В перекошенной кабине тишина, пахнет бензином и горячим мотором, во рту вкус крови, справа лес ближе и самолёт наклонён вправо, рассуждать некогда, надо выскакивать... Отстегнула выдержавшие посадку ремни, выскакиваю из кокпита, в последний миг успеваю увидеть и прихватить пакет, скатываюсь под крыло, когда сверху с рёвом проносится немец... Пока он будет разворачиваться у меня секунд десять есть... Не знаю, как выглядел мой рывок со стороны, но мне запомнилось, что я, не разгибаясь, несусь к кустам на опушке, в руке зажат картон пакета, а по бёдрам сзади колотиться сумка парашюта...

Только провалившись в кусты метров на семь, я привалилась плечами к стволу дерева и, наконец, перевела дух. В левой руке оказался зажат помятый конверт, а в стиснутом кулаке правой пучок травы с землёй. Съехавший в сторону парашют сделал мою позу косой, но я с болью смотрела на перекошенный, на прогалине самолёт, который сквозь ветви кустов был виден почти весь. Одновременно прислушивалась к тарахтенью невидимого мессера, по звуку, он уже развернулся и снова приближается. Внутри поднялась рефлекторная волна желания бежать от этого звука подальше, не осмысленная, а скорее паническая, когда её оборвал грохот раздавшихся с неба очередей, в ответ на которые Барбос выплеснул пару рыжих огненных языков...

Глава 54

Немец

Как загипнотизированная я смотрела, как выплеснулись два рыжих огненных языка. Немец уже улетел, и стал слышен гудящий звук и треск разгорающегося пламени, как вдруг с хлопком пламя плеснуло во все стороны и охватило всего Барбоса. Всё также криво сидя на парашюте я не могла отвести взгляда от сгорающего самолёта и не услышала приближение мессера. Что он обстреливает опушку дошло, когда на меня полетели ветки, листья, какие-то щепки, а по земле и ближайшим деревьям глухой дробью взрыкнули удары попадания снарядов и пуль. Хоть и запоздало, зажмурила глаза и одновременно поняла, что в меня он не попал, если бы было иначе, я бы об этом уже знала. Открыла глаза и продолжила смотреть на догорающего Барбосика. Жаркое пламя рыжее внизу в небо вырывалось столбом копотного чёрного дыма. Только почувствовав мокрое на губах, поняла, что плачу. То есть даже не плачу, просто сами текут слёзы из глаз, а зубы стиснула так, что заболели желваки. И как-то совершенно без эмоций видела, как немец снизился и дважды проштурмовал противоположную опушку. Наверно увидел там чего-то, потому, что мою опушку он больше не обстреливал...

Сразу после этого звук его мотора стал удаляться. Оно и понятно, что ему здесь делать, сесть он не может, меня не видит, всё, что мог он сделал. А вот, что мне делать сейчас? Сначала расстегнула на себе ремни подвесной системы парашюта и села на него ровно. Потом осмотрела пакет, к счастью, хоть и помятый, но он остался целым, то есть не придётся доказывать, что я с его содержимым не знакомилась. Почти автоматически вынула и осмотрела свой наган, почищенный, заряженный, готовый к бою. Его тяжесть в руке как-то сама выровняла скачущие мысли. Достала планшет, определилась по карте, где нахожусь. Сразу сделала отметки где упал немец и где сгорел мой Барбосик. Прикинула, что по прямой до места назначения мне больше тридцати километров. Ближайший населённый пункт, в зависимости от того, какое направление выберу, либо Красный бережок у места впадения Холовы в Мсту, либо Курино на юге на той же речке Холове, только выше по течению. На юге же есть дороги и не будет проблем с форсированием водных преград, хотя ближайшая от меня дорога лежит в противоположную от места моего назначения сторону. Но, знаете, ходить по лесу по азимуту, вы уж простите, но меня как-то совсем не тянет на такие эксперименты. Значит, сначала иду к дороге, а там уже решу куда дальше. Только ещё до этого уж очень меня подмывает посмотреть на место падения первого немца. Хоть я сама видела взрыв и огонь, но вот что-то зудит внутри и толкает сходить...

В принципе, это даже не очень отклонит меня от пути к дороге. Всего то с километр, может чуть больше, главное с направления не сбиться. Решение принято, парашют на плечо и потопали. Зеркальце осталось в мотоцикле на аэродроме, даже не посмотреть на себя, пальцами ощупала лицо, вроде ничего страшного не нащупала. Немного поцарапала лицо, щиплют царапины, это когда сквозь кусты проламывалась с пакетом в руке, да губу прокусила изнутри при посадке, наверно. Пакет затолкала за пазуху комбинезона, больше всё равно некуда. Есть вариант под резинки и ремни к парашюту, но тогда он наполовину открытым будет, зацеплю где-нибудь, порвётся, замучаешься объясняться, тогда уж лучше будет его просто сжечь, дескать с самолётом сгорел. Но если уж так вышло, что сумела его сохранить, так постараться о нём позаботиться и доставить по назначению целым...

Если бы не запах, наверно мимо бы прошла. Ну, не пришло бы мне в голову сразу поверху свою цель высматривать. От места моего приземления к дороге нужно идти почти строго на восток, а вот к месту падения немца на юго-юго-восток, по моим прикидкам не больше двух километров. Попалось несколько роскошных грибов, толстый крепкий боровик и пара подосиновиков, подберёзовики, сыроежки и прочие я не считала. К первому красному кинулась, вывернула его из земли, но сообразила, что тащить мне его нет никакого смысла, и вообще ещё не ясно как буду добираться, словом, воткнула его на его законное место и потопала дальше. И по закону всемирного свинства, грибы попадались почти на каждом шагу, вот соберёшься специально за грибами, они словно специально попрячутся, а тут сами под ноги лезут. Забрела на какую-то болотинку, скорее всего это лесной родник водой землю напитал, и стало такое мокрое и хлюпкое местечко в яме может быть от старого выворотня. И если бы не обстоятельства и не зундящие и лезущие в лицо и за шиворот комары, прогулкой вполне можно было бы даже наслаждаться. После пережитой опасности изнутри распирало энергией, едва удерживала себя от того, чтобы побежать. Вот ещё мне не хватало для полноты картины ноги себе повредить. Но грубо возвращала в реальность необходимость шлёпать на себе кровососов, а обломать веточку и обмахиваться показалось каким-то неправильным, даже вульгарным почему-то. Проходя, сорвала немного водянистой давно переспелой черники. Чуть отойдя от остроты переживаний заметила, что немного подташнивает, на всякий случай ощупала голову и шею. Ничего криминального не обнаружила, а отделаться небольшим сотрясением мозга после аварийной посадки — это можно считать, что вообще ничего не случилось. По крайней мере, кроме тошноты ни рвоты, ни двоения в глазах, ни слабости, ни нарушений координации или головной боли нет, так, что и волноваться не нужно...

Пока шла, успела к лесу принюхаться. Когда отошла от Барбоса метров на двести, запах самолётной гари совсем пропал, остался запах летне-осеннего смешанного леса. Уже потянулись осенние паутинки, на которых паучки летают, как папка рассказывал. Поначалу встревоженный шумом и пожаром притихший испуганно лес потихоньку оживал, уже зачвиркали какие-то мелкие птахи в ветвях. Словно появился шорох листвы, который есть в лесу, даже при абсолютном безветрии. На полянах уже вызревший Иван-Чай вымахал выше меня и его крепкие стебли с недовольным хрустом ломались, когда я продиралась сквозь его заросли, а вредный пух норовил прилипнуть к мокрому лицу. И вдруг в это мирное и знакомее вмешалась какая-то чужая диссонирующая нота. Сначала не поняла, что это новый запах, который ещё не стал сильным, обоняние на него отреагировало, но ещё не идентифицировало, и не сообщила о нём мозгу, вот и не смогла сразу понять, что именно стало не так...

Вообще, я думала, что смерть на войне должна пахнуть сгоревшим порохом, гарью сгоревшей техники, раскалённой окалиной железа, кровью, наконец. Но я обоняла какой-то резкий и противный запах даже не дерьма, а кислый и гораздо противнее. Я бы ещё думала, но Сосед пояснил, что это запах кишечного содержимого, поэтому мне он и не знаком, а вот он такое в прозекторской нюхал уже. Нюхая и оглядываясь, на всякий случай достала наган, я вышла к дереву, на сук которого напоролся видимо вылетевший из кабины при ударе об дерево немец. Представляю, какой силы должен был быть удар, если тело сломало довольно толстую ветку и на получившийся сук насадилось животом и грудью... Только теперь поняла, что меня так смущало и толкало идти смотреть на место падения. Когда от самолёта вроде бы отлетали разные куски, мне показалось, что мелькнуло тело человека, но всё это происходило мельком и я не могла быть ни в чём уверена, тем более, что меня вот-вот его напарник мог атаковать. Если бы он раскрыл парашют, вопросов бы не осталось, но парашюта не было, вот и свербело непонятное в подсознании...

Смешанное с кровью кишечное содержимое частью стекло по ногам висящего на дереве трупа, частью по стволу дерева почти до земли. Вот тут у меня появились позывы на рвоту, и я вывернула свой желудок под ближайший куст, стало гораздо легче. Немец повис на высоте метров семь-восемь, так, что придётся лезть наверх. Вот только осина ставшая последним препятствием в судьбе оккупанта, внизу сантиметров тридцать в поперечнике и почти не имеет нижних ветвей, а из-за натёкшей по её стволу гадости, обхватывать ствол и карабкаться не хочется совершенно. Выручила стоящая рядом матёрая берёза. Между деревьями расстояние не больше метра, вполне смогу дотянуться с берёзы и сдёрнуть тело вниз. Сосед хмыкнул, что если немец был вампиром, то дерево для упокоения он выбрал себе правильно, хотя, если бы был вампиром, от встречи с осиной должен был рассыпаться в прах... Удивляюсь я иногда юмору Соседа. Вот и не противно ему о всяких гадостях говорить?

Отнесла в сторону и сложила под дерево свои парашют и планшет, подумав, вытащила и положила в кучу ещё пакет из штаба. Подпрыгнула, ухватилась за толстую ветку, наступила на тонкую и вскарабкалась на берёзу. Долезла до немца, дотянулась и дёрнула его за куртку или во что он там одет. Фиг! Вам, Комета Кондратьевна! Труп только вздрыгнул болтающейся рукой и ногами. От запаха снова замутило, но не бросать же начатое. Ухватилась за удобную ветку, упёрлась спиной в берёзу, а подошвой сапога в грудь немца выше дыры и со всей силы толкнула. С треском рвущейся ткани тело соскользнуло, и с противным хлюпом и глухим стуком головы об ствол осины упало вниз. Вот этого мой желудок уже не выдержал и меня начали скрючивать спазмы с противным вкусом желчной горечи во рту, ведь желудок пустой. Чуть не свалилась, но успокоила свою вегетатику и слезла вниз...

Как-то разговаривали с Соседом про книжки о попаданцах и про трофеи в частности. И наверно я с ним во многом согласна. Когда он рассказывал, как многие авторы просто слюной захлёбываются, когда рассказывают, как их герои потрошат трупы и наших и немцев в поисках трофеев, и как они им радуются. Он предложил разделить эти процессы, когда человек просто упивается добычей трофеев и ситуацией, а когда вынужденно приходится пользоваться трофеями. К примеру, сбежал из плена и нужно вооружиться, взять оружие врага и с его помощью защищаться и нападать — это вполне понятный процесс и адекватные действия. Совершенно аналогично на службу ставят захваченную у врага технику и оружие и это делают со стародавних времён. А вот, когда переходят какую-то незримую грань и начинают упиваться добычей трофеев, не брезгуя ничем, в этом есть уже что-то от помоечников. И ведь у тех, кто в помойках копается смысл не в том, что хотят найти что-то нужное и ценное, смысл в том, что это — ХАЛЯВА! В моём понимании — это унизительно и недостойно человека, как попрошайничать, ведь это по сути своей обман, мошенничество такой необычной формы. Если не верите, дайте попрошайке, у которого табличка, что "он есть хочет и голодает" хлеба или пирожок, если много народу не будет, то, скорее всего, он вам скажет много нецензурного и выкинет вашу еду. То есть ему не нужна еда и написано у него про еду и голод враньё, он хочет денег, но не хочет работать! Что это, если не мошенничество? И вообще, трупы обирать — это как-то не этично в моём понимании, как у пьяного по карманам лазить...

Так! Что мне нужно сделать? Разоружить, не должно оружие, где попало валяться. Забрать его документы, которые подтвердят мой рассказ и может, несут в себе какую-либо полезную для командования информацию. Забрать его парашют, мне ведь ещё до штаба добираться, вот и отдам парашют местным жителям за помощь, там качественные и нужные в хозяйстве верёвки и хороший шёлк, им он дороже денег будет. Очки у него новенькие и целые, как-то Иван говорил, что они очень хорошие, он видел у кого-то и так глаза при этом закатывал, вот ему и отдам. До чего же противно у трупа по карманам лазать, а ещё вонь эта. Но вытащила его личные документы из кармана, хорошо, что дыра от сука осины ниже кармана. Сняла планшет с картой и какими-то бумагами, личные документы и очки затолкала в планшет, он большой, больше моего, который тоже засунула к немцу, всё влезло. Кобура с Вальтером судя по надписи на затворной раме, оказалась испачкана, осторожно вынула пистолет и запасную обойму, кобуру брать не стала. Хорошо, что парашют у него сзади висел, не запачкался совсем. Всё, теперь можно на дорогу выходить, тут до неё километр, не больше...

Уже двинувшись к дороге, встрепенулась, что шла я не искать выпавшего немца, о котором не знала, а к месту падения мессера, а теперь не дошла и свернула, и это не правильно. Пришлось резко менять свои планы, разворачиваться и идти вправо и назад. Благодаря почти безветренной погоде в поисках мне снова помог мой нос. Метров за сто пятьдесят почувствовала запах технической гари, горящий самолёт — это вам не запах от туристского костерка с запекающейся на углях картошкой. На место падения вышла минут через десять. Собственно смотреть там оказалось не на что. Остатки догорающего самолёта ещё чуть чадили. В лесной поросли падающий самолёт проломил себе косой проход длиной метров пятьдесят, в конце которого и коптили его остатки. То, что я вышла на тело лётчика, это невиданная удача, ведь судя по тому, что парашют не раскрыт, его выбросило из разрушающегося самолёта или уже мёртвого или без сознания. Если бы этого не произошло, то сейчас его останки догорали бы в той куче коптящих обломков, на которую я сейчас смотрю. Ещё раз, как, когда смотрела на горящего Барбоса, порадовалась, что лес сырой и не начнётся лесной пожар. Всё намеченное я сделала, то, что видела сверху, подтвердила и делать мне здесь больше нечего.

Если от места падения Барбоса уходила с болью, словно предаю и бросаю его, то от сгоревшего мессера просто развернулась и пошла. После вопроса Соседа прислушалась к себе и не обнаружила ни радости, ни злорадства, ни даже банального удовлетворения оттого, что враг заслуженно поплатился за всё. Единственное и самое сильное чувство, которое было внутри — это усталость. И ломили не только перенагруженные мышцы и связки, морально устала не меньше. Сейчас, когда напряжение отступало, усталость выходила на первый план и нужно скорее добираться до Прилук, сдавать пакет и с чистой душой где-нибудь прилечь и придавить минут по тридцать на каждый глазик, как Панкратов любит говорить. А сейчас нельзя давать себе ни на секунду расслабиться, только позволь себе присесть, и чтобы встать понадобится в сто раз больше сил, чем просто постоять не присаживаясь...