, добавила: — Государь, не следует задерживаться, не то ваши подданные скажут, будто бабьи сиськи вам дороже государственных интересов.

— Пусть говорят, что хотят, а я бы не отказался...

— Дорогой, то, от чего ты бы не отказался, будет вечером. А сейчас ты должен идти на Совет.

— Ловлю на слове, милая.

И подмигнул. Засранец и бабник.

Но в Зал Совета, коим стала огромная приёмная на втором этаже, явился не засранец и бабник, а государь. И вёл он под ручку не фаворитку, а жену, что и продемонстрировал собравшимся, едва те разогнулись после почтительного поклона.

— Рад видеть столь уважаемых людей в этом собрании, — у него даже голос менялся, когда включался режим "государя" — становился похожим на голос диктора военных лет Левитана. Аж до костного мозга пробирало. — Приветствуйте государыню, мою супругу.

Что ж, государыня должна отвечать почтительным кивком, даже когда ей кланяются, чтобы скрыть разнообразные чувства. Кто растерянность, кто ехидство, кто разочарование. И — да! Господин Креннах собственной персоной. На его роже — злоба. Что-то у него там не заладилось, что-то мы с Дойленом крепко подпортили в его бизнесе... Ладно, разберёмся.

Как я и думала, Совет прошёл в рабочей обстановке. Пожалуй, только страх получить "в бубен" от громилы-государя, удерживал "высокое собрание" от соблазна поругаться в голос, как торговки на базаре. Каждый тянул одеяло на себя, и мало кто хотя бы пытался думать об интересах государства. Добрых три часа вежливых посылов в дальние края, споров о копейках, поисков соринок в чужом глазу и прочих конструктивов здорово напомнили мне ругню визирей при особе кокандского хана из великолепной книги о Ходже Насреддине. Ничего удивительного, что с такими приближёнными хан был давно и прочно болен. Порадовал братец Фернет, твёрдо пообещавший дотянуть подготовку дворцовой гвардии и городского ополчения хотя бы до того уровня, когда можно не бояться ни мятежа в городе, ни нападения неорганизованной толпы извне.

— Стены! — он громыхал ничуть не тише брата-государя. — Вот что нам позарез надо! Раньше хватало магии, сейчас нужен камень! А где его взять? Если платить столько, сколько запрашивают господа подрядчики, то проще сразу строить стену из золота!

— В черте города два великолепных источника обработанного камня, — сказала я, вспомнив, что мне говорили про княжеский дворец и Гадючник. — Два огромных здания, развалившихся на кусочки. Всего-то и нужно, что спроектировать стены, нанять каменщиков и подтащить туда блоки. Не думаю, что казне это обойдётся слишком дорого.

Разумеется, хозяева каменоломен, два досточтимых купца, были резко против. Ещё бы — такой подряд может из рук уплыть. Им возразили, и началось... А закончилось, как я и думала, рявком его величества и советом поменьше думать о набивании собственных карманов за счёт казны. Которая вовсе не бездонна... Иными словами, к концу заседания ценой дикой головной боли постановили рухнувшие здания всё-таки разобрать, камень пустить на постройку стен, а на сэкономленные средства нанять всех городских каменщиков. Но произойти это должно не раньше весны. Сейчас самым насущным будет точный подсчёт городских запасов продовольствия и планы на покупку оного в окрестных деревнях. А Дойлен под самый занавес поднял ещё один вопрос.

— Мы слишком долго жили без имени, — сказал он. — Княжество да княжество, и столица просто столица. Не по-людски это... Я вот как рассудил, господа: раз у нас принято, чтобы имя ребёнку давала мать, то пусть имя новорожденной стране даст её государыня.

Двадцать два человека разом уставились на меня — с интересом и ожиданием, какую ещё глупость сморозит женщина. Терпеть этого не могу... Спасибо, дорогой.

— В моём мире, — начала я, стараясь преодолеть неловкость и подавить стремление двинуть Дойлена ногой под столом, — здесь тоже стоит красивый город, который называется Дубровник. В переводе на ваш язык — "дубовая роща".

— "Харит" — дуб, "тар" — роща. Получается, Харитар, — перевёл Фернет. — А что, неплохо звучит. И дубов здесь как бы не больше, чем в любой волости.

— Пойдёт, — Дойлен встал и галантно подал мне руку, тем самым давая понять, что совещание окончено. — Спасибо, милая, действительно, неплохое название для столицы и страны.

С кем-нибудь другим поспорили бы, только не с этими братцами. Похоже, их не только боялись, но и уважали, несмотря на некоторые нюансы.

— Креннах, друг мой, — Дойлен удивил всех, и особенно вышеназванного, заговорив самым дружелюбным тоном. — Не уделишь мне пару солнечных шагов? Поговорим. Наедине... Нет, нет, дорогая, останься, тебя это тоже касается.

Не ждавший ничего хорошего Креннах, тем не менее, изобразил любезную улыбку и подошёл поближе. Мы и сами не садились, и ему не предлагали.

— О чём же государь и мой друг желает поговорить со мной? — осведомился он.

— Как раз о дружбе, — не переставая обаятельно улыбаться, Дойлен окатил Креннаха ледяным взглядом. — О твоей. Сколько она стоит?

— О чём ты? — надо же — сделал вид, будто не понял.