— Тогда на кой ты мне нужен?
— Миледи... — Родриго усмехнулся с легким снисхождением. — Неужели все прочие люди на свете, кроме северянина, так глубоко симпатичны вам?
Все время, пока длилась беседа, Бакли лежал на палубе в чужой крови, среди солдатских ног, и был никем. Половой тряпкой, уличной грязью. В нем не осталось воли ни на слово, ни на мысль, ни на чувство. Даже страх ослаб — раздавленной душонке не хватало сил бояться. Он знал, что его убьют, но и только. Вне этого факта он не знал и не видел ничего.
Как вдруг несколько пинков вывели Бакли из забытья. Сапог леди Магды прошелся по его челюсти и уху.
— Проснись и слушай, крысеныш. Ты, верно, думаешь, что я тебя прикончу. Но ты ошибся: я лучше выжму из тебя еще каплю пользы. Видишь ли, мой лорд-отец прислал гневное письмо. В Южном Пути возникло крестьянское восстание и вот-вот перекинется в Земли Короны. Он мечтает вооружить бунтарей искрой и мужицкими руками пощипать кайров. Он недоумевает, почему твой гениальный план все еще не воплощен, а очи шиммерийцев — все еще в Шиммери. Иными словами, почему Ориджин по-прежнему имеет нас, а не наоборот. Ты сядешь на "Пса на бочке", самым быстрым ходом пойдешь в Фаунтерру и лично ответишь лорду-отцу на его вопросы. Разумеется, всю дорогу ты будешь прикован к мачте, чтобы не вышло никаких неожиданностей. А чтобы избавить тебя от соблазна солгать, я дам капитану письмо с описанием всех здешних событий.
Бакли хлопал ртом, медленно постигая, что его ждет. Леди Магда ухмыльнулась:
— Да, крысеныш, ты прав. Узнав про все, папенька захочет содрать с тебя шкуру. А я, как милая дочь, уступлю ему это удовольствие. Прощай, дружок!
Стрела — 3
8 мая 1775г. от Сошествия
Фаунтерра
Поезда нужно запретить, — думал Эрвин София Джессика, покидая вагон. Поезда — зло. Они созданы Темным Идо на погибель добрым людям. Правда, вплоть до нынешнего дня Эрвин любил путешествовать по рельсам, наслаждаясь удобством и скоростью. Это лишний раз доказывает, сколь коварен владыка хаоса, как ловко он умеет выдать снег за сахар.
Поезд погубил Адриана. Сия трагедия не слишком расстроила Эрвина, но все же нечто идовское было в ней. Великие войны не должны решаться упавшим мостом.
Поезд помог бригаде Кукловода украсть триста Предметов. Самая чудовищная кража в истории никак не состоялась бы без помощи колесного чудовища.
И наконец, раз уж первые два события не убедили Эрвина, судьба поместила его в нынешний поезд — из Маренго в Фаунтерру.
Всего составов было три. Передний вез роту гвардейцев и предназначался для безопасности. В центральном, под охраной еще одной роты, путешествовала владычица Минерва с почетными гостями: королевой Дарквотера, шиммерийским королем и герцогом Ориджином. Третий поезд перевозил большую часть воинства Леди-во-Тьме, не вместившуюся в центральный состав. Сложность вызвали посланники Степи: три дюжины всадников под началом ганты Грозы. Поместить их в задний поезд, вместе с солдатами-болотниками, унизительно для шаванов; в центральный, с королями и герцогами — зазорно для королей и герцогов. Владычица сотворила маленькое чудо дипломатии: предложила шаванам ехать во главе колонны, в составе с лазурными гвардейцами. "Ганта, я ставлю вашу силу и отвагу наравне с лучшими воинами Короны. Дарую вам право въехать в столицу впереди меня, вместе с моею отборной гвардией!" Шаваны пришли в полный восторг и не заметили подвоха.
Вечер миновал почти без происшествий — если не считать отправки поездов с опозданием на два часа. Минерва не желала ехать в лучшем вагоне, уступая его Леди-во-Тьме; королева с неторопливой вежливостью отказывалась. Франциск-Илиан просил себе самое скромное купе, поскольку в монашеской келье и в скитаниях он привык спать на твердом — но в императорском поезде не было ни одного купе с твердыми койками. Болотники из третьего состава не желали оставлять Леди-во-Тьме без своей охраны; гвардейцы из императорского поезда не желали подпускать к Минерве болотных колдунов. Норовистые лошади шаванов, привычные к свободе, наотрез отказывались грузиться в вагоны. Лишь к закату все кое-как уладилось, и поезда двинулись в путь. Два часа суетливого ожидания на вокзале утомили Эрвина больше, чем два минувших дня. Сразу после вечернего чая он спрятался в своем купе, под охраной Джемиса со Стрельцом, и быстро уснул.
Когда открыл глаза, было темно. Вагон плавно покачивался на ходу, по стенам купе скользили полосы лунного света, перемежаемые тенями деревьев. Кайр Джемис спал на соседней койке, заперев дверь и для надежности застопорив мечом, вставленным сквозь ручку наискось. Стрелец возлежал на койке Эрвина, прямо поверх герцогских ног, оказывая на них давление всею своей мохнатой массой. Эрвин хотел согнать его, как тут заметил, что пес не спит, а глядит на дверь, насторожив уши. Теперь и Эрвин осознал: его разбудил тихий звук — не то стук, не то скрип, донесшийся из коридора.
— Ты слышал?.. — спросил Эрвин Стрельца. Тот не успел ответить, как звук повторился: кто-то постукивал снаружи по двери.
— Стрелец, — сказал Эрвин. — Стрелец же!
Пес нехотя ухнул на пол. Эрвин встал. Джемис храпел, не слышав звука. Эрвин решил не будить его: это вагон императрицы, в коридоре четверка часовых, какая может быть опасность? Убрав меч и отодвинув засов, Эрвин открыл дверь.
Перед ним стоял лакей в форменной ливрее и шапочке имперских рельсовых дорог. Кисть на шапочке покачивалась в такт с вагоном.
— Чего вам нужно?
— Ваша светлость, позвольте предложить: не изволит ли ваша светлость кофе?
Эрвин поморгал.
— Вы явились предложить мне кофе?
— С булочкой, марципаном или шоколадом — на выбор вашей светлости.
Действительно, лакей держал поднос, на котором имелось все перечисленное.
— Вы явились предложить мне кофе в третьем часу ночи?!
— Во втором часу, ваша светлость, — уточнил лакей.
— Вам не пришло в голову, что я могу спать?
— Я полагал, что ваша светлость работает ночью над делами государственной важности и будет рад выпить кофе. Ее величество поступает именно так.
— Моя светлость по ночам спит. Моя светлость превращается в мою злобность, если ее будят.
— Виноват, ваша светлость. Больше не повторится.
— Стрелец тоже недоволен вами.
— Никоим образом не хотел его расстроить! Простите, ваша светлость!
Лакей откланялся и, наконец, ушел. Эрвин выглянул в коридор: все тихо, слева часовые, справа часовые. Он выпил воды, лег, укрылся. Сон не шел — какой-то мыслительный зуд мешал забыться. Что-то было не так, о чем-то Эрвин не подумал, хотя должен был... Ага, вот о чем: дверь осталась не заперта. Он согнал Стрельца, успевшего вновь запрыгнуть на койку, задвинул засов, вставил меч наискось. Лег, укрылся. Поворочался, ища позу поудобнее. Вроде бы нашел, но тут почувствовал: холодно. Бросил свой плащ поверх одеяла — стало жарко. Ну что за чертовщина?
Эрвин сел, выпил воды. Поглядел на угольные деревья, скользящие мимо окна. Стал считать их. Вместо того, чтобы навеять сон, счет породил математические упражнения: любопытно, сколько ярдов между соседними стволами? А сколько миль поезд проходит в час? А если перемножить, это ж сколько деревьев ежечасно пролетает мимо окна? А мимо всех окон поезда вместе взятых? Если все пассажиры глядят во все окна, то сколько деревьев в сумме они видят за час?..
— Хочешь, предложу тебе другую задачку? — альтесса Тревога лизнула Эрвина за ухом. — Что будешь делать со своею проблемой?
— Может быть, просто займемся любовью? Говорят, ласки зануды помогают уснуть.
— Я-то зануда? Теперь уж точно — никакой любви, пока не ответишь! Что ты предпримешь? Каким способом выкрутишься?
— Ты хотела моей дружбы с Мими — вот же, наслаждайся! Я потешил ее тщеславие как только мог, всеми способами, доступными одетому человеку.
— Минерва — не спасение, а дополнительная угроза. Ты избежал этой опасности, но первая-то никуда не делась. И даже усилилилась — с учетом новых обстоятельств.
— С учетом обстоя-яятельств... Дорогая, когда ты стала занудой?
— Если будешь кривлять меня, я не дам тебе уснуть!
— А я попробую... Обстоя-ааательства...
Он ощутил удар по затылку. Схватился рывком, стукнулся о столик, призвал холодную тьму. Понял, что случилось: он задремал сидя. Шея расслабилась, голова стукнулась о стену. А в купе почему-то чертовски жарко. Еще недавно было холодно — вот и плащ лежит поверх одеяла. Но теперь жара и духота, что ж за напасть! Нет, это решительно невозможно! Нужно развеяться. Пойду поболтаю с Ионой... Тьфу, откуда Иона? Я в поезде, она в Уэймаре! Ладно, тогда с Аланис... Тьма! Просто пройдусь по вагону. Выпью кофе с булочкой.
Чтобы придать своей одежде видимость приличия, он завернулся в плащ поверх ночной сорочки и нашел ногой шлепанцы. Такие выдаются пассажирам — очень теплые и мягкие, прямо блаженство, а не обувь. Одна из тех очаровательных черточек, что присущи только лучшим имперским поездам. Внутри шлепанца палец наткнулся на что-то. Эрвин вытряхнул предмет — нечто упало и покатилось по полу, и вдруг с полной ясностью Эрвин вспомнил: он-то уже надевал эту обувь, внутри ничего не было!
На миг видение вспыхнуло перед глазами: болото, откинутый полог шатра, внутри — смоляная змейка-вдовушка. Эрвин вспрыгнул на койку, зажег свет. На полу лежал стерженек: нечто продолговатое, обернутое бумагой.
— Что случилось, милорд?
Джемис уже был на ногах.
— Нам подбросили вот это.
Все трое, включая пса, поглядели на стерженек. Он не выглядел ни живым, ни опасным. Сверточек бумаги, перехваченный нитью, а из него торчит зеленый хвостик. Стрелец обнюхал находку и ощерил губу, издав тихий рык. Джемис вынул кинжал, потеребил стерженек — тот не пошевелился. Кайр подцепил находку острием, положил на столик и разрезал нить. Бумага расслабилась, из нее выпал крупный темно-зеленый стручок — будто бобы, да не они. Джемис выплеснул воду и накрыл зеленую штуку чашкой.
— Вы знаете, что это?
— Никогда такого не видел, милорд. Точно не горох.
Надев перчатки, Эрвин осторожно развернул бумагу. С одной стороны виднелись две бурые черты, нанесенные будто запекшейся кровью. От них исходило чувство неясной, сумрачной тревоги. На обороте бумаги значились слова: "Суда быть не должно". И маленький рисунок: мост через речушку.
* * *
— Милорд, я сочла, что вам стоит присутствовать при этой беседе. С моей стороны было бы нечестно утаить ее от вас.
Эрвина разбудил кайр Джемис: "Вас зовет владычица". Еще не очнувшись ото сна, он впопыхах оделся, придал некий вид своей прическе, плеснул в лицо водой — и зашагал в купе ее величества. Отделенный от Минервы кофейным столиком, пристегнутый цепью и охраняемый лазурным офицером, там сидел шут Менсон.
— Нынешним вечером, милорды, мы прибудем в Фаунтерру. Лорды Палаты потребуют суда над вами, лорд Менсон. Прежде, чем это случится, я хочу...
Шут был бледен и тощ — костлявей прежнего. Он то и дело подергивался, будто не в силах сидеть спокойно. Глаза нездорово, лихорадочно блестели. На макушке топорщился нелепый трехрогий колпак, бубенцы звякали от качаний вагона.
— Чего хочешь, величество? Сказать спасибо, что я крякнул племянничка? Расчистил креслице для твоей попки? Так начинай, я благодарррности люблю! От бочки винца не откажусь, парочку красоток тож приму.
Мими откашлялась.
— Лорд Менсон, я прошу: прекратите паясничать.
— Отчего — прррекратить? Я же паяц и есть, вот паясничаю! Бессменный шут владыки — одного, второго, теперь твой. Ты намекни: как тебе шутить-то?
Эрвин силился разбудить рассудок и осознать, чем грозит эта беседа и как себя вести. Считать ли Менсона убийцей? Не считать? Винить ли в том, что, вероятно, и без него случилось бы?.. Ответы не приходили, перед глазами маячил странный стручок и слова на бумаге.
— Я прошу вас, милорд, не шутить вовсе. Я позвала вас, чтобы спросить...
— А помнишь, как ты была Глорррия? — прервал ее Менсон. — Вот потеха-то! Все верррили!
Мими глубоко вдохнула.
— Милорд, вы не собьете меня. Я спрошу вас, ибо это очень важно: как умер Адриан? Нет, не виляйте, не прячьтесь в сарказме. Я знаю, вы дорожили им, были преданы... И вот он умер подле вас, говорят даже — по вашей вине. Я должна понять, я заслуживаю ответа... Как это случилось?
— Сама знаешь, уже сказано: взял ножик и тыкнул.
Шут глянул ей в лицо нагло, с вызовом. Мими не моргнула.
— Я ничего не знаю. И не хочу знать ничего, кроме правды. Не могли же вы так просто... Нет, не вы, не его. Кто-то другой — скажите мне, кто! А если все же вы — почему, какой цели ради? Что могло стоить его жизни?!
"Суда быть не должно", — думал Эрвин, пробуждаясь. Положим, и не будет. Мими может помиловать его в обмен на правду. А какова она, правда-то? Менсон ее знает?
— Если так уж хочешь знать, — буркнул шут, — то я его не убивал.
— Вы же только что сказали!..
— Что сказал? Ножиком-то, да? Не, это шутка. Не резал я его — он же не колбаса, чтобы ножиком.
— Милорд!.. — боль зазвучала в ее голосе. — Как вы можете?! Вы говорили: "Колпак и корона дружны". Вы с ним вместе воевать пошли, хотя и не солдат! Как смеете вы шутить над его смертью?
— Да не над ним... — Менсон отвел глаза, но лишь на миг. — Над собой я шучу, величество. Могла бы понять. А Адриан был хоррроший.
— Так это не вы убили его?
— Как тут понять? Пррраматерей спроси, они знают...
Мира беспомощно подалась к Эрвину:
— Милорд, умоляю, помогите!..
Помочь? То есть — помочь выспросить у Менсона, что он видел? А если видел, кто обрушил мост? Выложит это сейчас — и что будет? Рухнет наш вчера слепленный союз с Минервой. Снова интриги, закулисье — это мелочь, видали. В Палате шум, галдеж: Ориджин нарушил законы войны. Позор Первой Зиме, Север лицом в грязь!.. Скверно, стыдно, не вовремя. И Аланис...
Но вот что странно: "Суда быть не должно". А кому есть дело? Кому хуже от этого суда, кроме меня и Аланис? От стручка веяло Дарквотером. Леди-во-Тьме хочет не допустить суда? Зачем тогда привезла Менсона? И зачем шлет предупреждение мне, агатовцу? Что происходит, тьма сожри?!
— Милорд, ну что же вы молчите?! Ужели не поможете мне?
Эрвин откашлялся. В горле почему-то стоял ком.
— Знаете, лорд Менсон... Мне было шесть, когда я впервые попал в столицу. Великий герцог Десмонд представил меня двору, надеясь в будущем сделать своим голосом в Палате. Я увидел владыку Телуриана в самом зените славы, хитроумную императрицу Ингрид, блестящего принца Адриана... Знаете, кто потряс меня больше всех из императорской семьи? Вы, милорд. То был третий год пытки эхиотой, и вы еще сражались... Мне шестилетнему невозможно было постичь, чего стоила эта борьба. Но даже те крохи, что я понял... Я спросил отца о вас, о заговоре, надеясь услышать нечто... Нечто чудовищное, настолько порочащее вас, что восстановит во мне веру в справедливость. Надеялся узнать, что лишь законченный подлец может заслужить такую пытку. Отец ответил — дословно помню: "Шутовской заговор был битвой харизмы против расчета. Харизма потерпела поражение".
