— Фирн никому не скажет, — вслух надеюсь я. — А мои слуги твердо знают, что происходящее в доме не должно выходить за его пределы, я плачу им еще и за это.
Эрик подсмеивается, намазывая тост маслом и с явным удовольствием похрустывая корочкой.
— Бедняга Фирн, — сочувствует он. — Я бы на его месте просто лопнул, если бы не поделился увиденным хотя бы с собственной подушкой. Кстати, а твои друзья женаты?
— Пелл разведен, у Арно весьма свободный образ жизни, — успокаиваю я, и добавляю: — А если Фирн примется болтать направо и налево, то со Слайком будет разбираться самостоятельно. Надеюсь, он это понимает.
— Значит, ограничится кругом в три человека. И твои друзья будут при следующей встрече глядеть на меня с жалостью, — решает Эрик, рассмеявшись и пряча неожиданный зевок прижатой ко рту ладонью. Не выспался, как и я, приходится это констатировать. — Когда ты подобрался к своему приятелю со пневмошприцем, я еще удивился такому нетипичному всплеску энергии в столь ранний час. Он ведь уже большой мальчик, и точно не твой подопечный?
— Фирну достался незаслуженно здоровый организм, — ворчу я, отставляя опустевшую чашку и подсаживаясь к любовнику поближе. — Стимулятор последнего поколения, явно превышенная доза, и после этого он еще на ногах держался, что удивительно. Это очень вредно. Иногда заканчивается комой или гибелью нервных тканей, так что лучше убрать эту дрянь из крови, пока она не начала распадаться на составляющие.
— И ты проделываешь с ним эту штуку уже не в первый раз? — интересуется мой барраярец.
— Не в первый, — вздыхаю, ероша стриженный затылок. — За два десятка лет нашего знакомства это превратилось в неприятную традицию. Фирну доставляет нездоровое удовольствие прогуливаться по грани безумия. Стимулирует творческие порывы, так он это объясняет. А мне не доставит удовольствия труп в гостиной, знаешь ли.
— Двадцать? Сколько же ему? — недоумевает Эрик. — Отмытым он смотрится, пожалуй, моложе меня. А на самом деле?
— Почти сколько тебе — Фирну тридцать четыре, он младше нас всех, — сообщаю, — и, думаю, именно по этой причине он каждый раз наносит семислойный грим, выходя из дома. Хотя его внешность и без того выигрышна.
— Фирн по вашим меркам считается красивым? — любопытствет Эрик и добавляет быстро, словно смутившись своего интереса к внешности другого мужчины. — А ты?
Приятная перемена. Ранее мой суровый родич не проявлял интереса к цетагандийским представлениям о прекрасном, и тем более в столь практическом приложении.
— Если говорить о типах красоты, то в этом смысле повезло всем, кроме Арно. На его долю, — хмыкнув, констатирую, — не хватило подвида красоты. Относительно мужчин их три: красота мужественная, женовидная и красота закрытого бутона. Я вот — первый тип, и ты тоже; тут главное не правильность черт, а их характерность, не оскорбляющая взгляда.
— А правильность — это для второго? — смеется Эрик. — Ну а третье я представить себе просто не в состоянии.
— Третье — это как раз Фирн, — а улыбка у Эрика заразительная, надо признаться. — Обычно такая внешность — удел подростков, не успевших созреть, но он в ней застрял, кажется, навсегда.
— Вот уж не думал, — потягиваясь и потеревшись затылком о мою руку, ластится Эрик, — что подойду под здешние стандарты. Помню, как ты на меня смотреть не мог без содроганий, эстет чертов.
— Неправда, — сурово отвечаю. — Я говорил, что не собираюсь ложиться с тобой в постель, ощути разницу. Странный ты тип. Как я кривился на твою внешность, помнишь, а как объяснял, и вполне искренне, что тебя просто нужно откормить и приодеть — нет.
Эрик притворно вздыхает.
— Приодеть — чтобы было что снять? — интересуется исключительно невинным тоном, заставляющим сердце дать сбой. — А откормить затем, чтобы я вынес все твои... хм... всю степень твоего интереса?
Придется наказать наглеца. И к черту завтрак.
— Я совершенно сбил график, — притворно жалуется Эрик сильно погодя, взмокший и довольный. — Кофе пью в три часа дня, а ванну принимаю в четыре ночи. И мои благие планы подняться завтра рано наверняка окажутся торпедированы каким-нибудь ... неожиданным вечерним намерением. Кстати, мы ведь сегодня никуда не собираемся, в свете последних происшествий?
Выбираться к знакомым в нашем теперешнем состоянии тела и духа представляется затеей неразумной и не слишком привлекательной, но круглосуточно дарить своим вниманием постель — верное средство заскучать. Впрочем, сегодня скуки мы можем не опасаться: время к обеду и полагающимся после него медицинским дополнениям для Эрика, а что до меня самого, то я уже знаю, чем собираюсь заняться. Любовное вино киснет очень быстро, если заставляет забывать о данных другим обещаниях. Потому день посвящен младшим, на этот раз — детям.
Кинти не зря дразнит меня "наседкой" — возиться с младшими, а тем более с мелкими, мне нравится. Как результат дневной прогулки двое из них — мой наследник посчитал скучным для своих лет любоваться детскими биотехнологиями и покинул нас в городе, присоединившись уже на обратном пути, — получают в свое владение прелестную игрушечную помесь дракона с корветом. Оставив наследников в парке, наслаждаться редкими взмахами кожистых крыльев и изяществом музыкальных переливов, отмечающих силу ветра, я добираюсь до спальни. Приходится проглотить смешок. Кано и Шинджи бегают, запуская нового змея, а мой взрослый младший сидит за плазменной панелью, ругаясь вполголоса и азартно стараясь разнести компьютерную шахматную стратегию вдребезги.
— Пойдем погуляем? — предлагаю.
— С тем же настроением, с каким гуляют по весне коты? — язвит он в ответ, но послушно тут встает. — Хорошо, что мне только одеваться, а не краситься. Хм, коробочка с гримом. Предмет, необходимый в "наборе джентльмена", как и бритва, да?
— Депилятор или вовсе заморозка корней волос, — поправляю я, с легким ужасом представив последствия ежедневных микротравм эпидермиса. — От бритвы грубеет кожа.
— Понимаю, вам с этими рисунками на физиономии это принципиальный момент, а не просто эстетическая прихоть, — сделав верные выводы, замечает Эрик. Я невольно провожу костяшками пальцев по костистой скуле. Да, у моего любовника грубоватая кожа, к вечеру на ней проступает щетина — и что с того?
— Ты говоришь так, словно мы не гримируемся, а наносим фресочную роспись, — притворно ворчу я. — Хотя, глядя на Фирна, я иногда готов согласиться.
— Фирн ослепителен. В смысле, глядя на него, иногда можно ослепнуть, — замечает Эрик с усмешкой.
Нам приходится строго выдерживать дистанцию, пока он не наденет куртку. Гулять так гулять, незачем провоцировать друг друга, как бы ни хотелось подойти и... коснуться, погладить, неважно. Я позволяю себе объятия, лишь когда слои одежды разделяют нас достаточно надежно. Кажется, объятия у дверей, отделяющих спальню от прочего мира, стали для нас ритуалом, оберегающим обретенную близость.
Сад по-осеннему грустен и пуст, долгое тепло сентября все же уступило северному ветру, прогнавшему птиц, и в похрустывающей сухими листьями тишине слышатся издали детские голоса. Кано и Шинджи затеяли игру, и, судя по ломкому баску Лери, игра пришлась по вкусу и ему.
— Подойдем? — предлагаю, не уверенный в согласии Эрика. Моих отпрысков он, кажется, остерегается, и я примерно понимаю, почему.
— Они не будут против? — предсказуемо уточняет Эрик, имея в виду то ли вмешательство в игру, то ли реакцию детей на то, что рядом с их отцом ходит человек, так явно считающий себя посторонним.
— С чего бы вдруг? — отводя ветки в сторону, успокаиваю. Сыновья поднимают взгляды от свежекупленной забавы. Эрик держится в полушаге сзади и, будь я более ехиден, не упустил бы возможности съязвить о суровых барраярцах, что прячутся за моей спиной от этих страшных детей, но родичу без того нелегко приходится.
Разумеется, все трое оборачиваются разом: Шинджи, очевидно, воодушевленный присутствием Эрика, отвешивает мне необычайно развесистую благодарность за игрушку, Лери своим излюбленным взрослым тоном просит позвать его попозже на разговор, а Кано молча изучает гостя, словно прикидывая, стоит включаться в беседу или нет, и в итоге решает не вмешиваться. Это выглядит немного странно: оба мои, и оба стоят настороженно, словно статисты без слов на заднем плане сцены. Но этот молчаливый диалог как минимум обнадеживает: Кано не так мал, как Шинджи, и не так полон опасений, как Лерой. Какую мысль может с таким сосредоточением обдумывать десятилетний ребенок?
— Если ты подружишься с кем-то из них по-настоящему, то это будет Кано, — размышляю вслух, когда мы оставляем парней. Почему? Не знаю. Так показалось — может быть, из-за одинаково испытующих, осторожных и чуточку увлеченных глаз.
— Обычно сходятся противоположности, — улыбается Эрик, выслушав мое объяснение. — Надеюсь, я его не напугал. Они всем скопом меня — немного.
— Эти могут, — соглашаюсь, — чтобы быть родителем, нужны железные нервы.
— Поэтому ты решил расширить зону своей ответственности и опекать еще и меня, — беззлобно подкусывает спутник. — Неужели твоя семья настолько невелика?
— Не знаю, почему родители решили остановиться на нас с Хисокой. Теперь уже не спросишь, разве что Нару в курсе.
— Он, — после короткой паузы, — разве твой родной брат?
— Сводный, — пообещав себе впредь прикусывать язык, отвечаю. — По отцу. У нас... была небольшая разница.
— А вы непохожи внешне, — очень коротко и подчеркнуто нейтрально замечает Эрик. Он сорвал прутик и рассеянно вертит его в руке. — Ты пошел лицом в свою мать?
Сложно объяснить человеку, незнакомому с основными принципами геномного искусства, разницу между детьми одной семьи, но разных лучей.— У нас разные генные линии, а росли мы вместе — таковы были требования аут-леди. — И, пожалуй, стоит сменить тему. — А у тебя?
— У меня брат и три сестры, — отвечает он, — братьев было двое, но... — Эрик неловко замолкает, словно сомневаясь в том, что мне следует знать подробности, и быстро сворачивает тему. — А почему у тебя только сыновья?
— Кинти настояла, — усмехаясь, отвечаю. — Заявила, что ее одной на нашу семью хватит, и она не потерпит конкуренции. В искусственном воспроизводстве, как видишь, есть свои преимущества.
— Но и оно не поможет, если девушка влюбилась в неподходящую партию? — со смешком парирует Эрик, и я вздергиваю бровь.
— Отчего же? Никто не мешает ей договориться с мужем, предоставить свой генный материал и чувствовать себя свободной с полным на то правом. То же касается и мужчин.
Эрика вдруг осеняет какая-то неожиданная мысль. — Гм, — деликатно покашливая, осведомляется он, — я надеюсь, в этом сумасшедшем мире никому в голову не придет заставить меня обзавестись потомством ?
Духи-хранители, придет же в голову такое! Удачный — не скрою, но набор абсолютно диких генов...Моя изумленная реакция на подобную идею, пусть и лишенная слов, очевидна, и Эрика она парадоксально утешает.
Обнимаю моего совсем успокоившегося на тему семейных обычаев любовника. Щеки у него холодные, кончик носа покраснел, и пора бы возвращаться.
По дороге обратно Эрик интересуется, чуть тревожно, возятся ли мои мальчишки еще на свежем воздухе. Хочет пожелать им спокойной ночи? Беспокоится о них по привычке опекать тех, кто младше? Любой из вариантов был бы хорош, но я все-таки уточняю, что мой барраярец подразумевает в настоящую минуту.
Барраярец смеется.— Хочу вести себя особенно благоразумно, если есть риск попасться им на глаза. Кто я, чтобы вмешиваться в дела твоей леди? Не она ли следит за тем, чтобы дети были в тепле к ужину и с насухо вытертыми носами?
— Для этого у детей есть свои головы, гувернеры и слуги, — объясняю я, не в силах представить Кинти в роли подобной наседки. — Дражайшая возвращается поздно... если возвращается.
Эрик чуть заметно хмурится.— Я запутался, — признается. — Вы живете порознь, и дети с ней?
— Дети кочуют, — объясняю. — В зависимости от сезона, они живут со мной, но в принципе могут сорваться и к ней, если у леди нет других планов. Или уезжают к себе — с воспитателями, разумеется. В клане принято, чтобы молодым поколением занимались люди, имеющие к этому особый талант, и у каждого из моих сыновей есть свой воспитатель.
— К себе? — удивляется Эрик незначащему обстоятельству во фразе. — У детей отдельный дом?
— У каждого из них отдельный дом, — и родич замолкает так резко, что мне приходится остановиться и объясниться, почти извиняясь. — Это не хвастовство. Им вправду нужно привыкать к самостоятельности, не то я начну таскать их в зубах, как кошка котят, и окончательно испорчу.
— Ты, видимо, очень состоятельный человек, — говорит он, похоже, первое, что приходит на ум.
— Вот так мне повезло, — старательно перевожу неприятный разговор в шутку. Не стоило мне кичиться богатством семьи перед человеком, столь нервно относящимся к неуверенности своего положения. — Вполне вероятно, незаслуженно.
— Ну, это хорошо, — рассудительно решает Эрик. — Это значит, что расходы на лишнего человека в доме ты попросту не замечаешь, и мне как-то спокойнее.
Я сбиваюсь с шага, пораженный этой идеей.— Эрик, — ошеломленно говорю. — Я не думал об этом в таком ключе.
— Так поэтому и не думаешь, — пожимает плечами барраярец.
— Остается вознести хвалу предкам, приумножившим достояние семьи, — бормочу больше себе, чем ему. По крайней мере, теперь я могу понять причину некоторой неловкости, которую Эрик так тщательно и тщетно прятал в магазинах, не говоря уж о диковатой для меня идее посетить магазин готовой одежды. Как справиться с этой проблемой, не обидев Эрика, я не знаю — а он идет рядом, думая о своем, и, кажется, вовсе не о предстоящем вечере на двоих.
— А-а, — машет он, наконец, рукой и, усмехнувшись, добавляет: — Ну и тему для разговора на ночь мы выбрали, извращенцы.
Надо бы подкинуть ему денег — имущество Хисоки состоит в основном из неликвидных активов, и наличности на покупки у Эрика почти нет. Но настолько я знаю этого щепетильного параноика — сам он попросить постесняется, а на прямое предложение еще чего доброго обидится.
Мы входим в дом. — Подождешь меня немного? — интересуюсь небрежно. Барраярский нрав тверже гранита, а безденежье Эрика меня не устраивает категорически.
— Без проблем, — улыбается Эрик, — мне как раз надо порыться в шкафу и выяснить, что из вещей стоит перетащить к тебе. Зайдешь за мной, ладно?
Подняться в кабинет, перебросить денег на нужный счет, предупредить банк о том, что аналогичная сумма должна поступать ежемесячно. Эрик не дурак и поймет, что поступления отличаются от ренты с имущества Хисоки в большую сторону, но он не бухгалтер и не сможет разобраться в хитросплетениях семейных финансов.
Сегодня определенно день нечаянной лжи. Но порой лучше обмануть, чем расстроить. Что поделаешь.Глава 19. Иллуми.
Машина, мягко шурша попадающими в воздушную струю опавшими листьями, подъезжает к центру города. Улицы старой торговой части неторопливо плывут за окнами, каменное кружево поворотов и перекрестков изгибается сложными узорами, но мы уже почти на месте.
