Здравствуйте, я Лена Пантелеева

Нас тоже хотели убить, но барон громко прокричал имя хозяина дома где мы сейчас живем, и все, волнение на море улеглось. Да и трупы греков этому неким образом способствовали.

Интересные знакомства у барона, очень неожиданные. В какой-то богом забытой деревушке живет целый миралай, настоящий полковник, награжденный орденом Османие с саблями первой степени на нагрудной ленте. Первой, друг мой Карл! степени! А это означает, что награжденных может быть не более пятидесяти человек. Он так и явился на берег, на рассвете, в парадном мундире с золотыми витыми погонами и двумя серебряными звездами на них. В широкой зеленной, с красными полосками по краям, ленте через плечо и орденом на ней. С саблей, с пышными усами и в папахе с темно-синим верхом. Артиллерист. Интересно, за что ему дали этот орден? За то, что он бежал от генерала Юденича под Эрзерумом? Вот только вслух бы мне это не ляпнуть! А я могу, мне можно.

Вот так и стояли мы тем утром на берегу моря. Я, Ли, барон Стац и турецкий пограничный патруль, с топотом примчавшийся на звуки выстрелов. И еще полковник. Волны, тихо шурша, накатывались на песок, шевелили пенными руками тела убитых греков, а утренний туман лакировал каплями росы стволы нашего оружия.

-Ийи гюнайдын, кючюк ханым.

-I do not speak Turkish.

-Ничего не бояться, юная госпожа. Мы можем говорить и по-русски. Что привело вас к нам — полковник обвел рукой берег, обрывы, море — сюда?

Я вздохнул и криво усмехнулся:

-Кадери... Судьба, наверное, господин полковник.

-Судьба... Знаете, юная госпожа, а я ведь тоже верю в судьбу. Поэтому... Добро жаловать вам в мой дом! И ты тоже, Анатоль, добро жаловать! Benim düşmanı öldürmedi, gel. (Идем, тебя не убьют, мой враг).

И мы пошли. А кто бы не пошел?

Глава вторая.

Кофе мы с полковником по утрам традиционно пили на веранде. Кто мы? Я, полковник Хюсейн Рауф Хилми-паша и моя Леночка. Не получалась без нее, очень уж умный и проницательный был у меня собеседник. Мгновенно изобличал в моих словах малейшую фальшь, обостренно чувствовал всю недосказанность и все мои, как хорошо обученный пес. О моментах в нашем общении, когда я пытался увести разговор в сторону от опасных для меня тем и избежать ответов на некоторые вопросы, я просто умолчу. В таких эпизодах нашего общения амджа Рауф — он очень настойчиво просил меня называть его 'дядя' — смешно морщил лицо, словно укусил спелый лимон, долго и осуждающе смотрел на меня и качал головой.

Ай-ай, как не стыдно!

А уж когда я говорил от себя, жестко и без оглядки на то, что я в мире победившего давным-давно ислама, то полковник твердел лицом, а взгляд его становился колючим и холодным. Сам он в этот момент напоминал изготовившуюся к броску кобру. Нет, более уместным тут будет сравнение с тигровым питоном. Так что без Леночки никак спокойно общаться с ним не получалась. Получался не разговор, а ходьба по канату над пропастью. По канату небрежно натянутому, своевольно провисающему, шквальный ветер бьет в лицо, а еще сетку страховочную внизу никто не удосужился повесить. Аттракцион смелости, кормление тигра, а не высокоинтеллектуальное общение двух умных людей. Очень это раздражало и выбешивало. Срывался. Ли терпел, только напрягался телом, а вот барон сбегал в свой катран. Возвращался он под утро, с красными глазами, бледный до синевы и пьяный до изумления. Но я молчал. Пока можно.

Матерый, матерый у меня был собеседник, настоящий 'серый волк', прадедушка бозкуртов. И совершенно точно никакой он не полковник-артиллерист. Скорее всего, беринчи ферик, генерал от контрразведки. Возможно и целый генерал-лейтенант. Поэтому я все чаще выпускал на свободу Леночку, мило хлопал ресницами, надувал губки и фыркал рассерженным котенком. И вот тогда, о чудо, вся суровость дяди Рауфа куда-то исчезала и предо мной в кресле вновь восседал самый милый и добрый дядечка на свете.

Полноватый, крепко сбитый, со смешным животом 'грушей'. С когда-то смолисто-черными, а сейчас покрытыми инеем седины пышными усами, чьи кончики иглами пронзали небо. Глаза у него были перенасыщены карим цветом и еще он был абсолютно лыс. Само очарование добродушности и полная плюшевость в жестах и повадках. Барон Стац просветил меня на счет столь странных метаморфоз характера нашего хозяина — до невозможной схожести, я был похож на его умершую от пневмонии семь лет назад, любимую племянницу ейен Гизем, чье имя означало Тайна. Так что, у господина фальшивого полковника, пристрастие к Леночке было неизбывным и чрезвычайно обостренным. Но строго платоническим. Даже несколько обидно! Вот что со мной не так? Худой слишком и ягодица почти в ладонь вмещается? Зато груди ни в одну лопато-ладонь не влезут! И стоят! А не изображают уши усталого спаниеля.

-Ханум Елен, простите меня, что так невежливо вмешиваюсь в ваши личные дела, но вас не тревожат некоторые э, моменты, поведения господина барона Стаца?

-Вы говорите о его регулярном посещении такого смешного домика под синей крышей, господин полковник? Не беспокойтесь, дядя Рауф, я прекрасно осведомлена о том, что наш забавный и милый барон Стац там играет. И пьет вашу виноградную водку. Раки, вроде бы ее название. И я так же знаю, что последняя неделя у него полностью несчастна. Ветреная Фортуна разлюбила душку Анатолия Вельяминовича.

-И вас это нисколько не беспокоит, моя юная ханум? Ведь азарт и пьянство — это пороки, осуждаемые пророком и самим Всемилостивым. И знаете ли, в смеси они весьма коварны и могут толкнуть человека на разные неприглядные и необдуманные поступки. Заверяю вас, вы можете полностью полагаться на это мое утверждение. Поверьте, это не просто слова, а слова человека, повидавшего жизнь с разных сторон и во многих, иногда в очень неприглядных видах.

Я загадочно улыбнулся, откусил крошечный кусочек пирожного катаиф, запил вкусную мучную сладость густой черной отравой, которую дядя Рауф бессовестно называл настоящим турецким кофе, ответил, улыбаясь и чуть прикрыв глаза:

-Представьте себе, mon cher oncle, это меня абсолютно не беспокоит. Антон Вельяминович знает границы ему дозволенного, и он их ни в коем случае не перейдет.

-Вот даже так?

-Совершенно так, дядя Рауф. Барон Стац полностью удерживает себя в границах ему разрешенного

Полковник несколько удивленно вздернул бровь, пожевал губами, покивал, соглашаясь с моими словами, долил себе еще густого горячего напитка, этого 'вина ислама'. Молчаливый слуга неслышимой тенью сменил ему кувшин с холодной водой на другой и без спросу утащил мои надкусанные пирожные. Но я не расстроился — все рано они мне уже надоели, слишком приторные, хочется шербета или пахлавы. Я сменил свою позу, подтянул к груди левое колено, оперся на него подбородком. Передумал, откинулся на прохладный камень стены за моей спиной. Надоело валяться на широком диване в груде подушек, как изнеженная гурия. Да и солнце стало светить прямо в лицо. И еще очень жарко. Конец середины лета, начало августа.

На мне шелковая черная фераджа, без дурацкой чадры, только легкий белый платок из воздушных брюссельских кружев на волосах. Под фераджой на мне тонкая белая рубашка, тоже шёлковая и лично мной как надо перешитые оливковые бриджи. Ну еще на мне портупея, на ней 'завешена' кобура с 'люггером', магазины к нему в специальных кармашках, нож на поясном ремне. Без оружия я чувствую себя абсолютно голым, начинаю капризничать и ужасно нервничать. Буквально готов кого-то покусать или поцарапать.

Все вещи, что на мне, остались от племянницы полковника, я их только чуть усовершенствовал — наделал где нужно прорезей и боковых разрезов. Ну не стану же я кричать если вдруг что: 'Подождите, гады, я только свои тряпки скину и всех вас тут поубиваю!'.

Ах, да! Еще я забыл упомянуть о малышке 'Астре' на бедре и одной, всего лишь одной гранате в кармане бридж. А кто меня милитаристом и параноиком обзовет, тому я эту гранату засуну куда ни будь. Без кольца. Колечко-то вот оно!

-Ханум Елена, только не подумайте ничего более, чем я сейчас хочу вам сказать, но вы живете в моем доме уже двадцать шесть дней. Это немалый срок. Прошу вас, ханум Елена, вы даже не допускайте до себя такой нелепой мысли, что я таким образом вас выставляю, но может быть...

Полковник, прервался на миг, сделал маленький глоток кофе из такой же маленькой чашечки:

-Ханум Елена, может быть уже настало время поговорить нам с вами откровенно? Ответьте мне честно — зачем вы прибыли в Турцию? Что вы тут хотите найти? От кого именно вы бежите? И зачем вам эти отборные головорезы, притащенные сюда из Стамбула бароном? Те, что живут в доме бедного рыбака Тунча на соседней улице?

-Двадцать шесть.... Хорошее число. Два и шесть в сумме дают нам замечательную цифру восемь. А восьмерка, это — начало, практика и материализм.

-А еще это уверенность в собственных силах, способность не жалеть других и умение идти к своей цели. Так что за цель у вас здесь, ханум Елена? Зачем вы пришли в мою страну?

Я вновь поменял позу, но не затем, чтобы хватать и палить, а так, нога затекла. Полковник просто хочет знать, как мальчик в старом киножурнале: 'Орешек знаний тверд, но все же...'. Только вот гигантской кувалды у него в руках нет. У него в руках вообще ничего нет. Зачем ему? Вон в тени от крыши веранды стоят послушные ему 'тени'. Одно мое неверное движение и... Не успеют они, понятно, даже и дёрнуться. Я сейчас очень быстр, проявились этому причины, коих и сам не ожидал, но опять же — зачем? 'Полковник' ведь просто хочет понять. Именно понять, а не знать, зачем я здесь.

-Может быть, тогда откровенность за откровенность, дядя Рауф?

Лукавая улыбка, взмах ресницами и чуть прикушенная нижняя губка. Это я Леночку ненадолго погулять 'выпустил'.

-А что вы именно хотите узнать от меня, ханум Елена? И не кажется ли вам, юная госпожа, что это ... Впрочем, спрашивайте, ханум Елена. Возможно, дядя Рауф вам и ответит.

Сказал и улыбнулся, словно оскалился. Как слюнявый бразильский фила, что прижал лапой к земле бродячего котенка и наслаждается его беспомощностью. Какой у меня на самом деле плохой, злой и нехороший самозваный дядя. А еще пирожным без мороженного кормил, ласково улыбаясь при этом. Все мужчины обманщики и вруны!

-Хорошо, дядя Руаф, тогда я спрошу у вас вот что. Что же делает целый генерал уже распущенной спецслужбы Тешкилят-и Махсуса в этом Аллахом забытом месте? Почему он не работает над документами в генеральном штабе в Стамбуле, как это должно бывшему высшему офицеру 'Специальной организации'?

Вот так. Шах тебе дядя Рауф. Давай, рокируйся или защищайся, двигай фигуры, решай, что тебе ответить на мой вопрос. А я пока съем кусочек пахлавы и запью эту сладость самым натуральным из натуральных соков, соком из только что выжатых гранатов. Кстати, говорить слово 'сок' нам, девочкам, в Турции нельзя. Не знаю почему, но совсем нельзя. Что-то нехорошее может получиться.

Очень вкусный сок. В меру сладкий и кислый, в меру вязкий. И пахлава и шербет тоже вкусные. Еще ветерок появился и все вообще замечательно стало. И морем пахнет. Даже здесь, в почти двух километрах от него. Йодом, выброшенными волнами на берег водорослями, мокрым песком, нагретым солнцем деревом рыбачьих лодок, тянет лакомым дымком береговых коптилен.

Да, а что все еще молчит мой 'дядя' Рауф? Как там поживает наш полковник-генерал? Он вообще собирается мне отвечать? Ведь это так неприлично, заставлять ждать такую милую ханум, как я. О, у дяди Рауфа начал открываться рот!

-Источник вашей информированности, Елена, барон Стац?

Фи! Вот я уже и не ханум и не юная госпожа. И 'тени' в углах веранды напряглись, вот-вот готовые броситься. Понимают, морды небритые, великий и могучий русский язык!

-Нет, Рауф Хилми-паша бей. Господин барон знает вас, эфенди, как просто одного из офицеров турецкой армии. Самого обыкновенного и ничем непримечательного артиллерийского полковника, которого он как-то подстрелил из своего нагана и на полдня взял в плен. Но он не знает вас, как одного из высших офицеров турецкой армии. Источник этой догадки тут — я изящно коснулся своего виска ноготком мизинца:

-Только тут и нигде более.

Обезьянничает дядя Руаф, совсем мне не верит. Снисходительно улыбается и оттягивает пальцем нижнее веко — мол, чую я тут подвох! Откуда вдруг в столь прелестной головке такие вот смелые предположения и столь серьезные выводы? Ох уж этот мне мужской шовинизм и неискоренимое чувство собственного превосходства над нами, красивыми женщинами! Если внешний вид на все десять баллов, то IQ обязательно не больше пятидесяти? Странная арифметика.

-Вы не верите мне, дядя Руаф. Что ж, я вас прекрасно понимаю. Трудно в такое поверить. Тем более, если это произносит такой прелестный ротик как мой. Тогда я сделаю еще одну попытку вас убедить, что способна не только шляпки и прически на этом...

Я вновь коснулся пальчиком своей головы:

-На этом носить, но еще и думать этим. И, представьте себе, даже анализировать и делать выводы. Будете слушать, юную глупую ханум, дядя Руаф или прикажете своим аскерам меня хватать и тащить в укромное место? С целью узнать, кто же именно раскрыл вашу тайну? Или я могу продолжать говорить?

-Я внимательно вас слушаю, леди Элен.

Ох как я быстро в рангах расту!

-Ну, я позволю себе начать с того, что орденом Османие с саблями и тем более, первой степени, награждаются только за выдающуюся службу на благо Османской империи. А вот ваша артиллерия, не в обиду вам, 'дядя' Руаф, никак себя не проявила во время войны. Не за что и некого было там награждать орденами. А вот у вас он есть. Еще у вас есть наградная планка 'Кут-аль-Амара'. Вы, Руаф эфенди, были ей награждены за взятие Эль-Кута, а вот орденом вас наградили за пленение английского генерал-майора Чарльза Вере Феррерс Таунсенда. Но это только мои предположения, Руаф эфенди!

Я проворно вскинул ладошку, останавливая начавшего что-то говорить 'полковника':

-Позвольте, я продолжу, Рауф эфенди!

'Дядя', в ответ на мою просьбу резко кивнул мне головой, словно что-то с макушки сбросил. Пальцы его руки на пустой чашке побелели от напряжения, а 'тени' в углах уже словно перетянутые струны — тронь их и тут же лопнут. Вот только бы мой Ли сюда не пришел и в бой не кинулся, в последний и беспощадный. Он ведь так всю игру мне поломает! Такую интересную, такую затягивающую. Опасную. Аж мурашки по коже.

-Но в 1921 году Тешкилят-и Махсуса оказалась расформирована. Партия 'Свободы и согласия' объявляет Энвер-пашу военным преступником и 'Герой Свободы' бежит в Германию на подводной лодке, где был до этого военным атташе. Вскоре его убивают коммунисты. А Мустафа Кемаль упраздняет халифат. Прежняя османская аристократия подвергается гонениям и политическим репрессия. Коснулись они и вас. Именно поэтому вы здесь скрываетесь, Рауф эфенди. И место глухое и пути отхода есть, что по воде, что в леса и горы, и Стамбул недалеко. Кстати, Кемалю очень скоро присвоят титул Ататюрка. И будет он зваться не его превосходительство Гази Мустафа Кемаль-паша, а просто Кемаль Ататюрк.