В царствование императора Николая Павловича

Кстати, Николая очень удивило то, что на улицах люди спокойно курят. В его время дымить на городских улицах было строжайше запрещено. А здесь — пожалуйста, доставай папироску, и — кури сколько влезет.

Гость из прошлого неплохо ориентировался в Петербурге XXI века, хотя многие дома были построены уже после 1840 года, а те, что были, не сохранились. На Кирочной, напротив улицы Восстания, царь остановился, и долго смотрел на школу, находившуюся там, где при нем стояла церковь Козьмы и Дамиана, храм Лейб-Гвардии Саперного батальона, которым Николай когда-то командовал.

— Нет его уже, значит, — грустно сказал самодержец, — а жаль...

— Мне тоже очень жаль, Николай Павлович, — ответил Александр, — красивая была церковь, я, правда, видел ее только на фотографиях, снесли ее еще до моего рождения.

Потом, выйдя на Литейный, где царь долго любовался зданием Дома офицеров, они свернули на улицу, которая при Николае называлась Пантелеймоновской, по имени церкви Святого великомученика Пантелеймона Целителя. Царь уже стал привыкать к современной орфографии, и с интересом читал таблички и рекламы, которыми пестрели фасады домов. И именно здесь с ним чуть не случился удар.

Николай прочитал табличку с названием улицы.

— Боже мой! — воскликнул он, не веря своим глазам, — это как понимать, Александр Павлович!

На табличке было написано "улица Пестеля".

— Вы назвали улицу именем этого висельника Пестеля! — царь никак не мог придти в себя от возмущения. — Вы, милостивый государь, хоть знаете, что это был за человек?!

— Николай Павлович, успокойтесь, пожалуйста. — Шумилин попробовал успокоить возмущенного самодержца, озираясь по сторонам. Некоторые прохожие, удивленные странным поведением высокого и статного мужчины, начали коситься на них. — Николай Павлович, я прекрасно знаю, что Павел Пестель был человеком отвратительным, и что, дорвись он до власти, кровь потекла бы ручьем по всей Руси Великой.

— Александр Павлович, — продолжал кипятиться царь, правда, уже не так бурно, — как можно называть именами этих людей улицы?! Вы еще скажите мне, что у вас и памятники им ставят...

Шумилин тяжело вздохнул. Врать он не умел и не хотел, а правду говорить не хотелось. Ведь и памятники имеются, и несколько поколений на примере этих самых "героев 14 декабря" воспитывали...

Он попытался отвлечь внимание царя, начав рассказывать ему о мемориальной доске напротив Пантелеймоновской церкви, в которой рассказывалось о доблести защитников полуострова Ханко во время Великой Отечественной войны.

— Ханко — это Гангут? — переспросил Николай Шумилина, — это выходит, что Россия воевала с Финляндией? Как это могло случиться? Ведь Великое княжество Финляндское — это территория Российской империи...

— К сожалению, уже почти сто лет как нет, — снова тяжело вздохнул Александр, — и Россия дважды воевала с Финляндией. Правда, в последний раз они выступили против нас в союзе с германцами, — увидев вопросительный взгляд царя, он пояснил, — ну, вы ведь, Николай Павлович, уже слышали о том, что была Великая война, названная у нас Второй или Великой Отечественной. Мы победили, заняв Берлин. Я потом более подробно расскажу вам о ней.

Напротив Михайловского замка Николай минут пять стоял молча, пристально рассматривая этот мрачный дворец, в котором так трагически оборвалась жизнь его отца.

— Александр Павлович, — повернулся он потом к Шумилину, — вы, наверное, знаете, что произошло здесь в ночь на 12 марта 1801 года? Это для моих подданных — и то не для всех — секрет. А вам, в будущем, все уже известно...

— Знаю, Николая Павлович, — лаконично ответил Александр, — и знакомые милиционеры, охраняющие сейчас это здание, рассказывали, что своими глазами видели ночью призрак вашего батюшки, бродящего по коридорам и лестницам Михайловского замка.

Николай, услышав эти слова, побледнел и вздрогнул. — Ради Бога, Александр Павлович, — сказал он неожиданно охрипшим голосом, — давайте пойдем отсюда. Потом мы как-нибудь поговорим об этом, потом...

Пройдя через Михайловский садик, они вышли к величественному храму, который все называли Спаса на Крови. На самом деле он назывался собором Воскресения Христова на Крови.

— Красивый храм, — сказал Николай, с любопытством оглядывая его мозаики и купола, — скажите, Александр Павлович, как он называется, и в честь какого события он поставлен?

У Шумилина сжалось сердце. Ему вдруг стало очень жаль этого высокого, красивого и могучего человека, перед которым трепетала вся Россия. И вот так прямо, взять и рассказать ему про ужасную смерть его любимого сына и наследника...

Николай, по-видимому, почувствовав настроение своего спутника, снова побледнел. — Александр Павлович, голубчик, не рвите мне душу, расскажите мне обо всем! Я ведь чувствую, что здесь случилось что-то страшное..

Шумилин проглотил комок, который вдруг подкатился к его горлу. Потом, деревянным и чужим голосом он произнес, — Ваше Величество, на этом самом месте 1 марта 1881 года злодеями был убит российский император Александр II, ваш сын и наследник.

Николай шумно вздохнул. Он сдержался, но по его щекам неожиданно покатились слезы. — Сашка, так вот как... Значит здесь, — только и сказал он.

Потом, постояв несколько минут, царь покосился на Шумилина, отвернулся, и, достав из кармана батистовый платок, вытер слезы с лица.

— Николай Павлович, — стал успокаивать его Шумилин, — в вашей истории ЭТО еще не произошло... И не произойдет, если мы вмешаемся в ход вашей истории, и не позволим, что бы то, что случилось в нашей истории, здесь в марте 1881 года, повторилось...

Царь, слушавший в пол уха то, что говорил ему Александр, неожиданно встрепенулся, и крепко схватив Шумилина за руку, взволнованно сказав, — Александр Павлович, помогите нашей стране, и нашему народу избежать всех этих ужасов... Я долго думал — кто прислал вас в наш мир, силы добра или зла? Но, без вмешательства свыше здесь точно не обошлось. Послужите во благо, и благодарность всего нашего народа вам будет обеспечена...

Шумилин пристально посмотрел в глаза царю, — Николай Павлович, — сказал он, — вы полностью можете рассчитывать на меня и моих друзей...

Приведя немного нервы в порядок, они прошли по набережной Мойки, дойдя до Певческого мостика. На Дворцовой площади царь долго любовался Зимним дворцом. — А ведь я помню, какой он выглядел совсем недавно после пожара, — задумчиво сказал Николай, — и вот, сейчас он такой же, как и был, когда я въехал в него после ремонта. Только фасад был окрашен в темно-желтый цвет...

А кто в нем сейчас живет, Александр Павлович?

— Никто в нем не живет, — ответил Шумилин, — в Зимнем дворце сейчас находится величайший музей мира. Сотни тысяч людей со всего света приезжают сюда, чтобы полюбоваться на картины и произведения искусства, выставленные в нем.

Николай одобрительно кивнул, — это очень хорошо, Александр Павлович, — сказал он, — люди должны видеть то, что мы и мои наследники сохранили для потомков. А галерея, где выставлены портреты генералов, участников войны 1812 года сохранились?

— Сохранились, — ответил Шумилин. — мы все с гордостью смотрим на победителей Наполеона... Помните, как у Пушкина?

У русского царя в чертогах есть палата

Она не золотом, не бархатом богата;

Не в ней алмаз венца хранится за стеклом;

Но сверху донизу, во всю длину, кругом,

Своею кистию свободной и широкой

Ее разрисовал художник быстроокой.

Тут нет ни сельских нимф, ни девственных мадонн,

Ни фавнов с чашами, ни полногрудых жен.

Ни плясок, ни охот, — а всё плащи, да шпаги,

Да лица, полные воинственной отваги.

Толпою тесною художник поместил

Сюда начальников народных наших сил,

Покрытых славою чудесного похода

И вечной памятью двенадцатого года

Нередко медленно меж ими я брожу

И на знакомые их образы гляжу,

И, мнится, слышу их воинственные клики.

— Да, хорошо писал покойный господин Пушкин, — отозвался Николай... Они помолчали немножко, шагая по бульвару мимо Адмиралтейства. У дома Лобанова-Ростовского — того самого, со львами — они свернули на Вознесенский проспект, и вышли к площади, на котором стоял памятник императору Николаю I, работы барона Петра Клодта.

— А вот и памятник вам, Николай Павлович, шепнул Шумилин царю, который удивленными глазами смотрел на себя самого, бронзового... — Как видите, у нас помнят не только бунтовщиков. Можете подойти к нему и полюбоваться.

Царь машинально кивнул, и по его щеке снова скатилась слеза.

— Да, сегодня слишком получился слезливый день для самодержца, — подумал Александр, — но иногда слезы смывают с души все плохое и это идет только на пользу...

Наша служба и опасна и трудна...

Человек от Бенкендорфа пришел, как и обещал граф, на следующее утро. Едва Одоевский и его гости успели позавтракать, как в гостиную вошел лакей, и, нагнувшись к уху князя, что-то шепнул ему на ухо. Одоевский кивнул, и велел слуге пригласить посланца Александра Христофоровича.

Вскоре в комнату вошел мужчина в сером цивильном костюме, лет тридцати — тридцати пяти от роду, высокий, статный, с приятным, располагающим к себе лицом. Он поклонился присутствующим, и, остановив свой взгляд на Викторе, подошел к нему.

— Их сиятельство просил передать вам это, — сказал гость, доставая из кармана шариковую ручку, с зенитовской эмблемой.

— Если не ошибаюсь, вы ротмистр Соколов? — спросил Сергеев, поднимаясь с кресла навстречу господину из III-го отделения, — Дмитрий Григорьевич?

Ротмистр утвердительно кивнул, и тогда Виктор представился сам и представил свою спутницу. Соколов вел себя спокойно, и было трудно понять — рассказал ли ему граф, откуда, и из каких времен прибыл человек, назвавшийся отставным майором Сергеевым. Скорее всего, нет, но ротмистр своим умом быстро сообразил, что этот пожилой плотный мужчина с седыми усами и шрамом на лбу совсем не похож на тех, с кем ему приходилось сталкиваться ранее.

— Дмитрий Григорьевич, надеюсь, вы не обидитесь, если я буду обращаться к вам по имени и отчеству? — спросил Соколова Виктор, и добавил, — в свою очередь, я не буду возражать, если и вы так же будете обращаться ко мне.

Ротмистр кивком дал понять, что не против, и тогда Сергеев продолжил, — видите ли, Дмитрий Григорьевич, нам — мне и моим друзьям, которые сейчас временно отсутствуют, — хочется, чтобы у нас во время пребывания в Петербурге не было никаких недоразумений с вашими коллегами.

— Граф дал мне надлежащие инструкции, — ответил ротмистр, — только Виктор Иванович, поймите и нас правильно — мы можем гарантировать вам обещание насчет служащих Третьего отделения и жандармов, но не можем вам ничего обещать насчет чинов городской полиции и их руководства из министерства внутренних дел. Тем более, что у Александра Христофоровича уже были некоторые разногласия с графом Строгановым — министром внутренних дел, и Сергеем Александровичем Кокошкиным — столичным обер-полицмейстером.

Сергеев усмехнулся про себя. Столько лет прошло, а соперничество среди силовиков как было, так и осталось. "Всемогущие", как их считали в народе, жандармы, все время ожидали подножки со стороны господ-полицейских, и часто получали ее. И происходило сие не от дурного воспитания и желания подгадить конкуренту. Расчет был что ни наесть шкурный — каждое раскрытое "злоумышление на порядок управления" давал повод полицейским получить новые чины и награды, а так же выбить дополнительные ассигнования на "известные цели" — так в документах того времени изящно именовали деньги, выделенные на поощрение тех, кого скромно называли агентами, а попросту — доносчиков.

— Скажите, Дмитрий Григорьевич, — неожиданно Виктор спросил ротмистра, — а приходилось ли вам лично встречаться с теми, кто возмущает лиц разного сословия против монарха и правительства? Если да, то кто они?

Ротмистр на минуту задумался, а потом ответил, — Видите ли, Виктор Иванович, ярых противников существующего строя мне видеть довелось. Но, не они представляют опасность. Их слишком мало, чтобы возмутить народ, и большей частью они не совсем здравы умственно.

Куда опасней другие. Это молодежь, дворянчики от семнадцати до двадцати пяти лет, которые и составляют гангренозную часть общества. Среди этих сумасбродов мы видим зародыши якобинства, революционный и реформаторский дух, выливающийся в разные фразы. Тенденции, незаметно внедряемые в них старшинами, иногда даже их собственными отцами, превращают этих молодых людей в настоящих карбонариев. Все это несчастие происходит от дурного воспитания. Экзальтированная молодежь, не имеющая никакого представления ни о положении России, ни об ее общем ее состоянии, мечтает о возможности русской конституции, уничтожения рангов, достигнуть коих у них не хватает терпения, и о свободе, которой они совершенно не понимают, но которую полагают в отсутствии подчинения. В этом развращенном слое общества мы снова находим идеи Рылеева, и только страх быть обнаруженными удерживает их от образования тайных обществ.

— Гм, а этот ротмистр умен, весьма умен, — подумал Сергеев, — только он не знает того, что страх скоро пройдет, и эти, как он сказал, "дворянчики" начнут из Лондона звать народ к топору, а те, кто в России, начнут организовывать тайные общества. И одним из организаторов убийства сына Николая I станет дочь губернатора Санкт-Петербурга.

— Дмитрий Григорьевич, — сказал Виктор, — мы с вами еще не раз поговорим на эту тему. А пока я хотел бы услышать то, что Александр Христофорович сказал вам относительно меня и моих друзей.

— Их сиятельство, — отчеканил ротмистр, — велел мне сопровождать вас повсюду, наблюдать за тем, чтобы никто ни в чем не чинил вам ни в чем препятствий и не пытался ограничить вашу свободу. В чем графом был выдан мне соответствующий документ. Вы желаете с ним ознакомиться?

— Не стоит, Дмитрий Григорьевич, — сказал Виктор. — Я вам верю. Александр Христофорович сдержал свое слово. Сегодня я хотел бы прогуляться по городу. Поскольку, вы должны меня при этом сопровождать, то я попрошу вас обождать меня немного. Я переоденусь, и минут через пять-десять буду готов к прогулке.

Вскоре, Сергеев и ротмистр уже шагали по Невскому. Виктор решил выполнить поручение Шумилина, и прогуляться до Таврического сада, чтобы посмотреть — что сейчас находится на том месте, где в XXI веке находится его квартира. Ну, и просто прогуляться.

На углу Невского и Литейного Соколов неожиданно дернул Сергеева за рукав. — Виктор Иванович, — шепнул он на ухо отставному майору, — видите человека, который идет за нами, ну тот, в сером цилиндре и с тросточкой. Вон, он сейчас отвернулся, и делает вид, что смотрит на проезжающую карету. Так вот, это человек из полиции. Я видел его как-то раз на Большой Морской улице, в доме обер-полицмейстера Кокошкина. И как раз в мундире чиновника этого ведомства. У меня, Виктор Иванович, хорошая память на лица.