Их женщины не умели петь, не плели венков, не любили цветы — разве что на завтрак. Большинство из них оказались настоящими уродинами, как по мне. А если и встречались среди них грациозные красавицы, то они старались себя обезобразить, придать себе "мужественности". Чем гуще была шерсть под мышками и на животе, чем квадратнее лицо и шире талия, тем лучше считалась женщина... Я никогда не считала себя любительницей прекрасного, но в таких условиях мои эстетические чувства по-настоящему страдали.
Дети кентавров — самые гадкие создания, которые мне когда-либо встречались! Среди них поощрялись издевательства для поддержания воинского духа, кто сильнее, хитрее и творит пакости другим, не попадаясь, — тот лучше. Можно представить, кем они вырастали с таким-то воспитанием.
Мужчины кентавров — отдельная тема. Они представляли собой костяк селения, его силу. Все остальные жили и работали, чтобы мужчины могли хорошо есть и охотиться, их желания были законом для всех. Для них же самих законом была сила или, в крайних случаях, слово старейшины. Каждый спор решался схваткой, но не до смерти, а до первой крови. Если драка не решала вопроса, шли к старейшине за советом, и его слово становилось окончательным и неоспоримым решением.
Ко мне в селении относились, как к незваному гостю, прибившейся уродливой попрошайке. Меня заставляли, если я чего-то не хотела, не слушали, если мне что-то не нравилось, отказывались понимать, если я пыталась что-то предложить, даже если это действительно было хорошей идей — мое предложение добавить в варево хороших приправ они воспринимали так же, как предложение пойти в задницу к собственной матери.
Я должна была все делать по правилам, они не просили большего, не позволяли меньшего. В общем-то, жить так можно было: они не взваливали на меня непосильную работу и не морили голодом, предоставляли свободное время и не ругались, если что-то взрывалось в моем шатре. Но были вещи, которые делали мое пребывание в селении если не совсем невыносимым, то, по крайней мере, очень тяжелым.
Во-первых, мои ноги и одежда. Это вызывало настоящий ажиотаж у всех подряд, мне лезли под юбку, щипали за коленки и за задницу, смеялись над тем, как я прыгаю, отбирая у меня какие-нибудь важные вещи и носясь с ними по всему селению.
Один раз какой-то гадкий малец забрался ко мне в шатер и стащил дневник Маггорта, а потом бегал от меня по всему селению, угрожая вырвать все страницы, если я прекращу эту мерзкую игру. Этот кошмар продолжался, пока старейшина случайно не заметил эту сцену и не отчитал мальца, вернув мне книгу. Видят мертвые боги, если бы тот случай кончился иначе, от маленького засранца только копытца бы и остались!
Детьми все не кончалось, женщины кентавров тоже любили посмеяться надо мной. Не раз я улавливала в их голосах и смехе презрительные нотки. Мне даже думать не хотелось, над чем могли так ухохатываться эти мымры.
Мужчины относились ко мне, как к прибившейся к стаду собаке. Даже пытались играть со мной, как с собакой, кидая мне всякие веточки, и учили командам, обещая листик взамен. При этом они оглушительно ржали, хотя я старалась даже не смотреть в их сторону.
Никогда еще я не чувствовала себя настолько униженной, как в тот месяц! Впервые в жизни я испытывала к кому-то такую ненависть Сам вид неряшливых и грубых нелюдей, воняющих то ли лошадью, то ли козлом, очень скоро опротивел мне до тошнот. Каждый день длился как неделя, мне начинало казаться, что я уже вечность торчу в этом захолустье, не произнося ни слова.
О городской жизни я вспоминала, как о лучшем, что со мной было... но мысли о друзьях всегда были разных оттенков. Иногда я скучала по ним, иногда ненавидела за то, куда они меня отправили.
Больше всех в моих мыслях доставалось Арланду. Только из-за этого антимагичесеого порошка, который за месяц на мне не раз испытали, я вынуждена была оставаться здесь, только из-за него мне приходилось терпеть ссылку... Поэтому именно Арланд в моих мыслях стал главной причиной моих мучений и, видят мертвые боги, он правильно сделал, что не появлялся в селении в то время и не напоминал о себе, хотя обещал каждую неделю отправлять письма со своей совой: я бы написала ему много чего, о чем бы потом жалела.
Но все изменилось спустя первый и самый неприятный месяц жизни в селении. Потом, если у меня и появлялись мысли об Арланде и об остальных, то это были размытые грустные воспоминания по вечерам, которые мелькали за несколько секунд до того, как я пропаливалась в глубокий сон смертельно уставшего человека.
Новый период моей ссылки началось с того, что однажды ночью в селение прибыли неожиданные гости. Несколько кентавров пришли с самого юга материка, прямо из сердца южных пустынь.
Они были в разы меньше, красивее и изящнее, чем те существа, с которыми мне приходилось жить. Их тела напоминали скорее антилопьи, чем лошадиные, а на головах вились небольшие черные рога.
Всего пришедших было двадцать, пятнадцать мужчин, две женщины и трое детей. Семеро из них были больны, трое на последней стадии: их вели связанными, потому что они бросались на все, что видели, даже на камни и деревья.
Вид больных кентавров был из тех зрелищ, которые потом преследуют в страшных снах. Ввалившиеся черные глаза, искаженное худые лица с выступающей на губах пеной, клацанье зубов, неестественно искривленные конечности, судорожно сжимающие что-то пальцы... долго время я боялась даже близко к ним подходить.
Утром я должна была начать лечение, используя свои силы и зелья с мазями, рецептам которых научил меня друид. Старый Козел хотел присутствовать при лечении, но он только мешал мне, поэтому я его выгнала. В этом мне, к счастью, не стали перечить.
Первым ко мне отправили самого больного, которого уже хотели убить по пути. Проще говоря, того, которого было уже не жалко.
Его связали и положили ко мне на стол в части шатра, оборудованной под кабинет. Несчастное создание дергалось в судорогах и бросало на меня кровожадные взгляды, разражаясь незнакомыми мне проклятиями.
Я сварила несколько мазей и зелий, которые могли успокоить и обездвижить больного, облегчив мне работу. Но я совершенно не понимала, что мне нужно делать после того, как кентавр успокоится, поэтому медлила с началом "операции" до последнего.
Когда все было готово, я с опаской приблизилась к столу, на котором лежало связанное копытное, жаждущее моей крови. Левая рука, почувствовав, что "пища" близко, вспыхнула бирюзовым туманом. Ощущение было мне знакомо: то же я чувствовала, когда пытался противостоять Дороти, напавшей на меня в галерее поместья Сеймур... но тогда я вытягивала ее всю, а теперь мне нужно было определить заразу, не трогая остальных потоков в кружеве.
Я стала медленно прощупывать ауру пустынного кентавра, стараясь не поглощать ничего лишнего. Но против моей воли поглощение все же происходило: рука, почуяв кормушку, не желала повиноваться. Не знаю, сколько я простояла над столом, пытаясь отыскать источник болезни в кружеве, заполняя собственной магией то, что пожирала левая рука. Но когда я очнулась, рубашка на мне была вся мокрая от пота, как и волосы, голова кружилась, а перед глазами все плыло.
Кентавр был мертв.
Я не успела даже осознать, что произошло, обдумать это и сделать выводы. Ко мне зашел один из селения, забрал тело, потом пришел друид, что-то презрительно мне проблеял и удалился.
Я уснула прямо в кабинете, сидя на земле и прислонившись спиной к шкафу с книгами. Меня разбудили только вечером, чтобы я поужинала.
На следующий день на моем столе оказался другой больной, который был не в таком плохом состоянии, как прошлый. Я с трудом заставила себя снова подойти к столу, но, когда приблизилась, рука сама загорелась и потребовала работы. Чтобы случившееся днем раньше не повторилось, я стала использовать правую руку иначе. Когда левая искала, чем бы насытиться в ауре нелюдя, правая давала ей необходимую магию, чтобы она не высасывала дочиста жизненно важные плетения и без того ослабленной ауры.
Через несколько часов напряженной работы я нашла источник болезни, но к этому времени больной находился на последнем издыхании. Если бы я продолжила дальше копаться в его кружеве, он бы погиб.
С помощью жестов я объяснила кентаврам, что продолжить можно только на следующий день, когда восстановятся силы зараженного, а пока его надо покормить и дать где-нибудь отлежаться.
На следующее утро я узнала, что он не пережил ночь.
Я отказалась работать над остальными больными, пока не выясню, как работает моя рука, почему она убивает вместо того, чтобы лечить. Но меня опять никто не слушал. Чтобы я продолжила дело, ко мне в надзиратели приставили двоих мужчин и друида, принесли в шатер третьего пустынного кентавра.
Спустя несколько часов скандалов, сквозь слезы и под угрозой остаться без руки, я все же приступила к работе. На этот раз я старалась делать все быстрее, на ходу придумывала уловки, которые мешали руке поглощать силу души нелюдя. Источник болезни я нашла быстрее, но предпринять что-либо не успела: друид остановил меня. Зараженный уже был мертв, и дальше тратить на него время было бесполезно.
Этот кошмар с убийствами продолжался, пока дело не дошло до детей. Когда кентавры привели первого ребенка, который был в полном сознании, потому что болезнь в нем только начинала развиваться, я взбунтовалась и в очередной раз попыталась бежать.
Я понимала, когда мне, как скот на убой, приносили безысходно больных, но когда на столе оказался практически здоровый ребенок... Это было уже слишком!
Но разве меня кто-то послушал? Эти скоты грозили убить ребенка самостоятельно, чтобы он не заразил остальных, если я не примусь за лечение! Зараза была угрозой для их чистенького селения, это все, что волновало друида и лесных кентавров.
Страх причинить вред ребенку удвоил мои старания. На этот раз я принялась за работу со всей возможной тщательностью. Я несколько часов разрабатывала схемы и алгоритмы, по которым стоило действовать заклинаниям обеих рук, затем составляла формулы плетений... к счастью, копытные изверги позволили мне хотя бы подготовиться как следует!
Несмотря на то, что новый метод был сложен в исполнении, в теории все было достаточно просто и могло сойти за гениальное решение. Держа две руки по бокам от тела зараженного, я должна была одновременно пускать особенные плетения потоки энергии из обеих — поглощающей магию левой и создающей магию правой. Если левая "пожирала" больше положенного из ауры, на место захваченной энергии тут же становилась чистая магическая, и таким образом истощение ауры происходило насколько можно минимальное. При этом в некоторых, особо уязвимых ее участках я заранее "устанавливала" сгустки магии, которые левая рука впитывала несколько секунд, прежде чем я могла начать ей управлять и остановить забор силы.
Работа была не из легких, но я все же решилась попробовать в тот же день, в который разработала новую схему действий. Решиться мне помогли стерегущие кентавры.
Несчастный ребенок брыкался и скулил от страха, потому что знал, что все, кто приходил в мой шатер до него, погибли. Детеныша пришлось опоить сонным зельем, и только когда он уснул, я приступила к работе. На этот раз все прошло гораздо быстрее, ребенок сильно ослаб, но все же была надежда на то, что он выживет.
На следующий день он не пришел в себя, но несмотря на это мне на стол положили второго. Под угрозами мне пришлось провести все то же самое и с другим ребенком.
Прошло несколько дней, оба пациента не приходили в себя и боролись с последствиями моего лечения с переменным успехом. Один из них очнулся на четвертый день без всяких признаков заражения! Это была первая победа.
После того, как и второй ребенок очнулся здоровым, кентавры разослали гонцов во все ближайшие Рощи, чтобы те принесла счастливую весть: выздоровление стало возможно. Не прошло и недели, как в селение прибыла еще одна группа, на этот раз лесных кентавров, таких же, как те, с которыми я жила. Они оказались гораздо выносливее, чем пустынные лани, мне удалось исцелить почти всех, за исключением двух случаев, когда состояние было уже необратимо.
Во время лечения лесных кентавров у меня возникла проблема, противоположная той, которая была с пустынными. Если там энергии катастрофически не хватало, то тут ее было слишком много. Впитанная магия и болезнь, переработанные в моем теле, буквально переполняли мою ауру, и мне приходилось использовать накопители, чтобы "не лопнуть". Часть силы я возвращала кентавру, а ненужную часть — преображенную в чистую силу болезнь — я вкладывала в старые драконьи яйца, которые нашла еще в гроте, во время нашего расследования, связанного с "Глубинным Демоном". Эти прозрачные пустые шары размером с елочную игрушку могли хранить огромное количество энергии, что было весьма кстати.
За лесными кентаврами стали приходить группы других младших нелюдей: сатиры, нимфы, гоблины, орки, лесные духи и те, названий кому в моем мире нет, а на здешнем языке они звучат так, что их надо специально заучивать, если хочешь запомнить. Это были лешие, тролли, болотные люди, люди-птицы, люди со змеиными хвостами, даже чудовища, похожие на снежного человека.
Новые зараженные приходили почти каждый день, способ лечения совершенствовался. С некоторыми группами зараженных я справлялась за день, с некоторыми — за неделю, все зависело от стадии заражения и выносливости существ. В большинстве случаев больные выживали, но не обходилось без исключений. Меня никто не винил и не упрекал в этих смертях, как никто не благодарил и не хвалил за выживших. Нелюди вообще относились к происходящему так, как будто это ровным счетом ничего не значило.
Кентавры прекратили заставлять меня работать, потому что я и так целыми днями возилась с больными в шатре. Кормили меня по-прежнему и продолжали подшучивать на свой лад. Друид время от времени читал мне нотации на языке жестов, заявляя, что я даже мази в кожу больных втираю неправильно.
Физически я быстро привыкла к перепадам энергии, — когда ее было слишком много, я отправляла ее в накопители, а если мне переставало хватать жизненных сил, забирала ее оттуда же. Однако, необходимость ежедневно отвечать за жизнь и смерть живых существ сильно ударила по душевному равновесию.
Было бы легче, если бы я почувствовала в себе великое призвание спасать невинные души от ужасной смерти. Но этого не было, скорее наоборот, чем больше я лечила, тем больше понимала, что это не мое, что я не могу столько думать и волноваться за других: мой характер совсем не приспособлен для этого. Для меня это была настоящая пытка.
Лекарям необходимы огромные душевные силы, чудовищная выносливость — ведь они должны не только перебороть собственное волнение, они должны перебороть страхи в больном и помочь ему. Принимая больных у себя в шатре, я давала им негласное обещание, но на самом деле любое принятое мной решение могло лишить их жизни. Это был вечный обман, который то раскрывался, то нет.
