Свидетель Канона

— Я же почему остался в "Лагуне" двадцать лет назад? Реви? Да я представить себе не мог, что такая... "Otorva", как говорит Балалайка, посмотрит на меня, зачуханого ботаника.

— Не только посмотрела, а?

— Так ведь это ж, пойми, потом! — Рок повернулся и направился к причалу, без особой спешки, но целеустремленно.

— Мог вернуться в "Асахи индастриз", предлагали. Не всякому предлагают, ценить нужно. Я оценил... Мне шеф лично сказал: Рок, во имя двух тысяч наших служащих, погибни в Южно-Китайском море.

— Не каждого оценят в две тысячи человек, — моряк шагал рядом без усилий.

— Не в том дело. Просто при малейших признаках проблем родная дзайбатцу "Асахи", промышленный гигант, сдала меня "kak steklotaru".

— Как стеклотару?

Подошли к борту катера.

— Что вы там делали? Кокосы пинали?

Мужчины переглянулись и засмеялись. Матрос кивнул Двурукой:

— Точно. Четыре-ноль в пользу "Лагуны".

Запрыгнув на палубу, матрос просунул флешку в окно:

— Датч, ключ к торпедам возьми. У вас же стандартный блок управления?

— Ну да, нам поставили, когда всех по военной программе модернизировали, год назад.

— И я вам там еще насыпал новейшей информации по тактике, я не знаю, вам рассылка эта ходит?

— Вообще-то она всем ходит, но мы ее, честно, качали редко. Канал слабый, а там больше трехсот мегов чисто военной информации. Мы же не крейсер и русалок не возим.

— Все, как у нас, — моряк засмеялся. — Пока за жопу не укусит, не почешешься... Ну, хоть сейчас посмотрите.

— Сейчас куда денешься, посмотрим. Бен!

Бенни вылез из-за спины негра, сгреб флешку и скрылся в своей выгородке.

Моряк вернулся на палубу, козырнул Шарнхорсту — тот козырнул ответно. Рок покривился:

— Да, сдали меня "kak steklotaru", по выражению все той же Балалайки... Ну, когда она еще звалась Балалайкой и вербовала русалок себе на службу, а не сама сделалась русалкой. Кстати, в те далекие времена у нас и появился этот вот юнга-Туманник, что сейчас аккуратным почерком записывает в журнал твой подарок.

Матрос кивнул на бак, где вытянулся черный пушистый корабельный талисман:

— А кот?

Рок подмигнул:

— Если ты корабельный кот, вот об этом лучше молчать. Особенно сейчас, нет?

— Кстати, кота надо разбудить, — сказала из корзины стрелка Реви, — а то дадим ход, шерстяной и булькнет под самый форштевень.

— Да, кота надо разбудить, — чихнул от яркого солнца Датч. Из рубочной дверцы высунулся Бенни:

— Точно, кота же надо разбудить!

— Яволь, кота надо разбудить, — щелкнул каблуками Шарнхорст. — Расчет окончен, цу бефель!

Юнга подошел к спящему зверю и уложил его на плечо головой. Черный хвост свесился почти до палубы. Глядя, как Шарн утаскивает кота в рубку, Рок сказал уже совсем другим, спокойным голосом:

— Если бы тебе нравилось там, ты бы не вышел в плавание. И, к чему бы ты ни пришел, но так или иначе со старта ты ушел. Все, не жалей. Бесполезно!

Рок показал на модерновый бетонно-стеклянный домик, офис "Лагуны", сейчас закрытый ураганными ставнями, ощетиненый стволами.

— Я вот оставил за спиной одного барахла на пять миллионов золотом. Но что Реви улыбается реже, меня куда больше печалит, чем вся наша база с тиром и подвалом.

Реви перегнулась через горячий релинг, чтобы не кричать на весь остров:

— Страница перевернута — открывается новая, тип-того. Надо уметь бросать свои горечь и боль без сожаления. Вот, видела недавно в газете мою улицу...

Реви ударила в релинг обеими ладонями, да так, что загудел весь легонький катер.

— Окно на пятом этаже никуда не делось. Я обвела красным... Когда открывала фотографию, все ждала: что-нибудь екнет или защемит. Ну, как в книжках там или в кино, тип-того. А на деле не почувствовала ничего. Совсем!

— Знаешь, — осторожно тронул за рукав Бенни, — я не в курсе, что у тебя за проблема. Но скажу так. Есть люди, которые сделали один язык, компилятор, виртуальную машину, базу данных. Ну, в общем, любую сложную систему. И она не получила популярности. Потом другую, третью — все в ноль. И только с четвертой попытки взлетело.

Компьютерщик улыбнулся:

— Когда попытка четвертая, уже есть понимание, куда смотреть; что важно, а что неважно. Не только в вещах, которые можно понять математически...

Бенни огладил пеструю рубашку, подтянул штаны— "бермуды":

— Скорее, с точки зрения восприятия другими. Таким людям проще в том смысле, что они уже многое знают заранее. А я не знал, как и очень многие, у кого успешные системы были первыми. Они не знали, где мины разложены. Просто набивали шишки. Понимаешь?

Попрощавшись улыбкой, Бенни нырнул в рубку, откуда протиснулся в аппаратную. Датч махнул рукой из-за стекла, с места рулевого. Рок уже стоял на палубе, Реви над ним вложила в ПТРД золотую бутылочку патрона.

Датч плавно двинул сектора газа. Зарокотали три мотора, сперва на холостых. Прогрелись, загремели всерьез. Катер отошел от причала, развернулся на свободной воде. Тут уже Датч выжал сектора до упора. Катер присел на корму, выбросил хвост грязно-серой пены и ушел вслед за белым громадным лайнером, который за все время только-только выполз из лагуны.

* * *

Из лагуны вышел сперва лайнер, потом катер прикрытия — такой маленький и смешной по сравнению с тридцатипалубником "Oasis of sea".

— Так ты просил про священный нерушимый канон? — Свидетель возник справа мгновенно и бесшумно, как плохая новость. — Лови. Свидетель Канона суть именно свидетель, не соучастник и не потерпевший. Вот он, канон. Всегда здесь и вечно молод. Чем плохо? Канон всегда глянцевый, свежий, как у Реви задница... Хм, выглядела двадцать лет назад.

Ветер обдирал пальмы, гнал в море лапчатые трилистники, забрасывал пылью солярку во рвах.

— На застывшую картинку можно только дрочить. Живое все непарадное.

— Живое оно на момент канона. А дальше по Сорокдевятому: "Спасибо тебе, профессор, что ты положил перо." Понятно, почему создатели исходника о будущем не задумывались, они же писали просто для кайфа. Но то создатели, им спасибо уже за воплощение. Ты-то со своей реалистичностью куда лезешь? Вот сейчас — на кой хрен? Или всем бессмертие, или хоронить. И это ведь единственный частный вопрос.

Крабики разбегались на все стороны. Они еще не знали, что большая часть людей уехала с острова, и что большая часть уехавших так и не вернется, и что все эти подвалы, буфеты, холодильники — теперь их. Пополам с муравьями и птицами,

— Я тоже для удовольствия делал. Только не для того, о котором ты сейчас подумал.

— Теперь уже пофиг, начал ты во имя высокого или низкого. Важно, что ты в свое время не положил перо. И теперь тебе придется продолжать. И продолжать не как попало, но в строгом соответствии с уже сделанным. Вот уже ты и создал собственный канон, разве нет?

— А ты что предлагаешь?

— Чтобы не стать этаким вот музеем, в нужный момент лучше пойти ко дну

— Отлично, вот сам и иди. Нахрена ты везде за мной таскаешься?

У самого катера Свидетель перебежал на левую сторону. Хихикнул:

— Нет, это ты везде за мной таскаешься. Тебе и воспарить мечтой охота, и смелости не хватает. Вот и дергаешься по классику: шаг вперед и два шага назад. А я с тобой, ведь я это ты, а ты — это я. Забыл?

— Не забыл. Только я-то ладно, а Датч, Рок, остальные?

— А они умрут. Напрасно ты вывел их из положения золотого равновесия. Лучше бы им оставаться вечно молодыми.

— И вечно пришитыми к этой своей молодости и глянцевости? Кроме того, ты преувеличиваешь мою силу и мои возможности. С мертвой точки ситуацию сдвинул не я, а время.

Катер отвалил и развернулся носом к линкору. Свидетель уже сидел на соседней банке:

— А кто задал направление течения времени в сети?! Я о тебе ничего преувеличить не могу, и преуменьшить, и выдумать. Я это ты. Не больше. Не меньше. Люди не хотят сложности. Люди как раз хотят картинку. Пусть застывшую, зато красивую. Зато хотя бы на ней все счастливы, а это великая ценность, ведь вокруг живых почему-то всегда на удивление мало счастья. Жрут они это счастье, что ли?

— Ты сам сказал, что не судья, не соучастник и не потерпевший. Ты всего лишь свидетель.

— Адвокат дьявола, свидетель канона... Так понемногу соберется полный состав суда. Осталось найти Обвинителя чего-нибудь, и вот он Страшный Суд. И полная планета потерпевших. Люди...

— Не тебе решать, чего хотят или не хотят люди!

— Нет, это не тебе решать. Потому что ты — это я. Забыл?

Увидев, как собеседник нагибается за ломиком, Свидетель исчез, и вокруг скорлупки катера остались только море, солнце и жаркий полдень.

* * *

Жаркий полдень превращался в душный вечер, когда нестерпимое ожидание прервалось.

Высоко в чистом небе прогремел гром: это разлетелся на куски фугасный снаряд, ударился слету в оранжево-багровый шестиугольник защитного поля, на нем и сдетонировал.

Ополченцы за грудами мешков, султанские гвардейцы в бетонных капонирах и трясущийся от ужаса корреспондент, проклинающий сейчас пьяную свою вчерашнюю храбрость... Все одинаково поглядели сперва в небо, а потом на север и чуточку к востоку, в сторону священного камня Кааба, в сторону Мекки. Но Аллаха или Христа вспомнили больше для порядка.

Бог войны — артиллерия.

Против града металла бесполезна храбрость, не помогает лизание сапог, не спасает сила и ловкость... Ну, если только силу и ловкость не подкрепить знанием и не зарыться глубоко, глубоко, глубоко, где земля уже не подбросит шлепком исполинской ладони в живот, сразу всей плоскостью, в колени и в нос разом, и хорошо еще, когда упадешь в сознании, не ударившись виском ни о камни, ни об угол ящика, ни о приклад или дико растопыристый в такие мгновения затвор собственной винтовки.

Над лагуной вспыхнули сразу много шестиугольников; завизжали осколки, вспенили воду. Никто из местных не воевал на Тихом Океане, где такие налеты случались чуть не каждый месяц, и никто не понимал, чем считать виртуальный, не сплошной, купол: слабостью энергетики корабля, или, напротив, могуществом радаров и вычислителей.

Линкор по центру лагуны окутался дымом, выбрасывая в зенит чертову прорву ракет. В кроне настолько громадной пальмы новорожденные звезды действительно могли бы прятаться от солнца!

Корреспондент встал из-за стойки бара. Уже не чувствуя вкуса великолепного рома, уже не выделяя слухом отдельные взрывы из сотрясающего стены рева, он вскинул приготовленную камеру, вцепился видоискателем в дымное Мировое Древо — и пошел, пошел, пошел снимать, сам не понимая, что хрипит в микрофон.

Осколки пока что сыпались не над самим атоллом, все больше в синее зеркало лагуны, и тростниковые домики тряслись не от ударных волн, пока еще от одного звука, тон которого медленно, исподволь густел: включились три башни линкора; снопы пламени возгорались ярче солнца, ритмично и оглушительно. Хорошие наушники пока что держались, камера работала, и человек снимал, изо всех сил вцепившись в собственный голос, удерживая его ровную благородную хрипотцу, так любимую аудиторией.

Обыкновенно снимал он морские курорты: после всех войн Проклятого Поколения банальнейший виндсерфинг превратился в рискованное дело, притягательное уже одним этим риском и страхом; так что миллионы домохозяек... Новый мир уже не смеялся над ними, а ностальгически вздыхал о тех временах, когда сытая спокойная жизнь домохозяйки казалась пустой и скушной... Да, миллионы домохозяек перед экранами кончали от мужественной хрипотцы в голосе, от благородной седины, флибустьерского загара... Но ведь он же не экстремальный репортер! Он просто курортный блоггер, и вот сейчас — что он здесь и зачем?

В лицо ударило воздушное полотенце от выстрелов линкора. Ополченцы вопили, султанские гвардейцы — всего-то батальон — закусив усы, думали, как бы не потерять лицо перед гражданскими. Седой человек с камерой, как заговоренный, как глаз Аллаха, как указующий перст Азраила, стелющимся шагом, чтобы не прыгал кадр, шагал под падающими листьями, под комками грязи, под осколками, и аккуратно, мерно поворачивал камеру, не вытирая уже ни слез, ни крови из ушей, удерживаясь в сознании и здравом уме только вбитым профессионализмом, только собственным голосом — он и себя не слышал уже, только по бегущей строке рекордера видел: что-то распознает хитрая программа, что-то там еще пишет... Что-то там он мелет в эфир.

Понятно, что никакой записи, бесполезна запись перед атакой живой волны Глубинных, кто ее повезет со съеденного атолла? Взятые? Только прямая трансляция. Неизвестно, жив ли еще оптоволоконный кабель, проброшенный Республикой Мале за бешеные деньги в судорожных попытках оживить Мекку водного туризма, но это и все равно: красный огонек еще светится, съемка идет — мотор! Комментарий! Выделить наплывом! Центр кадра...

Ополченцы, все также крича и задыхаясь от хрипа, потащили в госпиталь срубленного осколком человека. Снарядов на оранжевые плитки приходило все больше — выдержит ли корабль Тумана? Осколки хреново, но даже один пропущенный чемодан корабельного калибра сдует все эти мешочки с песком, сделает в периметре дырищу метров на сто, как глубари ломанутся туда черной рекой! Нет, нельзя такое думать — камера пока работает, мотор, мотор, центр кадра, смотри на лицо, рамкой аккуратно, сделай резкость — это чей-то отец или муж, чья-то память, чей-то последний взгляд; мотор, мотор, мотор!

И вдруг все кончилось, кончилось, кончилось — как обрезало. Перестали сыпаться осколки, стих рев, не рябило в глазах от пляски оранжевых плиток. Беззвучно пылали несколько пальм, перечеркнутые раскаленной сталью. Суетились люди — ополченцы, разумеется, но все-таки прежде всего люди; кажется, вот этот вчера подметал его номер и мыл туалет, а потом в той же куртке подавал на стол, и презрительно морщил нос на сделанное неверным ференгом замечание, а теперь вот зажимает руками все ту же нестиранную, антисанитарную куртку на животе, и ноги дергаются все слабее...

Тут он понял, что снимает, что делает, что гонит в эфир — если чертов кабель еще цел — и рывком отвел от бьющегося в агонии камеру, сперва в зенит, в небо, чтобы не задеть ничего рядом, и только потом, развернувшись, осадить на цель... На цель, как будто сам он боевая единица, не бессмысленный паразит...

В камеру попало движение, смазанное из-за нечеловеческой быстроты. Линкор Тумана, стальная гора, багровый слиток на грязной пене взбитой лагуны, проскочил в южный фарватер между островом Ган и маленьким островком, на котором осколки превратили в щепу знаменитый "Шангри-ла ресорт". Потом докатился поднятый бурун, выкинул отельные катера на пальмы, оборвал причалы, раскидал цепи, вывернул доски, смыл, что осталось; и тут он вдруг ощутил, что ноги не держат, но не удивился нисколько: здесь и сейчас упасть совершенно нормальное дело, только надо падать на спину, ведь камера за пятнадцать кусков единственная его ценность, медицинская страховка "по чумному тарифу" и то дешевле обошлась...

— Готов, — наклонившийся фельдшер несколько минут напрасно искал пульс, безуспешно проверял дыхание стальным зеркальцем. — Зря он столько пил, сердце не выдержало. Ну, несите!