Почему-то после его прикосновения вспоминается песочница и ворчливые упреки ириса в том, что я разрушаю все, что он строит. Хм, а ведь и правда — даже возвращенное им зрение было отвергнуто моим организмом. Неужели у нас такая судьба — всю жизнь находиться в противостоянии?..
Мы не спеша бредем по улицам, где Доминик с широко открытыми глазами продолжает усваивать новую информацию о мире, в который его возвратили. Если не считать интуитивного желания взять меня за руку, ничего нового за прошедшие сутки он не вспомнил. Поэтому просит вернуться в тот самый парк с прудом, где мы побывали вчера. Я не возражаю — собеседник из меня никудышный, тем более, когда в голове роится слишком много мыслей — поэтому просто киваю и отвожу ириса до места. Там он деловито располагается на той же самой скамейке и молча принимается рисовать, я же, пользуясь тем, что с меня не требуют разговора, пристраиваюсь рядом и откидываюсь на спинку.
В какой-то момент понимаю, что не совсем присутствовала рядом, когда на плечо ложится ладонь Доминика. Заснула, надо же... Открываю глаза и встречаюсь с пытливым взглядом брюнета. Он явно что-то хочет рассказать...
Нет, не то, но близко к правде, понимаю через несколько минут, когда он молча протягивает мне свой рисунок в карандаше, а я изумленно ахаю на изображенную там картину.
Он нарисовал меня. На фоне постепенно увядающей перед зимой природы. Как удивительно гармонично я вписалась в окружающее пространство благодаря талантивым рукам Доминика. Даже черный костюм смотрится на общем фоне, словно специально для него сделанный. Я, конечно, могу попытаться объяснить это графической подачей рисунка. Но это было бы совершенно глупо, потому что любой, увидевший творение, вышедшее из-под рук ириса, с уверенностью скажет: девушка, изображенная там, является частью окружающего мира. Совсем не оторванным куском, которым я чувствую себя с момента осознания в темном переулке по соседству с открытой Гранью. А неделимым с реальностью элементом. Доминик не подозревает, какой сейчас сделал мне подарок...
Я сижу, наклонившись вперед и устроив сцепленные в замок руки на коленях. Странно, что он решил использовать именно эту позу, поскольку все время, что Дом рисовал, я, кажется, позорно проспала, откинувшись на спинку скамейки. Здесь я словно напряженная, застывшая во времени и пространстве пружина, готовая сорваться в любой момент по малейшему дуновению ветра. Смотрю вдаль, на не отраженный рисунком прудик, так, словно впереди бескрайнее неспокойное море. Словно в ожидании бури... Собранность, выраженная в каждой черточке карандаша, словно отражает мое нынешнее состояние. Когда стоишь словно на распутье. Когда не знаешь, у кого просить помощи, потому что за ближайшим поворотом тебя, возможно, ожидает последняя встреча с Гранью, могущая обернуться билетом на ту сторону в один конец, без права возвращения. Когда внезапно прерванная жизнь, вполне возможно, способна оказаться началом желанной встречи с той стороной, которую ты подсознательно ожидаешь на протяжении всего своего существования...
Я отрываю глаза от рисунка и задумчиво смотрю на Доминика. Откуда он увидел столько, толком не общаясь со мной?
— У вас талант, — уголки губ непроизвольно приподнимаются, когда я вижу, как ирис от похвалы начинает светиться.
Он смущенно забирает рисунок себе и польщено отвечает:
— На самом деле, я просто задумался, вот оно и получилось. А показать я хотел вот это, — Дом вынимает другой рисунок и снова протягивает мне, и изображенное там заставляет сердце пропустить удар. — Я подумал, может, вы когда-нибудь их видели и сможете мне помочь с объяснением?
Сердце, остановившись на мгновение, начинает свой неспешный ход снова. Словно ожившая из сна картинка предстает перед глазами в тех же красках, которые я видела когда-то. На рисунке вместо раскинувшегося впереди нас прудика изображена небольшая песочница, в которой неспешно сидят двое детей. Мальчик и девочка. При этом на лице мальчугана изображено неподдельное негодование оттого, что рука девочки застыла на вершине замка, который пацан совсем недавно построил. А в ушах раздается до боли знакомое "ты рождена для того, чтобы лишать жизни все, чему я ее даю, лилия...", произнесенное обиженным детским голоском.
Он вспомнил. Возможно, неосознанно, возможно, что-то действительно всплыло в мозгу, но это та самая картинка из сна, которая снится мне каждую ночь после вызволения ириса из-за Грани. Эта мысль не приносит ни ужаса, ни радости. Просто на душе поселяется ощущение безысходности, словно жизнь идет по ранее отведенному сценарию. Вот и еще один пазл — воспоминания ириса — скоро уложится в изначальную головоломку...
Размышляю над тем, стоит ли подталкивать его на пути возвращения утраченного знания. Мелькает и гаснет предположение, что этим я могу только ускорить гибель мира. Какое мне, впрочем, до этого дело, думается в последнюю секунду перед тем, как я отрываю взгляд от картинки и встречаюсь с немым вопросом Доминика:
— Это — вы, — палец упирается в фигурку оскорбленного мальчика, и Дом неожиданно вздрагивает, видимо, догадываясь, что последует дальше. — А это...
— Вы, — выдыхает брюнет, и я согласно киваю, серьезно глядя на него. — Вы все время ломали то, что я строил...
Его замечание порождает горькую улыбку на губах, но я снова утвердительно киваю:
— Собственно, вы сейчас нарисовали то, что является мне о сне каждую ночь с того момента, как я вас вытащила, Доминик. Я вряд ли смогу сказать вам больше, но мы, скорее всего, как-то между собой связаны. А это... — палец, оторвавшись от застывших в песочнице детей, отклоняется влево, туда, где на скамейке сидит пара без лиц.
— Наши родители? — предполагает Доминик. — Мы с вами родственники?
— Не думаю, — улыбаюсь я. — Магия Жизни и Смерти никогда не сможет объединиться между собой так, чтобы дать потомство, подобное нам с вами. Мы связаны как-то по-другому.
— И вы не пытались выяснить природу этой связи? — удивленно вскидывает брови ирис. — Вы не производите впечатление человека, готового мириться с нежелательными для него обстоятельствами, Рен.
— А вы думаете, что так хорошо меня знаете? — меня почему-то начинает веселить ситуация, в особенности — та непосредственность, с которой ирис впитывает новую информацию.
— Я, наверное, воспринимаю вас на интуитивном уровне, — серьезно отвечает он, и мое хорошее настроение вмиг улетучивается.
Вот и я точно также...все пропускаю через чувственное восприятие.
— Пыталась, Дом, — нехотя признаю правду. — Но в истории нет ничего интересного, а те, кто может поделиться правдой, не желают этого делать, поскольку одной из аксиом нашего мира является свобода воли и выбора.
— Сури что-то рассказывала про это, — взгляд мага затуманивается. — Но я не сильно вникал в детали. Похоже, свой выбор я когда-то сделал...
— Быть может, вы вспомните все и поможете мне сделать свой, — невесело улыбаюсь я, и тут глаза ириса вспыхивают:
— Мы обязательно докопаемся до правды, Рен, я вам обещаю! — мои ладони оказываются в плену его рук, и мне бы испугаться фанатичного блеска глаз, но я сейчас не могу думать ни о чем, кроме тепла, исходящего от Доминика.
Поэтому никак не реагирую на то, что его лицо вдруг начинает приближаться к моему...
Неужели он откликнулся на мой зов? Неужели перестал закрываться и готов, наконец-то, быть рядом, несмотря ни на что? А ведь теперь я понимаю, что все это время тянулась к его свету. Не к силе. Не к ловкости и постоянным попыткам защитить от чего-то неведомого и оттого устрашающего. К свету, который увидела совсем недавно, хотя — вот дура — уже тысячу раз могла бы разглядеть. И как хочется сейчас окунуться в этот свет и наяву воскресить все воспоминания, теперь кажущиеся произошедшими словно в прошлой жизни. Запутаться в мягких кудрях. Ощутить на губах забытый вкус его поцелуев. Прижаться к сильному телу и снова почувствовать себя дома...
Только вот волосы у него намного короче. И губы целуют совсем не так. И руки...не обращаются с тобой, словно с музыкальным инструментом... Не он, отзываются мысли волной разочарования, поднимающейся из глубин души, не он... Тогда почему же я так неистово обнимаю? Почему позволяю себя целовать и разрешаю чужим рукам оказываться там, где до этого мог находиться только он?.. Почему я сама нахожусь в каком-то странном состоянии и наблюдаю за своими действиями будто со стороны? Ведь вижу же: сижу на скамейке, на коленях у длинноволосого брюнета и позволяю, позволяю ему творить со мной это! И отрываюсь от его губ, только чтобы заглянуть в светлые глаза, которые сейчас от страсти кажутся почти черными от заволакивающего радужку зрачка.
Только ведь не быть им никогда глазами самой тьмы. Потому что она всегда смотрит на меня из зеркал его души и улыбается. И лелеет. И заботится. И я ведь к нему хочу, а не к брюнету, что сейчас обнимает. Прийти в себя. Надо прийти в себя. Пока снова не стала с ним единым целым. Приди в себя, я сказала!
Осознанность возвращается вместе с первым ударом грома над нами. А дождя нет, странно, но я не обращаю на это внимания, потому что рывком слетаю с колен Доминика, неудачно приземляясь на выложенную гравием дорожку вокруг прудика, и больно ушибаю колени, оступившись и падая вперед. Потом молча смотрю в ошарашенные глаза брюнета, из которых потихоньку исчезает страсть. Что это было? Что, черт возьми, сейчас произошло?
— Рен, — заикаясь, произносит маг, и я понимаю: потрясен не меньше моего и тоже пытается разобраться в ситуации. — Простите, я не знаю, что на меня нашло...
— Теперь вы верите, что мы как-то связаны, Доминик? — поднимаясь с колен благодаря его помощи, отряхиваю комбинезон.
— Да... — удрученно отзывается мужчина. — Но мне совсем не нравится то, что нельзя никак объяснить происходящие между нами вещи.
— Давайте так, — придется брать ситуацию в свои руки, потому что наш маг Жизни, похоже, от потрясения нескоро из ступора выйдет. — Будем собирать информацию всеми доступными способами, а потом соединим и сделаем выводы, идет?
Он неуверенно кивает, и я оставляю себе запасную дорогу для отступления:
— Только давайте впредь не проводить столько времени вместе. Честно говоря, — я мешкаю, не знаю, как бы поделикатнее выразить свои опасения, — я боюсь того, что могло бы произойти, окажись мы с вами в менее людном месте...
В его глазах мелькает понимание. Доминик молча кивает, предлагая покинуть парк. Я смотрю на часы и соглашаюсь с ним, потому что время прогулки за его рисованием и моим наглым просыпанием как раз подходит к концу. Обратно идем молча, не касаясь друг друга и словно опасаясь повторения ситуации в парке, каждый погружен в свои размышления. Кода в зоне досягаемости оказывается вчерашнее кафе, я останавливаюсь и тихо прошу Доминика:
— Вы сможете меня простить, если сегодня я не стану вашей провожатой до центра? Хочется немного побыть одной, если позволите.
— Конечно, Рен, — соглашается ирис и, простившись, покидает меня.
А я устало бреду в сторону одного из незанятых столиков на улице и со стоном опускаюсь на стул, вытягивая ноги.
Что, черт возьми, творится в этом странном мире? Почему я, словно так и должно быть, седлаю малознакомого мужчину посреди бела дня в общественном месте и испытываю от этого огромное удовольствие? Неужели таким странным образом выливается неудовлетворенность от встреч с Тео? И почему именно мысли о нем возвращают трезвость рассудка, которой я чуть было не помахала ручкой, оставшись наедине с Домиником?
А потом вдруг наступает такое безразличие ко всему, что я расстаюсь с мыслями и целиком сосредотачиваюсь на принесенном официантом меню. На корочку с блюдами внезапно падает тень, и я, не выдержав, ворчу в пустоту:
— Черт знает, что происходит в этом странном мире!
— Быть может, я смогу разрешить некоторые интересующие вас вопросы, Рен? — раздается вкрадчивый голос сверху, и я поднимаю глаза на обладателя тени, мешающей мне сейчас сделать заказ:
— Признайтесь, вы что-то сделали для того, чтобы я перестала волноваться и смогла отвлечься на... — глаза опускаются на часы. — Поздний обед?
— О, извините, это некоторая особенность моего дара, — улыбается одними глазами мой внезапно возникший на пути лучей солнца собеседник. — Рядом со мной людей покидают чувства, остается только голая рассудочность, позволяющая смотреть на вещи исключительно объективно. Равновесие мыслей, так сказать, — теперь он позволяет и лицу расслабиться, медленно поднимая уголки губ кверху.
— А что у вас за дар такой? — не на шутку заинтересовываюсь я, совершенно не думая о том, что когда-то старалась держаться подальше от этого человека.
— На самом деле, ничего особенного, — мужчина тяжело опирается руками на стул, стоящий напротив меня, и я мельком думаю о том, что неплохо было бы пригласить его составить мне компанию. — Просто я жду удобного момента и помогаю свершиться справедливости. Но вы же не об этом хотели поговорить, не так ли, Рен? Я получил ваше послание.
— Все верно, — киваю я. — Здравствуйте, мистер Бенуа. Присядете? В ногах правды нет...
— С удовольствием и спасибо за приглашение, — улыбается мужчина, занимая место.
Я замечаю облегчение, которое выражает его расслабленная поза, и мысленно соглашаюсь со своими выводами: Констанс действительно устал перед тем, как со мной встретиться.
— Так о чем же вы хотели поговорить? — приблизившись и опираясь локтями на стол, с любопытством смотрит на меня маг неизвестной направленности.
— Например, о том, — а ведь и правда — абсолютная ясность мыслей, позволяющая видеть самую суть проблемы, — почему в городском парке вместо бывшей песочницы вырыли котлован и соорудили небольшой прудик. Где теперь прикажете играть детям?
— Вам не кажется, Рен, — понимающе улыбается маг, — что те дети выросли и уже не смогут копаться в песочке, как раньше? — он склоняет голову набок и ждет моей ответной реакции.
— Что вы имеете в виду? — нахмурившись, ковыряю вилкой в салате, только что принесенном официантом.
Есть не хочется, но это незамысловатое копание хоть немного отвлекает от мыслей о не торопящемся сообщать так мне необходимые сведения маге напротив.
— То, что вам, наконец-то, предстоит исполнить свое предназначение, — загадочно добавляет Бенуа, размешивая ложкой несуществующий сахар в своей чашке с чаем.
— Какое предназначение? — я точно сойду с ума с этими гениальными людьми, которые знают все и не торопятся сообщать об этом мне.
— То, что уготовано каждому созданию Творца, — взгляд Констанса скользит в самую душу, но я не чувствую неприятного осадка от нахождения чужого сознания внутри.
Рядом с Бенуа вообще никаких чувств не ощущается. Только голый научный интерес.
— Вы должны сделать свой выбор, Рен, — продолжает тем временем мужчина, — потому что вы единственная из ныне живущих существ, которая была этого лишена.
— Но ведь...все делают выбор! — возражаю я.
— А вас этого лишили, — разводит руками Бенуа. — И то, что происходит с реальностью сейчас, есть результат именно этого упущения.
