Эадор. Книга третья. Чужие воспоминания

Глиронда вызывающе помахала мне рукой, приглашая без лишних проволочек начать борьбу с ересью. Её уверенность окончательно подтвердила мой выбор. Демонстративно отвернувшись от ведьмы и старосты, я решил последний раз обратиться к пастве.

— Миряне! — начал я. — Послушай меня внимательно. Не дайте горю и страху сбить вас с пути истинного!

— Покороче, батюшка, покороче! — перебил кузнец. — День уже к обеду близится.

Я чертыхнулся про себя. Любовь кузница к выпивке и жене уступали только желанию набить брюхо. И никакие трупы односельчан не могли помешать детине "заесть наше горькое горюшко".

— Действительно, святой отец, — подала голос вдова дровосека, — надо и к поминкам, и к отпеванию готовиться. Служба вам долгая предстоит, трудная.

Женщина с силой подавила подступающие слезы. Всё-таки, Светлый Владыка мудр: если мужиков он приучил забывать горе в вине, то баб — в работе. Оно и правильно! У мужика работа творческая, чтобы он ни делал (пахал, рубил, ковал или вытесывал), душу вкладывать требуется, а у бабы работа хоть и легкая, но рутинная. Вот и сейчас, вдова дровосека, продолжая скорбеть, уже начала думать о поминальном ужине, отпевании и всех прочих делах.

— Пойдемте в церковь, святой отец, — произнесла она, — о бессмертных душах моих родных вам позаботиться надо. А упырем клятым пусть ведьма занимается. Каждому своё!

— Верно! Верно! — поддержали вдову крестьяне.

— Да неужели вы не понимаете, миряне! — возмутился я. — Ведьма же не бескорыстно горю вашему помогает. Нет в ней чести и святости. На страдании людском нажиться хочет!

— Могильщик тоже не на счастье человеческом кусок хлеба имеет! — выкрикнула ведьма. — И никто его за это не попрекает. Да и ты, священник, тоже в уме пожертвования подсчитываешь?

Я предпочёл оставить реплику колдуньи без внимания. Много чести еретичке! А пожертвования я уже прикинул. Не хватает!

— Одно зло другим злом истребить хотите, миряне, — продолжил я, — не бывает так. Внемлите мне! Ибо зло побеждается лишь верой и праведностью! И доброе дело лишь тогда доброе, когда от чистого сердца идет. А крепкий сон человеческий на золото менять не годится! Ибо, когда есть у вас монеты в кармане, ведьма тут как тут. А кончатся они, так и уйдет она восвояси, оставив нас другим монстрам на съедение.

Староста раздраженно толкнул меня в плечо. Ему явно надоел спор, и он, кажется, уже придумал, чем меня урезонить.

— Как я понимаю, Феофан, — обратился он, — ты предлагаешь не платить ведьме, а вместо этого отремонтировать церковь, подновить образы святых и выстроить новый большой алтарь, разумеется, с освященной золотой чашей.

— Я предлагаю веру нашу укрепить! Грехи замолить. О душе каждому подумать!

Староста снова зачесал бороду.

— А без ремонта церкви и нового алтаря сие благородное дело возможно?

— Нет, конечно!

— Хорошо, — мужик, стараясь не сбиться с мысли, выразительно поднял вверх указательный палец, — а все задуманные тобой мероприятия выйдут деревне в сто золотых?

По правде говоря, меньше чем о четырех сотнях монет я и не думал. Но эти деньги не мне в карман пойдут. Ну... Вернее, не только мне, а ещё и на доброе, святое дело. Сам бы я и пятьюдесятью золотыми ограничился, но хороший алтарь дорого стоит.

— Нет, — ответил я, понурив голову.

— Тогда вопрос решен, — сказал мне староста, а затем громко обратился к селянам, — давайте! Расходимся! Пусть, госпожа ведь... ммм... колдунья отправляется завтра к развалинам старой церкви. Пока она не вернется, из деревни не выходить и детей не выпускать!

* * *

Грустно хмыкнув, я посмотрел в распахнутое окно. У соседнего дома на широкой деревянной лавке разместилась шумная компания юношей и девушек. Молодежь активно обсуждала последние новости, не забывая лузгать семечки, попутно соревнуясь, кто дальше плюнет. Дорога между домами уже вся покрылась черно-белой шелухой. Я укоризненно покачал головой.

Компания на завалинке собралась примерно моего возраста. Самое большее, лет на пять я буду постарше самого взрослого. Увы, священный сан мешал мне предаваться мирским развлечениям. По крайней мере, прилюдно. Особенно во время строгого поста.

Печально вздохнув, я продолжил жевать кусочек черствого постного хлеба, запивая его чистой родниковой водой и время от времени осуждающе озираясь в сторону лавочки. Пост надлежало соблюдать всем.

Когда рослый сын кузница достал из котомки здоровенный говяжий бок, я буквально пробуравил парня гневным взглядом и, вознеся глаза к небу, прошептал:

— Чтоб тебя скрючило, рожа ненасытная!

Со стороны могло показаться, что я, обуреваемый жалостью, воззвал к Светлому Владыке, умоляя Создателя простить грех невежественному юнцу. Сын кузнеца, заметив мою реакцию, поспешно спрятал мясо. Разумеется, временно. Ему хватило совести зайти за поленницу и предаться греху чревоугодия втайне.

Остальная молодежь, вспомнив, наконец, о начавшемся посте, стала лузгать семечки пореже, сплевывая шелуху сначала в кулак, а уже потом тайком сбрасывая за поленницу. Набежавшие из дома Марфы курицы во главе с рослым петухом возмущенно закудахтали, так и не найдя в ковре шелухи ни одного целого зернышка. Расстроенный таким обращением петух резво побежал в соседний огород. Марфа называла его не иначе, как Блюдун, и не раз грозилась зажарить. Собственный гарем петуха чем-то не удовлетворял, видимо, он, как и многие мужчины, просто не мог размножаться в неволе. На стороне у Блюдуна, надо признать, дела шли превосходно. Дело дошло до того, что соседи зарезали своего петуха, а Марфе начали доплачивать яйцами, чтобы такой героический ходок продолжал здравствовать.

Чуть поколебавшись — не сорвать ли мне к ужину несколько кисловатых яблок, я решил придерживаться полной строгости. На хлебе и воде благодатнее пост смотрится. Сейчас каноны пуще прежнего блюсти надлежит. Итак, буквально за один день авторитет святой Церкви в Чертовых Куличках (представленный в моём единственно лице) упал до рекордно низкой отметки. Парни и девки, позабыв, что в пост надлежит принимать пищу скорбно, задорно переговаривались, время от времени бросая на меня где сочувственные, а где откровенно злорадные взгляды!

Проклятая ведьма! Чтоб её черти сожрали! Или кого она там вызывает!?

Допив воду из кружки, я, взяв лучину, зажег перед окном свечу и начал демонстративно молиться.

— О, блаженный Светлый Владыка! Спаси нас, грешных!

Краем глаза я заметил, что лица юношей и девушек чуть помрачнели. Молиться за компанию им определенно не хотелось, но и оставаться дальше лузгать семечки, когда рядом надрывается святой отец, им стало неудобно. Всё-таки остались ещё в людях остатки совести.

В другие дни молодежь давным-давно сбежала бы: петь песни, обниматься, целоваться, а то и предаваться более серьезным грехам, поближе к нашей меленькой резвой речушке. Но сейчас, когда по лесу бродил упырь, они и без приказа старосты носу дальше крайнего двора не совали. К сожалению, вместо того, чтобы в страхе молиться, сельчане оживленно обсуждали, удастся ли ведьме победить упыря. Хозяин харчевни даже начал принимать ставки, пока не заявилась жена кузнеца и не надавала всем любителям азарта по репе. Не забыла и забрать все деньги, что поставил на победу ведьмы непутевый муж, разумеется, с солидной компенсацией. Харчевник поспешил сменить игру, затеяв старое, как мир, но неизменно пользующееся любовью народа состязание — "кто кого перепьет". Мужикам определенно не повезло. Выиграла всё та же жена кузница, оставив побежденных с позором валяться на грязном полу харчевни. Выигрыш — две золотые монеты, пошёл на новые красные сапоги с блестящими серебряными пряжками. Вот ведь бой-баба! Всё же приятно осознавать, что не только меня за сегодняшний день обставила женщина. Истину говорят! Где черт сам не справится, туда бабу пошлет!

Благодаря моим усилиям, молодежь начала покидать уютную лавку, решив найти для лузганья семечек более подходящее место.

Проводив шалопаев завистливым взглядом, я торопливо задернул шторы, закрыл окно и даже затушил свечу. Солнце уже скрылось за горизонтом, и в комнате стало довольно темно. Впрочем, за два года я хорошо изучил доставшийся мне от бывшего священника дом, чтобы ходить наощупь. Бог-Орёл отправился на отдых, значит, и мне, слуге Его, тоже пора на боковую.

Перейдя комнату, я отодвинул в сторону когда-то красивый зеленый коврик, открыв ход в подпол. Потянув за ржавое стальное кольцо, я отбросил тяжелую дверцу. Укрытые белой тряпкой запасы уже заждались моего визита. Не мешкая, я извлек наружу: бутыль клюквенной настойки, шмат белого, как душа младенца, сала и запасную храмовую курильницу, уже засыпанную смесью ладана и "сорвибашенки" — пахучей травки из местного леса, главным достоинством которой считался отнюдь не запах.

Вожделенно усмехнувшись, я отнес добычу к столу. Эх! Прости, Господи, невинное прегрешение моё! Сам знаешь. Не согрешишь — не покаешься, а не покаешься — возгордишься! А гордость и самолюбие — первый шаг к черной магии, что среди всех грехов на первом месте стоит. Так говорят пророки!

Усевшись за стол, я острым ножом порезал сало на маленькие аккуратные кусочки. Открыв бутылку, я налил себе горьковатой настойки по край деревянной кружки. Многовато, конечно. Но любимая стопочка куда-то запропастилась, а искать её впотьмах было лень. К полумерам же я не привык. Оставалось лишь потихоньку от тусклой лучины зажечь курения и провести остаток вечера в блаженном удовольствии.

Я неторопливо поднес кружку к носу. С наслаждением вдохнул ароматную клюковку и произнес короткую молитву:

— Провались она в живот! Дай Боже, не последняя!

Широко открыв рот, я уже приготовился залпом осушить кружку, когда неожиданно раздался громкий стук в дверь.

— ЭЙ! — послышалось из-за двери. — Есть кто дома?

Непроизвольно дернув рукой, я расплескал часть настойки. Клюковка мигом пропитала парадную рясу. Проклятье! Теперь ещё и пятна выводить! Что ж за день сегодня такой!?

Стук в дверь не прекращался, становясь всё требовательнее.

— Эй! Откройте!

Интересно, кого ещё принесло на ночь глядя? А, впрочем, не важно!

— Убирайтесь! — крикнул в ответ я.

За дверью замешкались.

— Простите! А здесь живет местный священник?

— Ты не ошибся, сын мой, — подтвердил я, — теперь давай-ка, проваливай отсюда!

За дверью на некоторое время воцарилось недоуменное молчание. Я уже решил, что незваный гость уберется восвояси, как вдруг услышал:

— Святой отец, пустите переночевать одинокого страждущего странника. Путь мой был труден и не близок. Я устал, и у меня закончились припасы.

Я тоскливо посмотрел на закрытую дверь, вспоминая, как сам добирался в это забытое Богом место. Дарование приюта нуждающимся — одна из главных обязанностей приходского священника. Так меня учили в монастыре. Только вот сало в блюдечко такое белое.... А на дворе самый строгий за год пост.

— А на улице дождь? — поинтересовался я.

— Нет, отче.

— Тогда под кустом переночуешь!

Некоторое время за дверью переваривали мою фразу.

— Святой отец, ваш святой долг — давать приют страждущим.

Вот ведь какой настырный!

— А ты сирый и убогий сирота, или калека, или молодая несчастная вдовушка? — поинтересовался я.

— Нет, но....

— Тогда какой же ты нуждающийся, сын мой? Светлый Владыка даровал тебе руки, ноги, крепкое здоровье и ум. Что тебе ещё надо, то сам и возьми!

Сильный удар сотряс несчастную дверь, а заодно и половину дома. С потолка на блестящее, сказочно белое сало посыпались грязные опилки. Вот ведь поросенок! Я мигом вспомнил, что в отличие от других монастырей, в Верхнереченском обучали ещё и бою на булавах. Давняя подруга, единственная, которой я ни разу не изменил, лежала под столом. Рука сама собой потянулась к рукояти.

— Немедленно откройте! — послышался за дверью грозный голос. — Что за нравы?! Не давать приюта благородному воину!

Я поспешно оставил в покое булаву. Неужели в Чертовы Куличики в поисках славы и подвигов забрел рыцарь? Почему бы и нет!? Всё равно благородные лоботрясы работать не любят и не умеют, зато мечом помахать — сами не свои. Правда, большинство рыцарей предпочитали совершать подвиги поближе к каменным замкам, аренам, турнирам и прекрасным дамам. Но попадались и особо двинутые на голову, давшие обет странствий.

— Уже иду, сын мой! Во имя Светлого Владыки, чего же ты сразу не сказал, что крыша над головой нужна славному воину? Я уж думал, кто-то из деревни пришёл ко мне за исповедью, добрым советом или пожертвованием, недотерпев до утра.

Поспешно спрятав сало за печку, я поспешил к двери.

— Спасибо, святой отец! — поблагодарил гость. — Приветствую тебя и светлый дом твой!

Я сердито отступил на шаг. Вместо благородного рыцаря на пороге стояла неуклюжая подделка. Ростом и статью воин действительно удался. К тому же волосы у него были длинные и белые, а лицо настолько благородное и честное, что даже захотелось плюнуть. Таким всегда и достаются лучшие красавицы. А мы — рано начавшие лысеть, остаемся с синицами в руке, и то после того, как кучу денег и времени истратим на ухаживания.

Увы, помимо вдохновенного, буквально с гравюры писанного лица и благородной стати, воину оказалось решительно нечем похвастать. Вместо сверкающих тяжелых лат на незнакомце красовалась невзрачная, местами проржавевшая кольчужка. Длинный двуручный меч, выглядывавший из-за спины, тоже знавал лучшие времена. Фигура оленя на конце поистрепавшейся рукояти щеголяла лишь одним рогом, а корявые ножны явно "пришли в гости" от другого клинка. Сапоги "рыцаря" успели сильно прохудиться. Кожаные штаны выглядели грязными и замусленными. Длинный походный плащ зиял дырами. А из-за спины, вместо высокого и сильного коня, выглядывала пожилая низкорослая кляча, подозреваю, по кличке "Абысдохла".

Разве что на плечах "рыцаря" висела изящная накидка с расшитым гербом: черный конь, с длинной белой гривой, поднявшийся в прыжке над золотым солнцем. Я напряг память, где-то мне уже доводилось видеть этот символ.

— Приветствую, святой отец! — улыбнулся воин.

Протянув руку, он попытался, как бы невзначай, вытолкнуть меня из прохода, но я не торопился сдаваться.

— Рыцарь, сын мой? — поинтересовался я, недоверчиво изогнув бровь.

— Клянусь честью! — ответил он. — Меня торжественно посвятил в рыцари сам благородный Этельстан!

Я удивился ещё больше. Имя храброго дворянина было широко известно в Верхнереченском монастыре. Воитель нередко посещал нас, и даже временами спрашивал обо мне. Что неудивительно. Именно он привёл меня в монастырь. Так, во всяком случае, сказал отец-настоятель. События детства как будто стерлись из моей памяти. В голове смутно застряло ощущение, будто я хотел что-то забыть. Вычеркнуть из своей жизни. Похоже, мне это удалось. Я забыл почти всё.

— Могу ли я узнать твоё имя, сын мой?

Незнакомец с силой ударил себя кулаком по груди.

— Я — рыцарь Джонатан Белоголовский! — торжественно произнес он. — Сын благородного Вильяма князя Белоголовского и барона Южного Заречья!