Красное Солнышко

— Здрав будь, Путята!

Тот, словно так и должно, ответил в свою очередь:

— И ты будь здрав, Старший. Дело у меня к тебе, неотложное и срочное. Потому и явился я к тебе.

Повёл рукой жрец, и вдруг очутились оба на льду зеленоватом и прозрачном, на шкурах неведомых, разостланных на стволах дубовых, возле костра, прямо на льду том горящем без дров. Вместе с ними ещё восемь воинов сидят кружком, пьют напитки неведомые, едят мясо нежное, языку и нёбу неизвестные. Узнал всех Крут почти, кроме троих: братья-князья, Брячислав и Гостомысл. Храбр, Слав, Брендан. И трое незнакомых ему воинов. Впрочем, один из троицы, кажется, меднокожий. Орлиные перья на уборе на его уборе. Шкура пятнистого зверя на плечах. Второй — муж в годах, с окладистой седой бородой чуть ли не пояса богатого, бляшками металла неведомого изукрашенного. Ну а третий... Молод, тело сильное на диво. Доспех на нём тонкой и дивной работы, каждая часть подогнана, сложено всё так, словно самые искусные кузнецы броню ту творили. Увидел седой явившихся гостей, прогудел:

— Ну, вот и все в сборе. Прошу к огню, гости дорогие. Угощайтесь.

Протянул сам Круту кубок серебряный, сияющий в огне неземном. Спокойно принял воин подношение, глотнул, затем уселся туда, куда показали. Путята же пристроился справа от Слава. Между ним и меднокожим.

— Пора за дело приниматься, други мои.

Снова голосом глубоким произнёс седой, и молодой воин в доспехе дивном речь завёл:

— Доброе дело затеяли вы, братья мои меньшие. Славное. Отец мой...

Показал на седого.

...— Одобряет его. Хотя и не всегда.

Дёрнулся меднокожий, но промолчал, а воин дальше речь продолжил:

— Почто столько народу извели зря? Почто жёнок сильничали? Людей живьём жгли?

Нахмурился Брячислав, хотел было слово молвить резкое, да толкнул его брат, сдержался. Гостомысл сам ответил:

— Народец сей мерзок по натуре. На слабого в трудную минуту руку поднял. Сам извёл всех их под корень. Блядию* (* — ложью) жил. Потому и получил по заслугам. А ссильничали — так нельзя тогда иначе было. Сами знаете.

— Знаем.

Седой прогудел, потом глазами показал сыну, мол, продолжай. Тот вновь заговорил:

— Потому и простил вас. Но из-за этого зла удалось жрецам арконским, насквозь прогнившим, запечатать отца моего вместе с прочими в Доме. И нет теперь у них сил помочь вам. Я же — воин. И мне леса, реки и воды не властны. Лишь небо и грозы с молниями. Сын мой...

Вновь шевельнулся меднокожий.

...— осерчал было на вас, но узнав Истину — прозрел. И... Простил. Но впредь подобного зла ни я, ни он не потерпим!

Стукнул по бревну, на котором сидел, кулаком, и едва не вздрогнул Крут, увидев, как полыхнуло под перчаткой латной пламя синее. Начал понимать, с кем беседу ведёт и где находится...

— Но, Перун...

— Молчи! Скажешь ещё слово! Дай речь закончить!

Умолк Гостомысл. Ждёт. Перун же продолжил:

— Запомните, Дети Богов — когда будете войну вести против Триглава — нет для вас ничего запретного, ибо он — Зло в чистом виде. Там можете жечь, убивать, насиловать, всё, что душе вашей заблагорассудиться. Особливо — жрецов его. Но против народа своего — соблюдай правила воинские. Не роняй честь и совесть славянскую!

— Только против своего? Да когда же это славянин на славянина руку поднимал?!

Не выдержал Слав, и седой горько ответил:

— Было такое в старину. Есть такое сейчас. И будет в будущем. А твой народ — не только славяне. Есть и другие, но родня они тебе, хоть и выглядят по другому, те же дети Маниту...

...Не по себе стало Круту — на таком сборе сидит. С Богами общается на равных...

— Хотя и у внука моего тоже враг есть. Сынок Триглава. На Полудне его царство. И придёт день и час, когда сойдётесь вы в битве лютой... Но не скоро. Очень не скоро...

— Отец мой и прочие родственники отныне заточены в своём Доме. Не могут покинуть его, помочь вам. Потому лишь я, да сын мой Маниту вам защита и опора. Так что не серчайте на него...

Показал рукой на отца.

...— не в силах он вам помочь явно. Но тайно, через меня поддержку окажет. И вы о нём и прочих наших Богах, прошу, не забывайте...

Просит Бог. Неслыханное... Видимо, там, на Родных землях и впрямь творится чёрное зло, о котором упомянул Перун-воин... Вновь пожилой заговорил:

— Связи с землёй родной не рвите. Пусть прогнали вас бессовестные, забывшие о Долге перед Родом и Племенем, но народ — он же не виноват! Прошу вас помнить, что единая кровь в жилах ваших течёт...

— А души? Души наши едины?

Осмелился Крут подать слово, и осёкся — обернулись к нему все три Бога, посмотрели, и вдруг удивление отразилось на их лицах, и даже почтение, что ли... Улыбнулся Маниту, сказал по привычке: Хао! Теперь сам Святовид речь повёл:

— Однако, удивил ты меня, воин. Не каждый из Богов Дар имеет, как у тебя! Редкостный он. Настолько редкий, как крупинка злата в песке речном. И ценен куда выше презренного металла... Что же, раз есть он — вот тебе наш подарок: будет он навеки в твоих потомках! А куда его применить — сам знаешь.

И резко оборвал разговор, снова Перун заговорил:

— Вот вам слово наше, от всех Богов Славянских, окончательное и последнее: живите в мире новом. Множьтесь, крепните, стройтесь. Но помните, что настанет час, когда придётся вам вспомнить своё предназначение, для чего вы пророчество Прокши— Провидца исполняете. Тогда и придите на помощь Земле Славянской, многострадальной, измученной. Уничтожьте Триглава-Чернобога, и служителей его. Сотрите с лица земли капища поганые, предайте поруганию память о нём и вечному проклятию деяния тех, кто служит и поклоняется Проклятому Богами. А теперь — пора вам. Каждый из вас вернётся туда, откуда взят был. Но память о нашем разговоре останется. И каждому из вас я дам своё предназначение. А теперь — распрощаемся, други.

Повёл рукой Перун, и вмиг всё исчезло, и костёр, и лёд, лишь вкус во рту стоит от напитка, коим Боги Крута угощали. Приподнялся воин на лежанке — ведь явственно помнит, что выскочил на зов кормщика, у руля стоящего. И вот, снова здесь, в избе палубной... Прикрыл глаза — едва не ахнул в голос: не то что пропал, усилился его Дар! По всему пространству, где люди лежат, огоньки душ светятся. Ровно, сильно... И самому так хорошо стало... А куда сей Дар применить — знает старший воин дружины братьев-князей. Коли есть тайный враг — так ему не скрыться. Душа выдаст. Или отсутствие её. Того, кто Вред народу Славянскому замыслил. Со злом пришёл к нему...

...Очнулся и Слав у себя в избе — рядом Анкана посапывает в две дырочки, животик уже большой, выделяется. Снова дитя они ждут. Приподнялся на локте, взглянул на жену, что клубочком свернулась, к нему спиной прижалась — улыбнулся затаённо, тепло на душе стало...

...Брячислав залпом осушил ковш с водой, перевёл дух. Обернулся — позади брат стоит, глаза шальные. Посмотрели друг другу в лицо князья — без слов всё ясно... Ноша тяжкая. Но им — по силам! И людям под их рукой по плечу!..

...По гладкой воде, подгоняемые попутным на диво ветром, да течением быстрым, пришли лодьи в Аркону Благословенную. В граде было в била ударили, когда заполоскались на горизонте паруса — множество лодий неведомых входят в воды острова Буяна* (* — Рюген. Руян) Идут находники! К бою, горожане! Да когда приблизились корабли ближе, заметили знак Громовника на парусах, успокоились — прибыли воины братьев-князей за товаром, долги привезли жрецам, да лодьи храмовые возвращают хозяевам. Грянули сухо доски сходней о пристани, сбегают с них воины в доспехах сияющих. Все как на подбор, по тридцать три на каждом корабле невиданном. Строятся в ряды. Сошли, дозорных да охрану выставили, кликнули смотрителей, повелели забирать лодьи набойные, что Святовидовы служители три года назад им дали в пользование, да потребовали телегу под казну, дабы злато-серебро в Храм отвезти, оплатить службу тех кораблей. Смотрители дивятся — не видали они никогда таких лодий, на которых пришли в град дружинники. Вроде бы и две лодьи, а на деле — одна. И величины незнамой доселе. Осели неглубоко, но то им нестрашно, поскольку палуба их на двух сразу корпусах раскинута, словно треножник. Куда ни толкни — всюду опора. Чу, топот конский слышен. На белых конях, в развевающихся плащах, опять же белых, в доспехах начищенных скачут воины дружины Святовидова дома. Сто из трёх сотен. Избоченившись, носы задравши к верху, бахвалясь конями горячими, уперев копья в небо.

— А кто такие, посмели на пристани храмовые пристать?

Крут вперёд шагнул, извлёк Знак тайный. Показал, но старший среди воинов скривился, сплюнул:

— Тьфу на него. Не значит он больше ничего. Убирайтесь! В хлебе и воде вам отказано. Неча место занимать задаром!

Напряглись за спинок воеводы воины, почуял он движение, когда те мгновенно стену боевую выставили, упёрли щиты ростовые, копьями ежа выстроили. Подались от неожиданности храмовые воины — не ожидали они такого. Думали, склонятся перед ними покорно приезжие, поскольку они служат жрецам, да не тут то было. А позади воинов уже и требучеты скрипят, натягивают противовесы, чтобы смести единым залпом наглецов-охальников, долг свой истинный позабывших. Рассирепел Крут, уже готов был команду подать, и похоронили бы храмовую сотню тут же. Да вовремя вспомнил, что ему Святовид говорил — не поднимай меч на брата. Опомнился. Обернулся:

— Мы здесь не для боя. Надо своё дело делать. А они — в своём праве. Не хотят, чтобы мы здесь стояли — на торговой пристани остановимся. На лодьи!

И открыли рты от изумления храмовники — не видали подобной выучки здесь уж давно! Чётко, единовременно рассыпался строй боевой. Дружно взбежали воины на лодьи. Не успели до десяти сосчитать, как уже отданы привязи, ползут паруса на мачты дружно, ветерком подгоняемые отходят невиданные лодьи от пристаней храмовых, чётко, умело совершают манёвры положенные, идут быстро, уверенно...

Тут к сотнику старший служитель пристани храмовой подошёл, взглянул на того строго и зло:

— А куда мне теперь телеги гнать, мил человек?

— Какие телеги, тиун? О чём речь ведёшь?

— Так они злато привезли. За лодьи. И треть Святовидову от добычи. Мне показали — на четыре телеги полных будет. Я и пригнал. И Храм оповестил о доле великой. А ты их прогнал, не дал мне получить то, что положено. Что делать то будем? Где искать станем?

И обмер сотник, даже в штаны напрудил со страху: четыре телеги, полных злата Храм лишился по его дурости! Не простят ему такого! Прощай, белый свет...

...На торговые причалы заходили лихо. Не снижая скорости до самого последнего момента. Пристраивались к свободному месту, бросали канаты причальные. Высаживали сразу охрану и воинов, что в град пойдут за товаром заказанным. На той стороне бухты, где были места, принадлежащие Храму, между тем началась какая то суета. Хорошо было видно, как заметались по берегу белые точки всадников, задёргались. А к Круту уже спешил старший торговых пристаней, кланяясь уже издали. Человек сразу понял, что не простые гости к нему пожаловали. Да и знал он знак на парусах кому принадлежит, потому и вёл себя с почтением:

— Лёгок ли путь был ваш, гости дорогие?

— Спасибо тебе на добром слове, мил человек. Не окажешь ли приют-ласку на три дня и две ночи?

— Со всем удовольствием нашим! Нужно ли чего гостям дорогим? Чем торг вести думаете?

Крут чуть усмехнулся — почуял наживу человек. Впрочем, дуща у него чистая. Радуется прибыли, но дела честно ведёт. Не испортился ещё. Это хорошо!

— А нужно нам хозяин, многое: вода свежая, да пища. Припасы на дорогу обратную, опять же нам, и нашим людям. Здесь же — коней добрых, да телеги крепкие. Коней — верховых для дружинников и рабочих. Телеги таскать.

— А много ли?

— Сотню найдёшь?

Побледнел чуть смотритель, но ответил твёрдо:

— Найду, воин! А чем платить будешь?

Крут в ответ:

— Чем пожелаешь. Есть шкуры драгоценные, есть и зуб зверя морского. А коли хочешь — златом чистым отсыплю, сколь скажешь...

Стоят друг против друга, улыбаются. Потом хлопнули друг друга ладонями, рукопожатием договор скрепили. А тут и вновь топот конский, появился давешний сотник, сам ликом цвету коня не уступит, такой белый, как мел. Запыхавшийся, ибо гнал своего коня без пощады, еле молвил:

— Можете вернуться на прежнее место. Храм примет вас...

Крут отвернулся от него. Ни слова не сказал. Зашагал к своему двулоднику молча. Соскочил тут сотник с жеребца своего, бросился за ним. Забежал вперёд, кланяется, молит:

— Прости вину неразумному! Вернись, Богом прошу!

Остановился тут воевода на мгновение, глянул так, что у храмового служки мороз по спине пробежал:

— Каким Богом просишь?

— Святовидовым именем прошу!

Усмехнулся Крут, шагнул мимо, словно пусто перед ним, и нет никого.

— Перун наш Бог. И сын его — Маниту. А тебе — впредь наука будет. Изыди! Не видать Храму ни треб, ни платы за пристани. Отдадим мы злато-серебро лучше на то, чтобы людей наших из рабства выкупить. Проваливай, пёс смердячий...

Обошёл храмовника, стороной, словно кал он свиной, омерзительный и вонючий. Взошёл на лодью, велел готовиться к выгрузке. Не стал смотреть, как поплёлся прочь опозоренный сотник, ибо уже мёртв был тот. Ведь и требы невиданной доселе лишился Храм из-за его наглости. Думал показать сотник, кто хозяин в граде, да вот...

Ждать пришлось недолго. Не успели ещё сесть за чарку, дабы приход в град отпраздновать, пыль столбом — гонят коней резвых, катят телеги прочные. Бегут артели люда охочего товары помогать выгружать. Крут за себя помощника оставил, сам к коням подошёл, выбрал себе по душе жеребца в яблоках серого, оседлал сбруей крепкой, изукрашенной, из Славгорода прихваченной для такого дела, приказ отдал и дружинникам — те тоже лошадей поразобрали, седлают. Ни суеты лишней, ни споров — ещё дома решено было, кто что делать будет, да на учениях в Озере Великом не раз отработано. Так что дивятся со стороны люди местные и приезжие на выучку невиданную. Раз, и выстроились уже ратники в боевой порядок, два, тронулись в Аркону по дороге, в гору ведущую. Едут, а люди дивятся — давно не было таких гостей в граде. Чувствуется уже что-то другое среди них, нездешнее. Далёкое. Сила неведомая, могучая. Есть над чем подумать. Кое-то знакомцев увидел, и глазам своим не поверил поначалу — как же изменились бывшие закупы да холопы! Пропала грусть тоска из глаз, распрямились плечи согбенные, появилась уверенность, гордо поднялась голова. Развеваются за спинами плащи чёрные у всех, со синим знаком Громовника, символа воинов. А в середине — четыре телеги гружёные сундуками коваными. И вес тот сразу видно, не малый. Ибо кони тяжело идут, а брёвна, коими улица вымощена, трещать под коваными ободьями... По главной улице въехали на Торжище, и притихли все разом — что такое? Зачем ратники пожаловали неведомые? Или то пришли с кого из торговых гостей виру требовать за обман, да насилие? Всякие люди в Славянские земли хаживают, и всякое творят... Вздёрнул копье ровнее Крут, прибавил жеребцу ходу. Добрый конь под ним, ой, добрый! И выезжен на диво. Откуда такой у смотрителя? Не его дело. Пригнал — значит, его... Въехал воевода в ряды рабские, направил свой путь к шатру старшего. У его лавки двое воинов стоят неведомых, с саблями кривыми. Не ромеи. Неведомого народа люди. Хвалится старшина чёрного дела перед прочими. Спрыгнул с коня Крут, напряглись неведомые чужинцы, да тут сам торговец из своего шатра выбежал — узнал он заказчика, доволен, что слово тот держит!