Канир был худощавым человеком, и Бог потратил очень мало жира, когда создавал его. В результате он обычно чувствовал холод сильнее, чем многие другие, и всегда думал, что его назначение в архиепископство Гласьер-Харт, в горах Сиддармарка, было доказательством того, что у Бога и архангелов есть чувство юмора.
В последнее время, казалось, этот юмор было несколько труднее обнаружить.
Он стоял, глядя из окна своего кабинета на втором этаже своего дворца в городе Тейрис. Это был не такой уж большой дворец, как обычно считали великие лорды Матери-Церкви. Если уж на то пошло, Тейрис, несмотря на его неоспоримый статус крупнейшего города провинции Гласьер-Харт, на самом деле был не более чем большим городом по стандартам более богатых и густонаселенных провинций.
Жители архиепископства Канира, как правило, были бедными, трудолюбивыми и набожными. Большая часть ограниченного богатства, которым могло похвастаться Гласьер-Харт, поступала из шахт провинции, которые, к сожалению, производили не золото, серебро, сапфиры или рубины, а просто уголь. Канир ничего не имел против угля. На самом деле, по его мнению, он обладал гораздо большей внутренней ценностью, чем любая из этих более дорогих безделушек, а уголь Гласьер-Харт был хорошим, чистым антрацитом. Это был... честный продукт. Такого рода, что можно было бы использовать для целей, которые, как он был совершенно уверен, одобрил Бог. Тот, который обеспечивал дома отчаянно необходимым теплом в разгар зимнего льда и снега. Тот, с которым, по крайней мере, несколько владельцев литейных заводов здесь, в Сиддармарке, начали экспериментировать, превращая его в кокс в подражание нынешней практике чарисийцев.
И все же были времена, когда архиепископ мог бы пожелать чего-нибудь более яркого, немного более соответствующего тщеславным желаниям этого мира. То, что обеспечило бы его трудолюбивым, прилежным прихожанам большую отдачу. И то, что, несмотря на все усилия ордена Паскуале, не отправляло бы слишком многих из этих прихожан в ранние могилы с черными легкими.
Рот Канира дернулся при знакомой мысли, и он покачал головой.
Конечно, ты этого хочешь, Жасин, — отругал он себя, хотя ругань была мягкой, ее жесткие края стерлись от частого повторения. — Любой священник, достойный своей шапки и скипетра, хочет, чтобы его люди жили дольше, здоровее и богаче! Но будь благодарен Богу, что Он, по крайней мере, дал им уголь для добычи и способ доставить его на рынок.
Эта мысль привлекла его внимание к сильно замерзшему сейчас каналу Тейрис, который соединял город с рекой Грейуотер. Грейуотер была судоходной — по крайней мере, для движения барж — на большей части своей четырехсотмильной протяженности, хотя в нескольких местах требовались шлюзы. Она соединяла озеро Айс, расположенное к северо-западу от Тейриса, с озером Гласьерборн, в двухстах милях к юго-западу. Оттуда могучая река Сиддар протекала тысячу шестьсот миль, извиваясь через последние горы Гласьер-Харт, затем через предгорья провинции Шайло и в Старую провинцию до столицы, самого Сиддар-Сити. Это означало, что баржи с углем Гласьер-Харт можно было сплавлять по рекам вплоть до Сиддар-Сити, где его можно было перегружать на каботажные суда и морские галеоны для отправки по всему миру.
Значительная часть его использовалась прямо здесь, в республике, либо сбрасываясь в одном из речных портов по пути, либо доставлялась прямо в Сиддар-Сити, прежде чем продавалась. Из того, что не нашло применения ни в одном из этих мест, большая часть отправлялась вверх по побережью Ист-Хейвен до прохода Син-ву, затем на запад, через проход, чтобы удовлетворить ненасытный зимний аппетит города Зион. Тот факт, что его можно было отправлять по воде на всем пути, делал цену доставки конкурентоспособной по сравнению с сухопутными источниками, даже когда эти источники были намного ближе и даже в самом далеком Зионе, а его качество высоко ценилось взыскательными клиентами. Большая часть его покупной цены, конечно, присваивалась торговцами, грузоотправителями и посредниками, через чьи руки он проходил. Очень небольшая часть конечной цены продажи попадала в руки — узловатые, мозолистые, со сломанными ногтями, покрытые угольной пылью руки, — которые фактически вырвали его из недр гор Гласьер-Харт. Но этого было достаточно, хотя и едва-едва, и жители архиепископства Канира были благодарны за это. Они были провинциальным народом, обладавшим лишь самыми несовершенными знаниями о мире за пределами скалистых, заснеженных частоколов своих горных горизонтов, и все же они знали, что им живется лучше, чем многим другим людям в Сейфхолде.
Это была одна из вещей, которые Канир любил в них. О, ему также нравилось их благочестие. Он любил чистую радость в Боге, которую слышал в их хорах, видел на их лицах. Но как бы сильно он ни любил эти вещи, как бы ими ни дорожил, именно их прочная независимость, их упрямая уверенность в себе действительно находили отклик где-то глубоко внутри него. У них было чувство самодостаточной целостности. Всегда готовые прийти на помощь соседу, всегда щедрые, даже когда их собственные кошельки были печально стеснены, в них было что-то такое, что требовало, чтобы они стояли на своих двоих. Они знали, что значит зарабатывать себе на жизнь в поте лица, непосильным трудом в глубоких и опасных шахтах. Они рано выходили на рынок труда и поздно покидали его, и по пути научились ценить себя. Признать, что они дали хорошую отдачу и даже больше за эти средства к существованию. Что им удалось поставить еду на столы своих семей. Что они выполнили свои обязательства и что они не были обязаны никому, кроме самих себя.
Клинтан, Тринейр и Рейно никогда не понимали, почему я так люблю этих людей, — думал сейчас архиепископ, окидывая взглядом окутанные туманом заснеженные горы. — Их идеал — это то, что Рейно получает в Харчонге, — крепостные, забитые люди, которые "знают свое место". Лицо Канира посуровело. Им нравится знать, что их "стада" не станут нахальными. Не собираются спорить со своими светскими и мирскими хозяевами. Не собираются начинать думать самостоятельно, задаваясь вопросом, почему Мать-Церковь так невероятно богата и могущественна, в то время как ее дети голодают. Мы не собираемся начинать требовать, чтобы князья Матери-Церкви помнили, что они служат Богу... а не наоборот.
Канир знал, что подавляющее большинство его коллег-прелатов никогда не понимали, почему он настаивал на том, чтобы совершать два длительных пастырских визита в свое архиепископство каждый год, вместо одного неохотного визита в год, который совершало большинство из них. Тот факт, что он добровольно проводил зиму в Гласьер-Харт, вдали от удобств Храма, развлечений Зиона, политических маневров и создания альянсов, которые были столь важны для существования викариата, всегда забавлял их. О, один или двое из них поняли, как он полюбил захватывающую красоту, скалистость высоких гор, снежные шапки и густые вечнозеленые леса. Водопады, которые низвергались на сотни футов сквозь кружевные знамена брызг. Глубокие, ледяные озера, питаемые высокогорными ледниками, от которых провинция получила свое название. Несколько других — в основном люди, которых он знал в семинарии, когда был намного моложе, — знали о его давнем интересе к геологии, о том, как он всегда любил изучать Божью работу в костях мира, о его верности спелеологии и соборной тишине, которую он находил в глубоких полостях и пещерах.
Тем не менее, даже те, кто знал об этих сторонах его натуры, кто мог смутно понять, что такой человек, как он, может видеть в таком архиепископстве, как у него, все еще находили его предпочтение Гласьер-Харт и его длительные визиты к его неотесанным, деревенским жителям трудными для понимания. Это было так эксцентрично... Так..... необычно. Они никогда не понимали, как он черпал силу и поддержку в вере, которая так ярко горела здесь, в Гласьер-Харт.
Они также никогда не понимали, что жители Гласьер-Харт — как дворяне (какими бы они ни были и что бы в них ни было), так и простолюдины — знали, что он искренне заботится о них. Те другие архиепископы и викарии не беспокоились о таких мелочах. Даже лучшие из них слишком часто считали, что они выполняли свою работу и даже больше, удерживая десятину в допустимых пределах, следя за тем, чтобы в их архиепископства направлялось достаточное количество других священников, чтобы их церкви и монастыри были заполнены, следя за тем, чтобы их епископы-исполнители не снимали слишком много со своих прихожан. Они больше не были деревенскими священниками; Бог призвал их к более важным и важным обязанностям в управлении своей Церковью, и было много других священников, которые могли обеспечить пастырскую заботу, на которую у них больше не было времени.
Именно так вся эта история в Чарисе сумела застать их всех врасплох, — мрачно подумал Канир. Он покачал головой, пристально вглядываясь в горизонт — пристальнее, чем лед и снег, на которые они смотрели. — Идиоты. Дураки! Они насмехаются над попытками реформировать Мать-Церковь, потому что она работает просто отлично... для них. Для их семей. За их власть и за их кошельки. И если она работает на них, то, очевидно, она должна работать на всех остальных. Или, по крайней мере, для всех остальных, кто имеет значение. Потому что они правы. Они больше не священники... и они даже не понимают, какой мерзостью в глазах Бога становится епископ или викарий, когда он забывает, что в первую очередь, в последнюю очередь и всегда он пастор, пастырь, защитник и учитель. Когда он отказывается от своего священства во имя власти.
Он заставил себя отступить от гнева. Заставил себя глубоко вздохнуть, затем встряхнулся и отвернулся от окна. Он подошел к камину, открыл решетку и щипцами положил на решетку пару свежих кусков угля. Он прислушался к внезапному, яростному потрескиванию, когда пламя исследовало поверхность нового топлива, и несколько мгновений стоял, согревая руки. Затем он поставил экран на место, вернулся к своему столу и сел за него.
Он знал истинную причину, по которой его гнев против коррупционеров Матери-Церкви в эти дни так легко превратился в раскаленную добела ярость, потрескивающую и ревущую, как пламя на его решетке. И он знал, что его гнев больше не был простым результатом возмущения. Нет, теперь это было скорее более заостренным и гораздо более... личным.
Он закрыл глаза, начертил знак скипетра на груди и пробормотал еще одну короткую, искреннюю молитву за своих друзей в Зионе. Для других членов Круга, которых он был вынужден оставить позади.
Он задавался вопросом, раскрыл ли Самил Уилсин личность предателя. Обнаружил ли он смертельную слабость в стенах крепости Круга? Или он все еще гадал? Все еще вынужденный держать свои знания при себе, чтобы Клинтан не понял, что он знал, что произойдет, и не нанес еще более быстрый и безжалостный удар?
Я не должен был этого говорить, Господи, — подумал архиепископ, — но спасибо Тебе за то, что избавил меня от бремени Самила. Я прошу Тебя быть с ним и защищать его и всех моих братьев. Если их можно спасти, тогда я прошу Вас спасти их, потому что я люблю их, и потому что они такие хорошие люди и так нежно любят Вас. И все же Ты — Главный Строитель всего этого мира. Вы один знаете истинный план Вашей работы. И поэтому, в конце концов, больше всего я прошу Вас о том, чтобы Вы укрепили меня в ближайшие дни и помогли мне быть послушным любому Вашему плану.
Он снова открыл глаза и откинулся на спинку стула. Это кресло было единственной настоящей роскошью, которую позволил себе Канир, — единственной экстравагантностью. Хотя, справедливости ради, правильнее было бы сказать, что это была единственная настоящая экстравагантность, которую он позволил себе принять. Восемь лет назад, когда Гарт Горджа, его давний личный секретарь, сказал ему, что люди архиепископства хотят купить ему специальный подарок на середину зимы, и попросил у него совета, Канир прокомментировал, что ему нужен новый стул для его офиса, потому что старый (который, вероятно, был по крайней мере на год или два старше отца Гарта) вконец износился. Отец Гарт кивнул и ушел, а архиепископ не слишком задумывался об этом. До тех пор, пока он не приехал со своим обычным зимним пастырским визитом — долгим, когда он постоянно проводил здесь, в Гласьер-Харт, не менее двух месяцев, — и не обнаружил, что кресло ждет его.
Его прихожане заказали его в самом Сиддар-Сити. Оно стоило — легко — эквивалента годового дохода для семьи из шести человек, и стоило каждой марки своей непомерной цены. Канир только позже обнаружил, что Фрейдмин Томис, его камердинер, предоставил свои аккуратные мерки, чтобы мастер, который изготовил это кресло, мог точно подогнать его под него. Во многих отношениях это был строгий дизайн, без обивки, расшитой золотыми нитями, и резьбы по драгоценным камням, которую могли бы потребовать другие, но это идеально соответствовало индивидуальности и вкусам Канира. И если бы деньги не были потрачены впустую на показное убранство, это было бы самое греховно удобное кресло, в котором когда-либо сидел Жасин Канир.
В данный момент, однако, его комфорт предлагал очень мало удовольствия.
Его губы кисло скривились, когда он понял, о чем только что подумал, но это не сделало его нынешнюю ситуацию более забавной, и короткая вспышка юмора быстро исчезла.
Он был глубоко тронут, когда Уилсин рассказал ему о своих подозрениях, о его растущей уверенности в том, что Круг был скомпрометирован, предан Клинтану и инквизиции. Тот факт, что Самил доверял ему достаточно, чтобы рассказать ему, знал, что он не предатель, наполнил его странной радостью, даже когда ужас от последствий этого предательства захлестнул его. А Самил был таким же прямолинейным и откровенным, как всегда.
— Одна из причин, по которой я говорю тебе, Жасин, — сказал он, — заключается в том, что, в отличие от любого из нас, у тебя есть прекрасная причина покинуть Зион в середине зимы. Все знают о твоих "странностях", так что никто — даже Клинтан — не подумает, что тебе не свойственно возвращаться в Гласьер-Харт, как обычно. Я собираюсь сделать все, что в моих силах, чтобы уберечь как можно больше других наших архиепископов и епископов от опасности, но если нас так основательно предали, как я думаю, все мы будем отмечены для инквизиции. Это касается и тебя.
Уилсин посмотрел ему в глаза, затем протянул руку и положил по одной на каждое из плеч Канира.
— Ты забрал последние письма Эрейка Динниса из его камеры, Жасин. И мы отправили их его жене — его вдове — в Чарис. Сейчас будет не так просто. На этот раз они знают о нас. Но я не думаю, что они, скорее всего, предпримут открытые действия против нас, по крайней мере, еще месяц или два. Так что у тебя будет немного времени, как только ты доберешься до Гласьер-Харт. Используй это, Жасин. — Руки на его плечах встряхнули его с сильным, нежным акцентом. — Используй это. Составь свои планы, как сможешь, а потом исчезни.
Канир открыл рот, чтобы возразить, но обнаружил, что Уилсин снова трясет его.
— Ты ничего не смог бы здесь добиться, даже если бы остался, — сказал ему викарий. — Все, что ты мог бы сделать, это умереть вместе с нами остальными. Знаю, что ты готов сделать это, Жасин, но думаю, что у Бога на уме для тебя еще больше, чем мученичество. Как бы мне ни было неприятно это признавать, я пришел к выводу, что "Церковь Чариса" стала нашей единственной настоящей надеждой. Ну, не настолько большой, как нужно лично нам, поскольку я не вижу, что Стейнейр или Кэйлеб могли бы сделать для спасения Круга, даже если бы они знали о нашем затруднительном положении. Но это наша единственная надежда на то, что мы намеревались сделать в первую очередь. Гниль слишком глубоко проникла здесь, в Храме. Клинтан и Тринейр — но особенно Клинтан — слишком коррумпированы. Они активно стремятся поддерживать то самое зло, которое превращает Мать-Церковь в мерзость, и если у нас когда-либо действительно была какая-то надежда остановить их, то сейчас мы ее потеряли. У нас мало времени. Так что единственная надежда, которую я вижу, — это то, что чарисийцам удастся бросить им вызов. Что пример Чариса извне заставит реформироваться изнутри. Что это в конечном счете означает для универсальности Матери-Церкви, не могу сказать, но я пришел к выводу, что важнее, чтобы она была Божьей Церковью, будь она разбита на сколько угодно частей, чем чтобы она оставалась единой целостной сущностью, порабощенной силой Тьмы.
