Начало пути

Началась настоящая давка. Молящиеся и мечтавшие о моём внимании, напирали. Задние ряды топтали передние. Они тоже хотели прикоснуться к великому. И я, как истинное божество, решил пойти им навстречу.

Я снял перчатку с правой руки, когда раздал все метки с левой, и, под новые восторженные вопли, продолжил дарить счастье. Сдувал с ладошки метки и смотрел, как дикари режут друг друга ради них. Я смеялся, глядя на них. Истинную сущность божественного им всё равно не познать. Хоть я позволил им ощутить часть её, они лишь скот. Глупый, жалкий, легкоуправляемый.

Раздарив все метки, я воздел руки, желая услышать благодарственные молитвы в свою честь. Я хотел, чтобы эта толпа падала на колени и пела нараспев моё имя.

Но вместо этого я услышал гул возмущения. Те, кто напирал всё сильнее, те, кому не досталось ни капли счастья, негодовали. Они хотели, чтобы я продолжал. Чтобы не останавливался. Чтобы дарил ещё, ещё и ещё.

Хоть я нахмурился, недовольный неожиданной неблагодарностью отребья, их это не остановило. Они продолжали напирать. Давили тех, кто стоял близко к помосту, забирались по их телам и прокладывали собой дорогу другим. Толпа недовольно гудела, грозила мне кулаками вместо демонстрации священных знаков, и взбиралась всё выше.

Я почувствовал злость. Кто они, чтобы осмелиться стать рядом со мной? Разве у них есть то, что есть у меня? Они даже недостойны божественного взгляда!

И я решил их наказать. Я выставил ладони и привычно свёл пальцы, чтобы коснуться меток. Коснуться, и показать, как сильно я отличаюсь от них. Но я забыл, что был слишком щедр. Что своими руками одаривал этил неблагодарных. Отдавал частичку себя ради дифирамб и восхищения.

И, в итоге, я остался ни с чем. Мой дар растворился. Он затерялся где-то в этой толпе. А те сотни тысяч страждущих, кому он не достался, не стали стоять в стороне. Они хотели божественного для себя. Именно поэтому они лезли наверх, топтали и убивали себе подобных. Они убивали ради возможности получить свою долю счастья.

Последнее, что я увидел, прежде чем неблагодарные раздавили меня своей массой, это перекошенные от злобы лица. Перекошенные от злобы, а не от благодарности.

* * *

Я воскрес. Я замычал. Я замычал и задёргался. Тогда я понял, что деревянный помост, где меня топтали, был всего лишь сном. И только теперь я проснулся.

Но явь меня тоже не радовала. Я дёргался, как угодившая в мышеловку мышь, потому что был привязан. Крепкие металлические цепи с толстыми звеньями спеленали меня, как младенца. На обычном деревянном лежаке они обхватывали моё обнажённое тело десятком витков и делали любые попытки освободиться безуспешными. В панике, я попытался вывернуться. Проползти сквозь цепи словно гусеница. Но и это не удалось. Меня кто-то приковал намертво.

Я успел окинуть быстрым взглядом новое пристанище и понять, что окружён каменными стенами, освещёнными лишь парой чадящих факелов, прежде чем раздался скрип. Заскрипела решётчатая дверь. Очень похожая на ту, что запирала камеру в подземелье Равенфира. Только на этот раз её отворяли не стражники. Не Каталам или Фелимид. Дверь отворяли уродливые лупоглазые твари, когда-то ночью впервые наполнившие моё сердце жутким страхом. Это были те самые "гончие", которых по местным поверьям посылал за аниранами Фласэз.

Увидев трёх старых знакомых, которые неторопливо заходили в мою темницу, я опять задёргался и попытался заорать. Но не вышло: я просто мычал, как обречённый телёнок. Я не смог издать ни звука. Не смог, потому что у меня не было языка.

Я понял это, когда попытался прикоснуться к нёбу. Не достал его и испытал непередаваемый ужас. Но было куда страшнее, когда гончие распределились вокруг лежака и принялись деловито потирать когтями. Они готовились четвертовать меня.

В отчаянии, я несколько раз сжимал и широко открывал глаза. Я хотел, чтобы этот ужас оказался всего лишь сном. Я хотел проснуться.

Внезапно с потолка ударил мощный поток света. Он ослепил меня до слёз и заставил визжать "гончих". Они начали дымиться и зашлись в жутком вопле. А затем они запылали. Чудовищный жар плавил их тела, плавил их убийственные когти. И через секунду от всех троих остались лишь горстка дымящегося пепла.

— Не для того ты здесь, чтобы напрасно тратить время! — недовольно проворчал поток света, бьющий с потолка. Проворчал очень знакомым голосом.

Я крутил головой и с силой сжимал веки, чтобы избежать болезненного света. Я мычал, пытаясь объяснить "голосу", что мне ужасно больно. Я хотел попросить, чтобы он перестал светить в глаза.

— Ты расточителен! Ты не ценишь совершенный дар! Ты недостоин его! Ты делишься им с примитивными, жалкими существами!

Голос затих, а вместе с ним перестал слепить свет. Он слегка померк, и я даже попытался открыть глаза, чтобы узнать, наконец, кто именно вещает этим голосом. Кто пришёл ко мне наяву или во сне.

Но на потолке я не рассмотрел даже тени. Лишь яркий белый свет, без единого намёка на чьё-либо присутствие.

— Ты проделал длинный путь, — нотки недовольства исчезли. — Но впереди ждёт путь ещё более длинный. Отныне непозволительно тратить совершенный дар. Иначе возмездие не заставит себя ждать.

Идущий с потолка свет, наконец, исчез. Вместо него появилось трёхмерное изображение весенней природы. Знакомый каменный тракт, знакомые хвойные леса, знакомое огромное озеро в отдалении. И очень знакомые стены большого города. Я наблюдал ту же картину, которую когда-то видел во сне. Будто я, как фильмоскоп, глазами проецировал воспоминания из недр мозга прямо на потолок.

— У тебя много дел, — вновь отозвался "голос". — Вперёд!

Часть 3. Глава 20. У городских стен.

Я открыл глаза. Взгляд вонзился в красный потолок. В уши ворвался шум переговаривающихся людей и скрип деревянных колёс. Похоже, мы в пути. Едем куда-то, а я всё так же валяюсь на полу кареты.

Несколько секунд я просто лежал, прислушиваясь к окружающей обстановке и прислушиваясь к самому себе. Тело не ныло, кости не трещали, голова не болела. Во рту сухость, но не до состояния, будто нёбо тёрли наждаком. Просто обычная жажда.

Я облегчённо вздохнул, в душе надеясь, что это не очередной ужасный сон, и с опаской посмотрел на свои ладони. Все метки были на месте. И на правой руке, и на левой. Никто ничего у меня не вырезал, никто ничего не выдернул. Я всё тот же, что был, когда спасал жизнь Вилибальду.

Вспомнив про бедолагу, я приподнялся на локтях и скосил глаза вправо. Вилибальд всё ещё находился в карете. Всё ещё лежал на полу. Но в этот раз он лежал не бледным бревном, закутанным в тёплый плащ, а просто спал. Спал, повернувшись на бок, подтянув к груди колени и подложив под щеку кулак.

Сама по себе на моём лице появилась улыбка; всё же мне удалось спасти парню жизнь. Никогда не видел, чтобы трупы похрапывали столь смешно. Я вновь протянул руку, чтобы проверить чужое дыхание, и остался удовлетворён. На всякий случай пощупал пульс и ощутил толчок. Затем осторожно закатал рубаху на боку и увидел затягивающуюся рану. Затянулась точь-в-точь как дыра в моей груди, оставленная наконечником стрелы.

— Мне всё же удалось, — прошептал я, а затем сосредоточился на себе. Ощупал с ног до головы и убедился, что на теле не осталось ни следа от порезов и ран. А надрез на предплечье превратился в бледную полосочку.

Затем, преодолевая лёгкий страх, я осторожно погладил пальцем метку на левой руке. Метку, которая отвечала за активацию спасительной иглы. Я опасался, что лишился её. Что растратил дар зря, как пугал меня Голос.

Но всё же я нашёл в себе силы и выпустил иглу на волю. В тесноте кареты нить закружилась вокруг моей талии очень осторожно. Словно понимала не хуже меня, где находится. Осветила оранжевым светом небольшое пространство, а игла замерла у потолка и, как мне показалось, укоризненно смотрела ярким кончиком.

В голове быстрым болезненным вихрем пронеслись очередные напоминания.

"Инъекция невозможна"

"Энергия истощена"

"Уровень невосполнимой энергии уменьшился на 10%"

"Накопление энергии из окружающей среды составит 22 планетарных оборота"

Я инстинктивно почесал заросший подбородок, обрабатывая обновлённую информацию. Мне окончательно стало понятно, что затея удалась. Но хоть Вилибальда я спас, лишился части того, чем поделился со мной бедняга Бао Демин — лишился части исцеляющей энергии. Я пожертвовал ею ради спасения обычного человека. И теперь её не только стало меньше, но и восстанавливаться она будет дольше, чем раньше.

— Так вот на что намекал Голос во сне, — прошептал я, отвечая лихорадочно метавшимся мыслям. — Вот что за совершенный дар. Он не хотел, чтобы я тратил его. Чтобы тратил на простых людей. Угрожал даже возмездием.

Я рассеянно погладил метку, отправляя иглу восвояси, и задумался. Всё потихоньку становилось на свои места. После случившегося, я стал чуть лучше понимать, что со мной происходит. Кровавая битва и последующие события помогли немного приоткрыть закрытую дверь.

Ужасные реалистичные сны, где монстры рвали меня на части, не так сильно испугали меня, как мог подумать тот, кто заставлял их видеть. Я понял, конечно, на что намекал этот "кто-то" посредством подобных кошмаров. Он намекал, что всё будет гораздо хуже, если я ещё хоть раз посмею излечить кого-либо с помощью "совершенного дара". Возмездие не заставит себя ждать, как вещал кто-то, скрываясь за ярким белым светом.

Но меня это не особо беспокоило. Куда сильнее меня волновали молниеносные фразы про эмбрион и оригинальный биоматериал. Я никогда не думал о себе, как о биоматериале. Никогда не задумывался. Ранее я предполагал, что в структуру моего ДНК что-то внедрили, раз я пережил чудовищную аварию и получил возможность при помощи прикосновений активировать опасную энергию. Я не мог предполагать ничего иного, ведь мои познания в этом вопросе стремились к нулю. Но теперь... Но теперь мне кажется, я ошибался. Не было никакого внедрения в ДНК. Я всего лишь биоматериал. Подопытный кролик для тех, кто, я уверен, ставил на мне эксперименты. Я — биоматериал, внутри которого живёт эмбрион. Какой-то непонятный эмбрион, который и продуцирует эту энергию. Эту божественную энергию, делающую меня уникальным. Внутри меня нечто такое, что заживляет раны, заставляет организм быстрее восстанавливаться и делает кости крепче стали. Я до сих пор не могу забыть, как голой рукой перехватил острый клинок и выдернул его из вражеских лап. Простой человек — даже самый сильный — никогда не смог бы такого совершить. Лишь тот, чьё тело напитано невероятной, невообразимой силой.

Но и это не самое важное, что я о себе узнал. Да, я биоматериал. Да, в меня, наверное, что-то вживлено. Но и это ещё не всё. Чёртов голос, мне кажется, не только умеет нашёптывать и указывать направление, приходя во снах. Не только умеет будоражить мой мозг кошмарами. Он словно сидит внутри меня. Он смотрит на мир моими глазами. Он отслеживает мой путь. Но самое главное — он просыпается, когда я впадаю в ярость. Он оживает, берёт надо мной контроль. Он наслаждается через меня тем, чем никогда не наслаждался бы я. И это самое отвратительное чувство, что я когда-либо испытывал. Чувство марионетки, которую, как в моём сне, просто дёргают за ниточки. Дёрнут за одну — марионетка махнёт огненным щитом, срубая головы с плеч. Скажут идти — и марионетка идёт. Оказывается, я совсем не божество, как думал сам о себе во сне. Я всего лишь раб того, кто мною управляет. Раб Голоса. Раб белого света, идущего с потолка. Раб эмбриона.

— Дрянь дело, — новое открытие меня не порадовало. Я тяжко вздохнул, стараясь отогнать прочь поганые мысли. Хоть я всё ещё не до конца смирился с новыми обстоятельствами, понимал, что отныне для меня многое поменяется. Что мне придётся не только поразмышлять об этом более глубоко, но и научиться контролировать себя, чтобы очередной приступ ярости не заставил вновь смеяться чужим голосом.

Внутрь кареты ворвался злой крик Бертрама, вырывая меня из недр задумчивости. Сотник королевской гвардии кричал, угрожая напичкать стрелами, если они посмеют подойти ближе хотя бы на шаг. Кто такие эти "они" я не понял, конечно, но недовольный гул множества ртов и просьбы к благородным примо одарить монеткой, расслышал очень хорошо.

Стараясь не разбудить спящего Вилибальда, я уселся на полу и осторожно отодвинул шторку. Яркий солнечный свет вкупе с тёплым весенним ветерком ворвался внутрь. Прищурившись, я улыбался и некоторое время наблюдал за безоблачным голубым небом. Затем улыбка улетучилась. Улетучилась, потому что взгляд с небес спустился на грешную землю.

Карета двигалась. Двигалась медленно и неторопливо. Сбоку и чуть впереди я рассмотрел откормленный круп крупной лошади одного из гессеров. Вместе с наездником, который держал в руках острый меч, она шла рядом с каретой. Угрожающе фыркала и иногда стучала копытами. Сам же наездник время от времени отмахивался мечом и требовал не подходить близко, иначе он будет рубить просящие руки.

Когда взгляд покинул круп лошади и принялся изучать окружающие территории, я наконец-то понял, чьи руки собирался рубить гессер.

Огромное озеро, противоположного берега которого я так и не смог разглядеть, вплотную прижималось к высоченным каменным стенам. Эти пока ещё далёкие стены возвышались так высоко, что мне пришлось задрать голову. Береговая линия из жёлтого песка уходила в даль по левую руку. И вонзалась в лес где-то далеко-далеко. Но берег из жёлтого песка вряд ли можно было назвать пляжем. Скорее это можно было назвать лагерем. Огромным лагерем из жалких, нищенских лачуг.

Сотни, а может и тысячи халуп из ткани или сложенных ветвей напоминали индейские вигвамы. Практически впритык друг к другу они располагались прямо на песчаном берегу. И этих маленьких шалашей было великое множество. Когда мой взгляд скользнул по береговой линии, я настолько охренел от их количества, что моментально оставил попытки их сосчитать.

Впрочем, моё внимание практически сразу переключилось на другое. Этот непонятный лагерь кишел людьми. Неряшливо одетыми, грязными и неумытыми, несмотря на близость воды. Люди эти смотрели на нашу процессию. Но мне казалось, они смотрели на меня. За пару секунд, которые мне потребовались, чтобы окинуть взглядом удивительный лагерь, я заметил десятки и сотни лиц, которые с любопытством за нами наблюдали. Но были и те, кто не хотел просто наблюдать. Именно им обещал отсечь руки неизвестный мне гессер, именно им угрожал Бертрам.

Лагерь располагался недалеко от дороги, по который мы ехали. И неряшливая человеческая масса, видимо, сориентировалась достаточно быстро. Вперёд выходили самые наглые, самые смелые, самые крепкие. Хоть они не рисковали подойти близко к грозным гессерам, не стеснялись протягивать грязные ладони и просить пару медяков на бедность. Просили краюху хлеба или же любой возможной помощи. Некоторые из них падали на колени у края дороги, притворно рыдали, бились лбами о сухую землю и молили защитников короля о помощи.