Хроники Обетованного. Тени и зеркала

Он не настолько утратил осторожность, чтобы забыть, как плохо это может кончиться. Шутки с Хаосом плохи, но всё-таки, всё-таки... Внутри Альена, особенно после смерти Фиенни, точно кровоточила время от времени крошечная ранка — колкое, опасное стремление поступать наперекор, разрушая себя и других. А твари Хаоса — наверное, самый удобный путь к этому.

Во-вторых, было и другое искушение, даже целых два. Кинбралан, ненавистный, погрязший в косности, мрачный и родной Кинбралан — в руках альсунгцев?.. Альен целую ночь проклинал своё слишком богатое воображение, в подробностях представляя это. Даже если отцу попадутся самые милосердные северяне, лорда Тоури они не пощадят — а уж слуг, а уж женщин... Вспомнив ямочки на щеках Алисии, Альен ощутил лёгкую дурноту. Она ведь уже совсем взрослая... Нет, этого нельзя допустить.

Но отец (лорд Тоури — называть его так, прости небо, было проще) не примет его помощь: не заросла старая обида, и отречение от сына никто не отменял. Защита от колдуна, да не просто колдуна — от высокомерного урода в семье, от порченой ветви, предавшей фамильную честь?.. Старик лучше умрёт среди пыльных сундуков и ржавых доспехов, чем так унизится. И всё же — пройти совсем рядом с Кинбраланом, что на северо-востоке Ти'арга, почти вплотную, и даже не разузнать, свободны ли эти земли... Не кровь говорила в Альене и не людская совесть — голоса того и другого он давно заглушил, — что-то другое, неназываемое, мешало поступить так.

А ещё один соблазн (честно говоря, куда больший) — искать в Альсунге не очаг, а саму Хелтингру. Чтобы узнать наконец правду о том, во имя кого, в конечном счёте, всё это творится. Чтобы понять, зачем грёзы о драконах остались в его зеркалах.

Если Фиенни правда был у тех, будто бы и не существующих, изгнанных полубогов за океаном — почему никогда никому не рассказывал? Никогда никому, даже Альену? Доверие между ними достигало тех пределов, когда трудно понять, где кончаются твои мысли и начинаются чужие, когда один взгляд заменяет пространные объяснения. И Альену больно, как-то по-детски обидно было думать, сколько тайн навеки осталось запертыми за высоким бледным лбом Фиенни.

Но его полусон-полувоспоминание о драконе — и эта дивная, опасная своей совершенной красотой статуя... Наверное, любая красота должна нести угрозу, иначе это поддельная красота, — непрошенно и вяло мелькнуло в голове.

Слишком уж легко всё складывается. Так не бывает.

И та северянка, Хелт, что училась у него совсем девочкой, — видимо, знала. Так что же, получается...

Альен прижался щекой к одеялу из козьей шерсти, слегка шершавому от старости (подушками агхи не пользовались), и сосредоточился на своём дыхании. Вдох-выдох, вот так, ровнее. Он не станет додумывать эту мысль. Слишком нелепо, даже чтобы предполагать.

Тихо скрипнула низкая дверь, украшенная металлическими вставками, которые так любят агхи. Брат Бадвагура сегодня был в ночном карауле, так что Альен в кои-то веки наслаждался одиночеством, — и всё-таки кто-то вошёл. Значит, уже прогудел утренний гонг.

По грузным, но мягким шагам Альен узнал мать Бадвагура. Фанатичная преданность хозяйству и рабская покорность мужу очень странно (как странно всё в женщинах — даже если это не человеческие женщины) сочетались в ней со сварливостью и любовью к праздной болтовне. Поэтому Альен старался избегать её, хоть она и смотрела на него уже без страха или недоверия.

Чтобы не выслушивать наставления на незнакомом языке (Бадвагура-переводчика всё равно не было поблизости), Альен предпочёл притвориться спящим. Благо, выглядело это вполне правдоподобно: после разговора с Далаваром он вернулся поздно, когда старый Котр уже закрыл кузницу, да и вообще частенько вставал позже агхов — они знали, что ночами он засиживается над рукописями из архивов.

Однако женщина, пройдясь по комнате и увидев спокойно-неподвижную спину Альена, почему-то не ушла. Тихонько вздохнув, она подкралась к кровати и костяшками пухлых пальцев еле дотронулась до его плеча.

— Бен-д'эде Катхаган, — прошептала она с расстановкой и потом скороговоркой зашептала что-то на своём скрежещущем наречии — что-то вроде молитвы. Альен невольно вздрогнул, а потом вспомнил, что это значит (где-то уже слышал, и не один раз): "Да хранит тебя Катхаган".

И почему-то, слушая взволнованный шёпот этой старой низкорослой женщины, полной суеверий, он ощутил, как к нему возвращаются силы, — и прибавляется если не веры, то уверенности уж точно. Как если бы в терновом лабиринте вдруг показалась полянка, освещённая солнцем.

"Я не стану лебезить перед вождями, — сказал Альен про себя. — Просто уйду ночью — и решу наверху, если выберусь".

Бадвагура он не станет предупреждать. Пусть вырезает, счастливец, и дальше свои статуэтки: им не по пути.

* * *

— Что, надумал сбежать без меня, волшебник? — ударил Альену в спину насмешливый бас Бадвагура.

Он вздохнул обречённо, но без удивления, и развернулся, попытавшись согнать с лица любые признаки радости. Агх уже ковылял к нему на своих коротких ногах, перебросив через плечо узел с вещами и явно позабыв расчесать рыжеватую бороду. На его щеках, заметно округлившихся за время пребывания под материнским крылом, сияла такая глупо-радостная улыбка, что даже в пустой ночной шахте, казалось, посветлело.

— Ух... Успел всё-таки, — пропыхтел Бадвагур, демонстративно не замечая кислого взгляда Альена. Оказавшись в паре шагов, он по-хозяйски ласково поправил один из местных светильников на стене — сияющий голубым шар из толстого стекла, а потом запустил ладонь в кошель на поясе и вытащил оттуда что-то маленькое и тёмное. — Вот, мать напекла печенья тебе в дорогу. Печенья, волшебник. Мы с братом не видели его уже несколько зим.

Альен смущённо кашлянул. Выглядело печенье более чем неказисто — из грубой муки, с кривыми краями, — но он знал, как ценится мука и вообще всё хлебное в селениях агхов. Наверняка выше, чем золото и камни, которых здесь в изобилии. Такая забота — на его взгляд, беспричинная — совершенно обескураживала.

— Спасибо... Но тебе надо вернуться, Бадвагур. Зачем ты пошёл за мной? И как узнал, где я?

— Видел вчера, как ты бродишь тут и копаешься в наших картах. Сразу смекнул, что ходы получше ищешь, — растолковал Бадвагур, с хрустом надкусывая печенье. Звук в мёртвом провале шахты был странный, по-весёлому дерзкий: Альену подумалось, что балки и рельсы для вагонеток кричали бы от возмущения, подари горы им голос. Он задумчиво оглядел тщательно собравшегося Бадвагура, пытаясь подобрать доводы.

— Кто-нибудь ещё знает об этом?

— Ну конечно, а ты как думал, — с неожиданной серьёзностью кивнул резчик. — Я же всем болтаю о твоих делах, особенно в Гха'а.

"А он научился иронизировать", — рассеянно подметил Альен. Интересно, это тоже его влияние?..

— Я должен уйти, Бадвагур, пойми. Разрыв надо искать где-то на севере. Я не попрощался, потому что так и знал...

— ...что я увяжусь следом? — закончил Бадвагур, стряхивая крошки с бороды. — Ну и правильно. Я увязался. Мать с отцом знают, они не выдадут нас. Я покажу тебе такие ходы, что нас не догонят, даже если сразу хватятся.

— Но я даже не говорил тебе, куда именно ухожу, — сказал Альен, уже понимая, что всё звучит ужасно неубедительно. Особенно если учесть, что он и сам пока этого не знает...

— Да неважно, там разберёмся, — махнул рукой Бадвагур и деловито поправил узел на плече. — Теперь главное — вытащить тебя отсюда. Знал бы ты, сколько народу точит на тебя секиры — не тянул бы время.

— То есть выбора ты мне не оставляешь? — спросил Альен. Этого ещё не хватало...

Бадвагур просто покачал головой. Глупый агх, рискующий жизнью ради него — едва знакомого, снова и снова. Почему, зачем? И сам он, имеющий наглость втайне этому радоваться... Отвратительно. Он становится похожим на Нитлота или на отца — только их тщеславие позволяет принимать вот такое бездумное поклонение.

Но резчик прав: ночь на исходе, а вернуться он не имеет права.

— Ладно, — сказал наконец Альен, пытаясь мысленно прочертить хотя бы контуры того, как всё это будет выглядеть. Пока ничего не выходило: спутники совершенно не вписывались в его планы. — Ладно. Но ты должен понимать, что твоя жизнь здесь...

— Что у меня будет полно проблем, это точно, — беспечно согласился Бадвагур и улыбнулся, сверкнув зубами, далёкими от идеальной белизны: — Но их и без того навалом, разве нет? А помогая тебе, я помогу важному делу. Так что не нужно лишних речей, волшебник. Пойдём.

И они пошли.

— Небось, стосковался по своим местам? — негромко спросил Бадвагур через сотню-другую шагов, когда потолок стал ещё ниже и Альену пришлось пригибаться. — По солнцу с полянками?

Насмешки насмешками, но попал он в точку: в последние дни Альен замечал за собой странную тоску по деревьям и небу, холодному ветру, по знакомому рисунку созвездий ночами, по звучанию понятной речи в ушах... Даже по тому же человечьему хлебу. Кто бы мог подумать.

Особенно неуместными казались такие сентиментальности сейчас, когда мир разваливался, когда сам он едва мог спать, а в венах плясало жаждущее выхода тёмное колдовство. Всё ближе подбирается Хаос, и его вина за это не смыта, и обезумевшие от алчности, обратившиеся к магии варвары грозят его дому... А загадки из прошлого только дразнят и без того кровящую, измотанную душу. Опоры нет и никогда не было, напоминал себе Альен, мир уродлив и тёмен — что наверху, что внизу. Надеяться можно лишь на себя, причём на себя не в лучшем состоянии.

Но почему же что-то внутри так рвётся наверх и разливается в песнях, когда рядом шагает этот упрямый косноязычный гном?..

— Да, — со вздохом признал Альен. — Да, пожалуй. Но ваш город грандиозен, это правда, — поспешно добавил он, и агх самодовольно усмехнулся в темноте — так, будто сам его строил.

— Ну, ещё бы ты не признал это. Я бы даже не удивился, если...

Альен не расслышал конца фразы, поскольку сам охнул от внезапного толчка в бок — вот только с другой стороны. Он отшатнулся, отскочил к другой стене, поближе к светильнику, выбросил вперёд руку, уткнувшись во что-то мягкое, — всё в одно мгновение, не успев сообразить.

На него с воинственным воплем бросилось что-то маленькое, гремящее железом, и опрокинуло на рельсы своей тяжестью; Альен задохнулся в мешанине тупых неразборчивых ударов, потом различил краем глаза, как сверкнуло лезвие, — и отпустил рвущуюся из сознания огненную волну... Нападавшего отшвырнуло прочь с такой мощью, точно его поднял и бросил великан: от злости и страха Альен не рассчитал силы. Он услышал, как шмякнулась о камень живая плоть; раздался хруст костей и стон боли — какой-то немужской, с привизгом. После — короткий удар чем-то тяжёлым, и вновь — тишина.

Застыв на несколько секунд, Альен с усилием встал и сглотнул что-то солёное — видимо, ему разбили губу. Руки не тряслись. Ощупал себя — кажется, не ранен.

— Бадвагур? — позвал он в темноту: не заметил, как, но ближайший светильник разбился. Наверное, прошило магической волной... Так недолго и обрушить подпорки шахты. Впредь надо быть осторожнее. Хотя никакого "впредь" может и не быть... — Бадвагур, ты в порядке?

— Почти, — хмуро донеслось со стороны Гха'а. — А он не совсем, храни его Катхаган.

— Мёртв? — Альен, в общем-то, ожидал этого, но отчего-то ему стало не по себе. Во рту загорчило ещё сильнее.

— Иди сюда.

Послышался звук, как от высекаемой искры, и шипение: Бадвагур достал огниво. Вспышка тусклого света охватила его, на коленях стоявшего над неподвижным телом с неестественно изогнутыми конечностями и запрокинутой головой. Альен невольно вздрогнул: из всех виденных им мертвецов этому, пожалуй, особенно не повезло.

Агх был в плотной, крупного плетения кольчуге и шлеме с оленьими рогами — слишком парадном для ночной вылазки. Тонкие, даже ненормально тонкие и изящные для агха, пальцы сжимали кинжал с крупным рубином в рукояти. Словно шёл на церемонию.

На жертвоприношение. На убийство-долг, исполнять почётную обязанность. Альен ощутил дурноту.

— Я его знал, — до странности ровным голосом сообщил Бадвагур. Он вытащил руку из-под головы лежащего и теперь с отстранённым видом изучал его кровь. Альен на миг испугался за его рассудок. — Хороший ювелир из клана Белой горы... Был.

Ювелир... Понятно теперь, откуда эти не гномьи руки. Руки мастера и преступника.

— Твой друг? — спросил Альен, не зная, что говорить. Побледневший Бадвагур долго не отвечал.

— О нет. Он был одним из тех, кто не простил мне смерти Кадмута... Скорее уж друг вождя Тингора.

— Тогда всё понятно... Они знают, что мы ушли этим путём, через шахты. Они послали его за мной, — Альен озвучил очевидное, чтобы хоть что-то произносить — на лицо Бадвагура страшно было смотреть. Он заставил себя подойти и положить руку ему на плечо.

— Я не хотел этой смерти, Бадвагур. Даже ему — не хотел. Ты сам видел, как всё получилось.

— Не в этом дело, — качнул Бадвагур тяжёлой головой, с тем же неизъяснимым выражением глядя теперь на его ладонь, на рисунок вздувшихся вен в свете огнива. — Любая смерть скорбна, и горы оплачут его безрассудство. Но ведь я виновен.

— Что за ерунда? — Альен сильно встряхнул его — так, что агх покачнулся. — Забудь это, слышишь? Это сделал я. Я один.

— Это сделали мы, — резчик поднял окровавленную руку. — Когда он упал, то ещё дышал... Я взял что-то... Не помню. Камень, наверное. Ну, и...

Он отвернулся, не договорив. Альен на секунду закрыл глаза, пытаясь представить, каково ему сейчас.

Каково было ему самому, когда впервые пришлось убить? Давным-давно, стражник в храме в Вианте... Он выдохнул сквозь стиснутые зубы. Нет.

— Зачем? — прошептал он, опускаясь рядом с Бадвагуром. Его разумная часть кричала, что нужно срочно избавиться от тела и бежать — но он опустился рядом, моля и Порядок, и Хаос о помощи. — Зачем? Испугался, что он нападёт на тебя? Да?..

— Не на меня, — еле слышно сказал резчик. — На тебя, волшебник.

* * *

После этого ясно было одно: назад дороги Бадвагуру не осталось. Того, что сделал он, агхи не могут простить. Они с Альеном не говорили об этом, но говорить и не требовалось: правда часто бывает слишком страшной для слов. Они выбрались на поверхность уже на рассвете, когда холодное сияние с востока остро впивалось в вершины гор. Сначала Альен почти ослеп, а потом несколько часов не мог привыкнуть к яркому свету — но зато, увидев наверху небо, почувствовал себя в безопасности.

Тело несчастного ювелира они оставили в шахте, кое-как оттащив от рельсов и завалив камнями. Альен пытался сделать всё сам, но Бадвагур заупрямился, хотя руки у него тряслись так, что даже у всего навидавшегося Альена к горлу подкатывал горький ком. Резчик и раньше был не особенно разговорчив, а теперь и вовсе смолк — лишь односложно отвечал на вопросы да отпускал сдержанные замечания о провизии или погоде. Альен не лез. Он знал, что многое в жизни нужно просто перетерпеть — пережить в одиночку, как лихорадку. Бадвагур сам должен пройти через горе и стыд, как подобает — многие знакомые Альена сказали бы: мужчине, но он думал — любому.