Так что не раз приходилось повторно обходить проблемные дворы, но все же худо-бедно справились, подсчитали хотя бы приблизительно новгородское население. И уж из этой информации, вывели сумму подати на каждую семью и общий сбор по городу — по нему выходило едва ли вдвое более, чем с прежней податью. Но, как в присказке, гладко было лишь на бумаге, когда же огласили людям о новом исчислении подати, а квартальные старшины дали расклад каждой семье о причитающейся с нее суммы, поднялась буза на весь город. Недовольные возросшим налогом новгородцы вышли на улицы и торговую площадь, потребовали ответа от власти за грабительские поборы и их отмену. Недовольством народа воспользовались недруги нынешнего руководства, науськивали толпу против посадника и его людей.
В тот же день, пока ситуация в городе еще не вышла из-под контроля, Варяжко и его команда созвали вече, Многотысячная толпа бурлила на площади, одни возмущались нововведением, другие, наоборот, заступались, споры доходили до ругани и даже стычки. Когда же на степень взошел Варяжко, шум поднялся еще больше, самые крикливые вопили: — Долой посадника! Не будет по твоему, последнюю рубаху отнимаешь!
Варяжко стоял над толпой и ждал, пока крикуны уймутся. Когда шум немного стих, заговорил громко, на всю площадь:
— Собрал вас, люди новгородские из-за новой подати. Хочу, чтобы подать была справедливой, за каждого мужа. Разве справедливо, когда Ждан — показал рукой на стоящего перед трибуной мужа в испачканном мукой переднике, — платит подать в двадцать кун, а у него во дворе пять душ, среди них он один кормилец, остальные бабского племени, а его сосед Невзор, у которого пятнадцать душ, семеро из них мужского рода, платит столько же? Или купец Рознег, у которого хоромы немалые и лавка богатая — разве он не должен платить больше, чем кузнец или сапожник? А вот кто-то из вас так не считает, смуту наводит, хочет оставить все по старому. Вот скажите теперь, люди добрые, как платить — как прежде, по неправде, или по новому, по числу кормильцев?
Выдержал паузу, пока примолкшие люди раздумывали над его словами, потом продолжил:
— А те подати, что соберем сверх прошлого, пустим на ваши же нужды. В управе мы открыли службу благоустройства, она займется наведением чистоты и порядка. Наймет уборщиков мести улицы, возчиков для вывоза мусора. Будем еще возить воду к вам во дворы, поставим каланчу и дозорных следить за пожарами. Так же поможем семьям, у кого дети малые — на каждого из них до семи лет бесплатно каждый месяц выдадим осьмину хлеба, раз в год одежду и обувь. Так что последнюю рубаху мы у кого не отнимаем, но зато будет по справедливости. Теперь думайте, мужи новгородские, стоит ли идти на поводу у горлопанов и бузотеров или дать им острастки?
Были еще крики и споры, но уже без того накала, как вначале. Люди отвели душу, а потом угомонились — вече не поддержало смутьянов, приняло сторону посадника. А для Варяжко и его людей происшедшие события стали уроком — надо лучше продумывать свои шаги и не доводить до взрывного конфликта. Хотя на этот раз и закончилось благополучно, но все же искушать судьбу не следует. Дальше уже более спокойно занялись другими заботами, управа постепенно втянулась в новый ритм работы, без особых сбоев и проволочек. Да и у самого Варяжко стало свободнее со временем, не оставался с утра до позднего вечера на службе, как происходило до сих пор со дня избрания посадником.
Варяжко заматерел — иной раз, глядя в посеребряное зеркало, не узнавал себя. Ушла юношеская легкость, стал дороднее, солиднее. Да и выглядел старше — на все тридцать, а ведь ему нет и четверти века! Особенно старила окладистая борода, иногда приходила мысль сбрить ее, но передумывал — положение обязывает! Окружающие люди принимали его с уважением как к зрелому мужу, без еще недавнего снисхождения к юному возрасту. Домочадцы тоже менялись — жены налились женской статью, даже Румяна заметно пополнела. А дети росли на глазах — Лане, старшей дочери, исполнилось семь лет, а вытянулась почти вровень с Румяной. Да и Нежана с Деяном стали самостоятельнее, носятся как угорелые за старшей сестрой. В колыбельке растет еще одна дочь, Видана, ей уже скоро годик — Милава исправно, каждые два года, рожала следующее дитя.
Вместе с покоем вернулось и прежнее вожделение к Радмиле. В горячке нахлынувших дел оно не то что забылось, а как-то усмирилось, не довлело так властно, до умопомрачения. Сейчас вновь задумался над тем, как ее вернуть, но не давая повод обвинению в блуде и измене своему слову. После немалых раздумий пришел к мысли выкупить любовницу у мужа — подобная сделка иногда совершалась по нужде. Но брать Радмилу в жены не хотел — кроме плотской тяги, других чувств к ней не испытывал, собирался взять наложницей и поселить в купленном для нее доме. С таким намерением отправился к купцу Мировиду, застал его за столом ужинающим вместе с двумя женами и чадами. Принял приглашение к столу, после застолья перешел с ним в гостиную.
Разговор не заладился сразу, на прямое, без экивоков, предложение Варяжко продать ему жену, купец возмущенно отказал:
— Ни в жисть! Она не скотина, а я не нищета какая, сам могу купить кого хочу! Хотя ты теперь важный муж, но и на тебя найду управу, так что уходи подобру-поздорову.
Ответил Варяжко самым благожелательным тоном, только его потемневшие от злости глаза не сулили ничего подобного:
— Ты не спеши, Мировид, с ответом. Я к тебе добром, зла не желаю, но судьба может обернуться по разному — может торговля порушиться или товар сгорит, тать на пути подстережет и жизни лишит. Да мало ли что случается, от всего не убережешься. А так добрые люди помогут и все обойдется.
После почти не завуалированной угрозы влиятельного соперника, померявшись с ним взглядом, купец поддался:
— И что хочет добрый человек, за какую мзду?
— Две гривны, как за доброго коня!
— Всего две гривны? Да за холопа больше нужно отдать! Пять! Такая горячая баба меньше не стоит!
— Три! Поистрепалась за годы, товар не в лучшем виде.
— Четыре! Баба в самом соку, а ты поистрепалась!
— Даю три с половиной, больше ни гроша!
— Ладно, согласен. Цени мою доброту — от себя отрываю!
Вот так, после недолгого торга, Варяжко честно обзавелся наложницей для телесных утех. Купил для нее небольшой, но справный дом у реки, там и зажил, пока не утешил страсть после долгого перерыва. Сама Радмила к перемене хозяина ее тела отнеслась довольно смиренно, отрабатывала усердно к обоюдной радости. После чередовал — одну ночь в своих хоромах, другую у наложницы, отдавая дань сердцу — с Румяной, и плоти — с Радмилой. И странно, душа не разрывалась между ними, даже находила гармонию в таком разнообразии. А те довольствовались подобным раскладом, по крайней мере открыто не высказывались против. Люди же вокруг судачили о личной жизни посадника, впрочем не осуждая его — подумаешь, эка невидаль, зато все довольны!
Глава 5
В самый разгар лета 985 года, когда от палящего зноя пересыхали реки, от князя Владимира прибыл с грамотой его боярин Мороз. Впервые за три года, минувших после битвы на Ловати, князь снесся с Новгородом. До сих пор новгородцы только по слухам, да еще от приезжих купцов узнавали о происшедших в стольном граде и других русских землях событиях, для многих печальных и страшных. Первый год после поражения Владимира и потери им практически всего русского воинства выпал особенно трудным — со всех сторон Русь терзали вороги, грабили и сжигали города и селения, угоняли в рабство тысячи и тысячи русичей. И некому было заступиться за бедный люд — почти все ратные мужи остались на северной земле, павшими на поле боя или взятыми в полон.
Так сложилось, что Новгород оказался если не виновным, то причастным к случившимся бедам, его проклинали жены и матери пропавших воев, весь народ, переживший страшное лихо. То, что вольной город с присоединившимися к нему землями защищал себя от княжеского войска, не стало оправданием — уж лучше он пал бы, считали они, но не довел бы до гибели всю Русь. Того же Владимира, вернувшегося в Киев с малой частью дружины, винили меньше и то в том, что не смог перебороть мятежные земли и сгубил всю рать. Ему остались верны поляне, северяне и древляне, другие колебались, выжидали — справится ли Владимир с напастями? Отбились западные племена, отошли под руку польского короля Мешко I, муром и меря взяли булгаре, а вятичи и радимичи отказались признать княжескую власть.
К следующему году Владимиру удалось набрать дружину, собрать воев из ополчения и отбить набег печенегов, подступивших к самому Киеву. Поставил заслоны на южном рубеже, хоть в какой-то мере защитил от угрозы со степей. Еще через год восстановил свою власть в центральных землях, в этом же отправился на запад. Войска у него оказалось почти вдвое меньше, чем в прошлом походе, когда он взял Червень и Перемышль, дошел до Вислы. Сейчас же завяз на волынской земле у Буга, против него встали не только вои племени, но и стоявшие тут польские отряды. Добавили трудностей еще ятвяги, сговорившиеся с королем Польши, ударили по русскому воинству с севера.
Пришлось Владимиру отступить на землю дреговичей, но враг не отставал, продолжал терзать его войско. Возникла опасность нового разгрома, который мог привести к самым худшим последствиям, вплоть до уничтожения русского государства. По-видимому, князь посчитал ситуацию настолько сложной, что пошел на крайнюю для него меру — просить помощи у ненавистного Новгорода. Отправил с грамотой ближнего своего боярина и наказал ему любым путем уговорить северный народ скорее идти с войском на подмогу. Тот шел на струге самым скорым ходом от рассвета до заката солнца, останавливаясь только на ночлег, его люди выбились из сил, но через две недели добрались к северному городу.
В обычный будний день, когда Варяжко у себя в управе разбирался с текущими делами, к нему прибыл посыльный от главы совета и передал наказ немедленно приехать в детинец — дело спешное, дорог каждый час. Ломал голову по пути — что же такое случилось, коль обычно неторопливый Велимудр так обеспокоился. Застал в приемной палате почти всех мужей совета, с ними еще тысяцкого Любима и незнакомого воина зрелого возраста, заметил еще по его лицу и всей фигуре все признаки предельной усталости — у самого такое бывало. Едва молодой посадник, поприветствовав всех, уселся на лавку, Велимудр тут же начал речь — наверное, дожидался именно его:
— Собрал я вас по неотложному делу — князь Владимир просит от нас войска на подмогу, притом спешно. Бьется он из последних сил, но вороги слишком сильны — и числом и умением. Против него выступили вои из волыни и дулебы, но главную силу представляют поляки и ятвяги. О том, что там происходит, расскажет боярин Мороз, его послал к нам Владимир.
После обратился к посланцу, попытавшемуся с трудом встать: — Говори сидя, Мороз, силы тебе еще понадобятся, пока все изложишь и разъяснишь.
Боярин заговорил вначале неторопливо, веско выговаривая каждое слово, потом незаметно зачастил:
— Войском в шесть тысяч ратников мы пришли на землю волынь. В первое время трудностей с ними не имели, дошли до Луга, а там нас ждали поляки. Вот с ними уже стало хуже, а когда еще к ним на подмогу пришли дулебы, после ятвяги, нам стало невмочь. По числу их вдвое более, чем нас, да и вои наши заметно хуже в ратном деле, особенно против ятвягов, так что пришлось уходить восвояси. Но вороги шли за нами, каждый раз, когда мы вставали даже на малое время, давали нам бой, выбивая больше, чем мы их. Сейчас нас осталось на ногах едва ли четыре тысячи, долго не продержимся — или перебьют всех или войско разбежится, некому будет остановить противника.
Замолчал, оглядывая сидящих мужей, по-видимому, ожидая от них вопросов. Те дружно повернули головы к Варяжко, даже Любим, признавая право на первое слово за бывшим командующим. Немного подумав, приступил к расспросу, после ответа на один вопрос тут же задавая следующий:
— Сколько ятвягов и поляков?
— Ятвягов полторы тысячи, поляков три.
— Состав войска у поляков, кого больше: лучников, мечников, копейщиков?
— Копейщиков больше, лучников и мечников примерно поровну. Часть еще с топорами и сулицами.
— Насколько крепки в бою, держат ли строй?
— Слабее, чем ятвяги, но против наших воев держат.
— Если ли общее командование или каждое войско само по себе?
— Общее командование за польским воеводою, но ятвяги больше сами воюют.
Варяжко задал еще десяток вопросов, в основном получая ясные ответы — чувствовалось, боярин достаточно сведущий человек. После вступили в расспросы другие мужи, не столько по военным, а по другим темам — о состоянии рек и дорог, отношениях с местным населением, наличии укреплений на пути, снабжении продуктами и питьевой водой, доступных в той местности транспортных средствах. Уже после, отпустив гостя, принялись решать со сбором и отправкой войска. То, что надо помочь Владимиру, даже не обсуждалось — все понимали необходимость отстоять русское государство, иначе русичам не остаться свободными, их подомнут другие. Торопило только время — надо выходить как можно скорее, на сбор же всех полков понадобилось бы не меньше двух недель. Но и с малыми силами идти вряд ли имело смысл — только погубить людей.
Приняли предложение Варяжко идти в поход через неделю тремя полками. Он посчитал, что двухтысячное войско справится с ятвягами — именно о них просил Владимир, остальных ворогов удержит его рать. Вести воинов вызвался сам, совет согласился с ним без сомнения, как само собой разумеющееся. В тот же день отправили гонцов в полки, расквартированные в центральной и на западной стороне, назначили им сбор на Двине у волока. Два новгородские полка собрались за три дня, загрузились на ушкуи с большим резервом припасов и снаряжения — в краях, куда направлялись, с продовольствием у местного люда сложилось плохо, так что рассчитывали на свои запасы. Еще три дня ушли на путь по Ловати и дальше волоком к Двине, здесь простояли сутки в ожидании полка с западных рубежей.
Дальше по Двине и Днепру дошли до Обруча, а затем по Припяти к Турову, здесь и застали войско Владимира. Он занял оборону на подступах к городу, пытаясь отстоять столицу дреговичей, уже неделю отбивал атаки объединенных сил ворога. Подошедшие к пристани ушкуи встретил боярин Мороз — он отправился из Новгорода сразу же, как только узнал о решении совета прийти князю на подмогу. С непритворным радушием обнял сошедшего на берег Варяжко, после приветственных слов без промедления провел новгородского командующего в детинец к Владимиру, занявшему палаты наместника. Тот принял сейчас же, без проволочки, здесь и сошлись лицом к лицу два прежних недруга, волею судьбы в трудный для Руси час ставшие союзниками.
Владимир возмужал, на его челе печатью пережитых невзгод легли морщины вокруг глаз, а взор выглядел суровым и в тоже время печальным. Хотя телом почти не изменился — такой же худощавый и подвижный, только отпустил бороду, правда, небольшую, не такую окладистую, как у самого Варяжко. В свою очередь князь вглядывался в стоящего напротив новгородского мужа, по-видимому, вспоминая и сравнивая с нынешним образом. Так и стояли минуту, не отводя глаз, после Варяжко первым заговорил, кивнув головой, но не кланяясь, показывая тем самым — Владимир ему не господин: — Здрав будь, князь, долгих лет тебе.
