К этим цифрам следует добавить в общей сложности 4744 человека, военных и гражданских, возвращенных ВНА в период между 1945 и 1954 годами во Французский Союз во время 'периодов милосердия'. Из 10754 военнопленных, вернувшихся после прекращения огня, 6132 требовали немедленной госпитализации. Из них 61 умер в течение следующих трех месяцев. Эта 61 смерть заслуживают более тщательного изучения, поскольку ясно демонстрируют, что ситуация в лагерях военнопленных далеко не улучшалась по мере того, как ВНА получала более адекватное оборудование из Советского Союза и красного Китая, на самом деле она ухудшалась: из этих 61 умерших 49 были захвачены в Дьенбьенфу и все, кроме 4, были военнопленными у коммунистов менее четырех месяцев! Следует также подчеркнуть, что все они не были прооперированными, а просто 'ходячими скелетами' людей, которые за 57 дней непрерывных боев просто прошли маршем смерти более 500 миль по тропам в джунглях от Дьенбьенфу до лагерей в северном и центральном Вьетнаме в условиях, сделавших печально известный Марш смерти Батаана похожим на пресловутую 'прогулку под солнышком'. До сих пор неясно, что побудило высшее командование ВНА выделить защитников Дьенбьенфу для особо сурового обращения. Было ли это просто бездумное военное 'Ситуация Нормальная: Все Идет Нахер' (в оригинале — SNAFU, т.е. обычный бардак. прим. перев.)? Была ли это логичная с военной точки зрения попытка вывести максимальное количество пленных из района, где они, возможно, могли бы ожидать спасения вспомогательной колонной, базирующейся в Лаосе, или маловероятным, но возможным воздушно-десантным рейдом? Был ли это политически инспирированный план повлиять на французских дипломатов, ведущих переговоры в Женеве о прекращении огня? Или это была просто психологическая война, призванная сломить дух оставшихся войск Французского Союза, сражающихся в Индокитае? Возможно, все эти мотивы сыграли свою роль в рассуждении военных и политических лидеров ВНА. Проще говоря, основная масса этих военнопленных, около 7000, с примерно 1000 тяжелоранеными и 3000-4000 убитыми, брошеными на поле боя — должна была пройти от 450 до 530 миль, в зависимости от того, были они направлены в лагеря северного или центрального Вьетнама. Это расстояние они преодолевали по труднопроходимой местности в сезон дождей примерно за 40 дней, со средним грузом около 35 фунтов, многие из них несли носилки или тащили выдохшихся товарищей.

Еще больше не повезло тем военнопленным, которых отправили на север после боев в центральном Лаосе и на южном плато Вьетнама. Их офицеры прошли маршем от Лаоса 900 километров, за 63 дня до лагеря ?1, а рядовые преодолели 500 километров до лагерей вокруг Виня за рекордные 24 дня.

Показатели смертности для этих форсированных маршей отсутствуют, но все заинтересованные стороны считают их высокими. Настоящие казни тех, кто больше не мог идти, были не слишком частыми — их просто бросали умирать на обочине дороги. Конвойные подразделения коммунистов менялись, ни одно из них не следовало за группой военнопленных в течении всего марша. Еда, которую давали пленным, была холодным рисом один раз в день. Эта диета, к которой были непривычны все, кроме вьетнамцев, кормили людей уже измученных ранами и двумя месяцами непрерывного недосыпания и плохого питания, серьезно сказывалась на здоровье в колонне. Обезвоживание из-за постоянной дизентерии и ненормального потоотделения вскоре заставило большинство пленных потерять более половины своего нормального веса и, вероятно, стало причиной большинства смертей на марше.

Важно также отметить, что различные расы и национальности по разному реагировали как на физическое, так и на психологическое напряжение этого испытания — факт, который также был замечен в Корее. По понятным причинам, африканцы и азиаты выдержали марш лучше всех, несмотря на то, что вьетнамцы, воевавшие на французской стороне, часто подвергались особенно суровому обращению. Таким образом среди 10 754 освобожденных военнопленных, различные группы имели следующие проценты госпитализации:

Французы метрополии: 66,7%

Иностранный легион: 69,04%

Северо-африканцы: 60,7%

Африканцы: 24 %

Вьетнамцы: 24,45%

Особенно высокий уровень потерь среди иностранных легионеров объяснялся тем, что их преимущественно центрально-европейское происхождение, с их светлой кожей и волосами, было плохо приспособлено к убийственному муссонному климату. В то же время их крайне индивидуалистическое отношение привело к тому, что они во многих случаях приняли точку зрения 'пусть дьявол заберет последних' по отношению к своим собратьям-легионерам, хотя конечно, случаи преданности более слабым друзьям были нередки.

Французы метрополии были едва ли лучше подготовлены к походу, но проявили большую сплоченность и преданность своим раненым и больным товарищам — качество, которое французы уже проявили в нацистских концентрационных лагерях Второй мировой войны. Эта сплоченность была сильнее, если военнопленные принадлежали к элитным подразделениям (коммандос, десантники и т. д.) и им удавалось оставаться вместе как подразделениям или частям подразделений. Раненых и больных несли до тех пор, пока не добрались до лагерей, или пока не осталось никого достаточно сильного, чтобы их нести. 'Marche ou crève' ('Маршировать или сдохнуть')-стало притчей во языцех для колонн, петлявших по крутым холмам страны тай. По словам некоторых выживших, 'только люди с сильным характером, те, у кого была воля идти, оставаться в колонне, имели шанс выжить.'

Сотни хорошо документированных случаев свидетельствуют о том, что это означало на практике: был случай с иностранным легионером ? 202 из злополучной 13-й полубригады, раненным как при Дьенбьенфу, так и позже французскими бомбардировками на дороге между Туанжао и Сонлой, которого несли 500 километров через горы без носилок и на чье сломанное бедро был наложен гипс только два месяца спустя.

Был стрелок ? 51, 3-й алжирского пехотного полка, прооперированный во время битвы при Дьенбьенфу после ранения минометными осколками в кишки, который шел 45 дней через джунгли, зажимая рану тюрбаном.

Был десантник, ослепленный осколками снарядов, которого наполовину тащили и наполовину несли его друзья за 600 километров; артиллерист с пробитой диафрагмой, которому пришлось нести 44-фунтовые мешки риса; и многие из выживших помнят плачевный образ человека с обеими ампутированными ногами, брошенного товарищами и в последний раз замеченного на дороге возле Туанжао, угрюмо тащившегося в транзитный лагерь на руках и обрубках бедер.

Это был Марш смерти гарнизона Французского Союза в Дьенбьенфу, длившийся с мая по июль 1954 года. Он принес больше потерь, чем любое сражение во всей Индокитайской войне.

Как и в Корее, политическая индоктринация военнопленных была постоянной действующей процедурой, и, судя по всему, ВНА была лучше подготовлена к работе с различными национальными меньшинствами войск Французского Союза, чем ее северокорейские коллеги в работе с гражданами ООН. Радиопередачи или листовки, адресованные французским войскам, были написаны на французском, немецком, арабском и даже на африканских диалектах. Такие материалы готовились дезертирами, а также, согласно опубликованным восточногерманским источникам, пропагандистскими организациями в различных странах Советского блока и французскими и алжирскими коммунистами во Франции.

В каждом лагере военнопленных были свои кан-бо (политические кадры), ответственные за "перевоспитание" военнопленных, и коммунисты делали все возможное, чтобы натравить одну национальную группу на другую. Например, иностранным легионерам говорили, что их эксплуатируют "империалисты", и предлагали вернуться на родину в Восточную Европу. Некоторые согласились, другие надеялись бежать, и недавно всплыл любопытный случай с одним таким легионером, который перебежал из Восточного Берлина во Францию, чтобы отбыть срок службы в легионе. Алжирцам и марокканцам рассказали историю с другим уклоном, а сенегальцам представили еще одну пропагандистскую линию.

Чтобы быстрее сломить боевой дух, в колониальных подразделениях рядовые были быстро отделены от своих французских младших офицеров и унтер-офицеров. На самом деле, ВНА разработала чрезвычайно жесткую систему расовой дискриминации, чтобы обострить антагонизмы. Эта политика имела определенный успех, особенно среди алжирцев, но некоторые источники (например, майор Граувин, главный медицинский офицер в Дьенбьенфу) упоминают случаи, когда целые отряды североафриканских войск предпочитали спокойно относиться к суровому обращению, предназначенному для непокорных, а не становиться 'прогрессивными'.

В некоторых случаях политическая индоктринация начиналась с самих раненых. Майор Граувин утверждает, что он достиг взаимопонимания с обучавшимся во Франции главным хирургом 308-й пехотной дивизии коммунистов. Но один из его коллег, лейтенант Резийо, имел опыт наблюдения за ранеными, находящимися под его опекой, классифицированными для оказания хирургической помощи по системе 'народно-демократической срочности': бывшие пленные французы лечились первыми, затем рядовые северо-африканцы, рядовые Иностранного легиона, рядовые французы, и последними, французские офицеры. В результате несколько пациентов, состояние которых требовало немедленного ухода, умерли до того, как им была оказана помощь.

В лагерях военнопленных непокорные заключенные подвергались самым суровым и унизительным повинностям. Если они особенно упорно сопротивлялись коммунистической идеологической обработке, их переводили в Ланг-Транг (п. Чанг), страшный 'Лагерь возмездия', который на самом деле был не чем иным, как лагерем смерти. Процесс 'перевоспитания' был важным шагом в интеграции военнопленных в лагерную систему, поскольку 'перевоспитанный' заключенный стал 'новым человеком'. Нарушение им лагерных правил считалось рецидивом 'реакционного' мышления — тяжким проступком, караемым смертью. Клод Гельдье, бывший военнопленный, описал это обоснование в следующих терминах: 'В то время как уклонение от политического перевоспитания коммунисты рассматривали как мягкую политическую ошибку, их отношение теперь радикально изменялось. Теперь уклонист стал дезертиром, предателем Дела с тех пор, как ему открылись глаза на правду. Пытаясь бежать, он отрекся от своей вновь обретенной веры и подтвердил свои прежние заблуждения. Будучи подвержен индивидуалистическим, а следовательно, и обвинительным чувствам, он саботировал политические действия массы заключенных. Таким образом, он переставал существовать. Смертный приговор был лишь конкретизацией этого небытия.'

В политическом перевоспитании военнопленных, конечно, нет ничего нового. На самом деле, Соединенные Штаты, возможно, были недавними новаторами этого процесса. Пленных во время Гражданской войны в той или иной степени воспитывали обе стороны. Южные войска использовали отряды 'оцинкованных янки' (северные военнопленные, которые завербовались в южные войска), а северные вербовали пленных южан для борьбы с индейцами на Дальнем Западе. Во время Второй мировой войны в американских и британских лагерях военнопленных проводились курсы 'демократизации', а исправившимся немецким военнопленным обещали работу в качестве переводчиков или клерков (французы, видевшие нацистов с близкого расстояния, не питали особых иллюзий относительно долговременных последствий такого перевоспитания. Военнопленные направлялись на работы, и с 1946 года освобожденным военнопленным было разрешено вступить в Иностранный легион. Прим. автора.) в будущей оккупационной администрации в Германии после их возвращения в День Победы. Со своей стороны, нацисты завербовали 200 000 русских военнопленных для службы в вермахте, многие из которых оказались еще более дикими, чем сами нацисты. Другими словами, и пусть все благочестивые настаивают на обратном, солдат в руках врага в последнее время стал законной военной целью нового рода. Перефразируя знаменитую аксиому Клаузевица, победить разум пленника — значит продолжать войну другими средствами.

Еще одним примером медлительности Запада в адаптации к новым тактическим условиям является то, что коммунистическая индоктринация военнопленных в Корее и Индокитае застала Запад врасплох и вызвала возмущенные крики о 'нечестной игре'. В статье, опубликованной в коммунистическом северо-вьетнамском ежемесячнике 'Развитие Вьетнама' в декабре 1957 года, коммунисты откровенно признавали, что преодоление умов военнопленных было частью общей борьбы. Название статьи просто гласит: 'Малоизвестный аспект нашей Войны Сопротивления — наши военнопленные'. В статье одна группа французских военнопленных утверждает, что: 'Наша жизнь в лагере была практическим образованием ... Каждая деталь, каждое правило жизни в лагере были предметом дискуссий, критики и самокритики.'

Французский капеллан-десантник, отец Поль Жандель, который провел три года в лагерях коммунистов, написал книгу о своем опыте, которая его Церковью была одобрена к печати и содержит несколько показательных параграфов о том, как коммунистическая промывка мозгов во Вьетнаме повлияла даже на сильные и подготовленные умы. 'Средневековые пытки-ничто по сравнению с пытками атомного века-промыванием мозгов ... Они ампутируют вашу душу и прививают вам другую. Убеждение заняло место наказания. Жертвы должны одобрить и оправдать в своих собственных глазах меры, которые их сокрушают. Они должны признать себя виновными и поверить в преступления, которых они не совершали ... Я видел людей, покинувших лагерь ? 1, которые были мертвы и не знали об этом, потому что они потеряли свою собственную личность и стали роботами, декламирующими лозунги ... Я сам, не теряя Веры, почти потерял рассудок.'

Метод заключается в том, что капля воды падает на камень до бесконечности, эволюция дискуссии от поддающегося проверке истинного факта, вырванного из контекста, к необоснованной крупномасштабной лжи. Она может начаться с истинного утверждения, что коммунистические силы, далекие от того, чтобы быть бандами недисциплинированных бандитов, были регулярными силами отличных бойцов. Это был очевидный факт, который пленный офицер не мог отрицать — и который, достаточно часто, уже был шоком для него, поскольку, как и его товарищи по оружию в Корее, его прежняя оценка врага основывалась на том, что Запад видел в китайских националистах в последние годы их агонии на материке (Эта недооценка противника как обученного бойца ('Все, что вам нужно сделать, это показать свое лицо, и, пфф, они бегут...') привела к некоторым болезненным сюрпризам. Например, французское верховное командование должно было издавать строгие приказы, обязывающие офицеров носить в бою индивидуальное оружие, кроме пижонских стеков. И я до сих пор помню офицера-десантника, который основательно одернул одного из своих людей, вывернувшего в бою в джунглях свой красный берет наизнанку, оставив снаружи камуфляжную боевую подкладку и скрыв откровенный ярко-красный. Такой поступок считался 'трусливым'. Прим. автора). Следующий шаг заключался в признании того, что вьетнамское некоммунистическое правительство было французской марионеткой — тоже факт, который нельзя было отрицать.