Один человек и один город

Жаль, что самоубийцы до Тебя не добираются. Это было бы самым простым способом попасть на божественную аудиенцию. И задать пару вопросов. Уже не насущных, конечно. Так, для удовлетворения последних отблесков любопытства. Например, уточнить, каким маршрутом должен был следовать по судьбе и где свернул не в ту сторону...

Но ответа не будет, да, Господи? Не раньше, чем путь пройдется. От начала и до конца.

* * *

Тишина хороша всем, кроме одного: любой звук чуть громче вдоха или выдоха разносится в ней мгновенно и громогласно. Стук в дверь не стал исключением, ударив прямо в виски.

Для посетителей любого рода время было неподходящее. Сиеста в разгаре. На улицу никакой дурак не выйдет без крайней надобности. Да и по надобности тоже. Потому что все на свете вполне может подождать. Но тот, кто стоял за порогом, похоже, считал иначе и продолжал терзать мой слух.

Вообще-то, стучать не надо было. Достаточно толкнуть дверь и войти: на этих досках места для замка или засова никогда не подразумевалось. С самого сотворения дома. И все же удары не прекращались, постепенно складываясь в подобие мелодии. Которая, прямо скажем, мне не нравилась. И которую я все-таки собрался оборвать.

За дверью стояла...

Нет, не Лил с торбами и котомками. Гораздо хуже. Ее воспитательница.

Платье мамбо, должно быть, сменила, потому что полотно снова слепило глаза белизной, даже учитывая непременную пешую прогулку по кварталам Низины. Лицо все также чернело. Таинственно и зловеще. А немигающие глаза уставились на меня, едва я появился в дверном проеме.

Друг напротив друга мы простояли примерно минуты две. Может, чуть больше. Потом это начало надоедать.

— До свидания.

Я не стал ждать у закрытой двери: пошел обратно. К лестнице. Пусть стучит, пусть делает все, что хочет, играть в гляделки мне некогда.

— Это самое удивительное приглашение войти, которое я получала.

Ага, наконец-то догадалась, что церемонии здесь не приветствуются. Ну и славно.

— Что вам нужно?

Даже если бы я не стоял на третьей ступеньке от пола, чернокожая Мари все равно смотрела бы на меня снизу вверх, но так эффект, конечно, усиливался. Правда, в глазах незваной гостьи не было робости, зависти, ненависти или чего-то вроде, то есть тех обычных чувств, соответствующих ситуации. Взгляд хищника, готовящегося к атаке. И вовсе не кошки. Скорее, анаконды. Бесстрастной и бесстрашной в силу того, что достойных противников у огромной змеи попросту нет.

— Моя девочка хочет войти в этот дом.

— А вы? Хотите?

— Я уже вошла.

Полностью в своем репертуаре. Не от мира сего, но хозяйка всего.

— И как? Нравится?

Она проплыла по лестнице мимо меня и остановилась только на верхней площадке. Чтобы сделать вид, будто ждет, пока ей тут все покажут.

— Хотите осмотреться — осматривайтесь. Только не отвлекайте.

Вода как раз остыла достаточно, чтобы заняться очередными гигиеническими процедурами. Постоит еще немного, станет противной и придется греть снова, потом снова ждать. А так есть шанс обиходить Хэнка и самому успеть подремать до работы.

Все же есть между ними разница. Между моим другом и моим недавним врагом. У того мышечные волокна натянуты, как струны, а Хэнк расслаблен. Да, несмотря на все завихрения, рассыпанные по телу, оно не твердое, а нормальное. Обычное. Как у любого, кто мирно спит. И это совсем странно. Как искажения сохраняются, если их ничто не удерживает на своих местах? Бред какой-то.

— Папа?

Она произнесла это слово на французский манер. С характерным ударением. И с нескрываемым удивлением. А потом опустилась на колени у кровати и накрыла скрюченную ладонь своими.

— Папа?

Темные пальцы на темной коже. Оттенки только слишком разные. Далекие друг от друга.

— Кто позвал тебя сюда? Кто ищет свой путь?

Такое благоговение уместнее смотрелось бы в храме, а не в убогом домишке у постели искалеченного уродца. Святые, конечно, и руинами не брезгуют, но вряд ли это наш случай.

— Кто достучался до тебя?

— Сеньора, вы мне мешаете.

Она замолчала, не переставая пристально всматриваться в закрытые глаза Хэнка. И не меняя позы.

— Сеньора, вы понимаете? Мне нужно закончить. Если хотите, потом припадете к своей святыне. Когда она будет чуть почище, чем сейчас.

Послушалась. Встала. Отошла на пару шагов назад. Позволила завершить омовение. А когда я выпрямился, черное лицо снова оказалось у меня перед глазами. Вернее, немного пониже.

— Ты не мог его позвать. Лоа не говорят с тобой. Кто тогда?

— Сеньора?

— Он приходит не к каждому. Он открывает врата, но редко сам проходит сквозь них.

Я уже видел ее такой. В ту ночь. Первую рабочую. Несколько минут проникновенного прорицания черт знает о чем.

— Неужели он сам сделал этот выбор? Но это означает...

Осеклась на полуслове. Затихла, глядя вроде бы на меня, а в действительности куда-то дальше. За пределы дома, по крайней мере.

— Тебе указали путь.

Еще немного, и я тоже кое-кому укажу дорогу. На выход.

— Сеньора, это все просто замечательно. Ничего не имею против ваших взглядов на вещи. Правда. Но понятия не имею, о чем вы говорите. И это меня напрягает.

— Ты не должен понимать. Ты должен следовать.

Теперь поем в унисон с падре?

— Следовать чему?

— Указанному пути.

А взгляд такой ясный-ясный... Почти как у доктора Веги после забористой папироски. Тьфу.

— И что это за путь?

— Только он знает, — черная рука простерлась над искривленным телом.

Отлично. Просто потрясающе. Конечно, судя по тону голоса, 'он' имеется в виду какой-то другой, а вовсе не Хэнк, но от этого не легче.

— Он останется с тобой, пока путь не будет пройден.

— А потом?

— Вернется в свой мир.

— И что останется?

Мамбо растерянно моргнула, выходя из своего транса.

— Что должно остаться?

— Вы сказали, что некто сейчас находится здесь, а потом уйдет. Вот я и спрашиваю, он оставит после себя хоть что-нибудь?

Она тряхнула головой, сбрасывая покрывало на плечи.

— Думаю, я должна объяснить...

— Да уж, пожалуйста.

— В этом доме найдется чашка воды?

— Для вашего ритуала?

Мари ла Кру улыбнулась. Во весь свой зубастый рот.

— Я просто хочу пить.

Одной чашкой не обошлось: вылакала три. И еще половину. Потом молитвенно сложила руки, что-то кому-то шепнула и повернулась ко мне.

— Не буду утомлять вас подробностями, молодой человек. Но вы хоть что-нибудь знаете о моем искусстве?

С момента, как я услышал слово 'вуду', новых воспоминаний в голове не прибыло, поэтому пришлось пожать плечами:

— Можете считать, ничего.

Она вздохнула.

— Что ж... Тогда стоит сказать только самое главное.

Наступила очередная пауза. Видимо, для пущей торжественности.

— Я говорю с духами, обитателями иного мира. И духи отвечают, если пожелают того. А иногда они проходят через врата, чтобы побыть какое-то время среди людей. Чаще их присутствие незримо и не ощущаемо даже для того, кто звал, но бывает... Да, бывает, что лоа избирают своим временным пристанищем человеческое тело, и оно изменяется.

Занятно. Про одержимость демонами я слышал кучу проповедей, но что-то падре ни разу не упоминал о внешних признаках. Намерения, воплощенные в поступках, и только.

— Значит, по-вашему, в моего друга тоже вселился какой-то дух?

— О, совсем не 'какой-то'... Очень большой лоа. Очень важный. Самый важный.

Надо же, какая честь! Интересно, чем я ее заслужил?

— Он стоит на страже между двумя мирами. Без его позволения ни один другой лоа не может сойти в мир людей.

— Если он такой важный, зачем сам пришел сюда? Послал бы кого попроще.

Мамбо кивнула. Не соглашаясь со мной, конечно, а в такт своим размышлениям.

— Была нужда. Большая нужда, чтобы прийти. Недостаточно было открыть врата, и он сам стал вратами. В которые ты войдешь, как только сможешь.

Ну да. Знак божий, указывающий. Но что именно?

— И как войти в эти врата?

— Ты узнаешь. Когда настанет время. Ты будешь следовать пути и однажды доберешься до цели.

— И этот дух уйдет?

— Да. В тот же миг.

— И Хэнк... И мой друг станет прежним?

Она улыбнулась. Просто обнажила зубы, не говоря ни слова.

— Так он вернет себе прежний вид?

Накинула покрывало обратно, на коротко стриженые курчавые волосы. Двинулась к выходу.

Наверное, самым естественным было бы броситься за ней, схватить, потрясти хорошенько и получить ответ. Любой. Даже смертный приговор лучше неизвестности. Но чернокожая мамбо ведь только того и ждала. Признания своего непонятного могущества. А я никогда ни перед кем не вставал на колени.

* * *

Ее ладошка дотронулась до моего плеча так осторожно, как будто боялась спугнуть. И ни за что не разбудила бы, если бы я спал, а не просто сидел в кресле, закрыв глаза.

— Я пришла.

Да неужели?

— Тетя Мари уже заходила к тебе?

Ага, значит, визит был вполне себе санкционированный. Официально-матримониальный.

— Она дала свое согласие?

Вот кто бы мог подумать... Нет, кто и в какой степени помрачения рассудка мог бы себе представить, что последняя сирота самого нищего изо всех нищих кварталов станет вдруг придерживаться церемоний, не всегда соблюдаемых даже в великосветских кругах?

Бред. Но удивительно естественный. Все так, как и должно быть.

— Она разрешила?

Второй вопрос звучит настойчивее. И заметно нетерпеливее.

— Понятия не имею.

— Как это?

— Твоя ведьма-хранительница ушла, ни слова не сказав о тебе и обо мне. В смысле совместимости и всего прочего.

— Но о чем тогда она говорила?

Стоит открыть глаза? Пожалуй. Например, чтобы взглянуть на лицо, дрожащее каждой черточкой.

— Да так. О всякой ерунде. Не относящейся конкретно к нам.

Лил куснула губу. То ли обиженно, то ли растерянно.

— Я попрошу еще...

— Не надо.

— Если мамбо не благословит...

Предрассудки, один на другом. Пирамидкой. С чего бы вдруг? Притащиться в полицейское управление и поставить всех на уши со своим колдовством у нее хватило смелости, а как дело дошло до личной жизни, обязательно потребовалось чье-то одобрение? Чушь! Не верю.

— Что для тебя важнее, ее решение или мое?

Пенка кофейного взгляда всколыхнулась, напомнив, что где-то там, глубоко-глубоко... Нет, не сегодня. Как-нибудь в другой раз.

— Я...

— Кто-то однажды в стенах этого дома ткнул мне пальцем в грудь и что-то продекларировал. Помнишь?

— Проделка... деркали...

— Заявил. То есть, заявила.

Бледные щеки слегка порозовели.

— Или на это ты тоже спрашивала разрешение у ведьмы?

— Нет.

Ответила тихо-тихо. А если бы еще опустила взгляд, можно было бы принять ее за великую скромницу, только сегодняшним утром покинувшую стены монастырского приюта.

— Зачем тогда нужен кто-то еще? Зачем вообще двоим третий лишний?

Вот теперь хлопнула ресницами. Победоносно, но как-то подозрительно хитровато. А потом скосила подбородок в сторону кровати.

— Третий уже есть. И не я просила его прийти.

Кстати, хорошее напоминание. Своевременное.

На приказ встать ноги откликнулись неохотно. Разленились, сволочи. Экономят силы каждую секунду, если получается. Учитывая, что скоро надо отправляться на работу, поведение конечностей вполне объяснимо. И очень тревожно. Уж слишком быстро он свыкается с новым распорядком дня. Или вернее будет сказать: ни капельки не протестует?

Плечи у нее тоненькие. Страшно браться, но надо. Чтобы развернуть девчонку лицом к Хэнку.

— Хорошо его видишь?

Она почувствовала подвох. Даже попробовала выскользнуть, но только охнула от боли, когда мои пальцы сжались сильнее.

— Я спросил. Ответишь?

— Вижу.

Ой как мы недовольны... Ну ничего. Потерпим. Оба.

— Человек, что сейчас лежит в центральном госпитале, тот, против которого ты, как сама говоришь, колдовала, выглядит похоже.

Вздрогнула.

— Конечно, отличия есть. Но врач, ты его знаешь, кстати... Так вот, доктор Вега считает, что и водитель автобуса, и мой друг пережили примерно одно и то же.

Затихла. Застыла статуей.

— Я не полицейский, вести следствие не умею. И не верю в колдовство. Только факты уж больно странно сходятся между собой. Что скажешь? Это тоже твоих рук дело?

Дернула плечом. Сильно. Пришлось отпустить, пока кость не хрустнула.

— Я просила о смерти для того, кто тебя обидел.

Шагнула к кровати. Присела на пол, подтягивая колени к подбородку.

— Я желала, чтобы того человека не было. Никогда больше.

Отчасти так и получилось, если взглянуть беспристрастно.

— Он должен был умереть, и все.

Чтобы войти в чужой дом, надо получить разрешение, чтобы убить довольно желания. Дикие нравы. Дикарские.

— Возможно, он и умер бы. Только вместе со мной.

Обернулась. Испуганно хлопнула ресницами.

— С... С т-тобой?

— Уж не знаю, каким способом твой злой дух собирался лишить жизни водителя, но это случилось как раз, когда в автобусе мы оставались вдвоем. И скажу честно: не думал, что выживу. Еще бы немного и...

Она метнулась по полу стремительнее змеи. Обхватила руками мои ноги где-то чуть повыше колен, прижалась всем телом.

— Я не могла.

— Чего не могла?

— Причинить тебе вред... Сделать хоть что-то против тебя... Я не могла. И никогда не смогу.

— Так ты колдовала или нет?

— Я... Это не могло тронуть тебя. Ни один волосок на твоей голове!

Уж не знаю, как поживают мои волосы, но сотрясение они пережили. Вместе со всем остальным организмом.

— Прости меня.

Когда на тебя смотрят снизу вверх, да еще жалобным взглядом, устоять трудно. Если, конечно, твои ноги не заперты в живой капкан.

— За что?

— Я знала, что ничего не получится. Знала сразу, как только тебя увидела. В самый первый раз, у порога своего дома.

— Знала?

— Ты сказал правду. Там, у фонтана. Любовь не дает колдовству совершаться.

— Совсем недавно ты твердила другое.

— Я... Я хотела. Знала, что все напрасно, знала, что получу в ответ только боль. И все равно не могла отказаться. Но больше, обещаю... Больше никогда не стану даже думать о том, чтобы...

— Чтобы 'что'?

Кофейный взгляд вдруг стал предельно серьезным.

— Я не буду колдовать. Никогда.

Примерно в том же тоне обычно приносят присягу. На верность.

— Когда я рядом с тобой, мне ничего не нужно.

Занятное уточнение. Когда. А в остальное время?

— Никакого колдовства? Совсем никакого?

Поворот головы. Направо. Налево. Снова направо.

— А как же твоя мамбо? У нее на тебя явно были виды.

— Она поймет.

А не поймет, так придумает себе очередную загадочную историю с духами, вратами, путями и прочей ерундой.

— Но я должна быть рядом. Всегда-всегда.

Это я уже усвоил. Крепко-накрепко. И по большому счету возражать не хотелось. К тому же, дому требовалась хозяйка. Хоть какая-нибудь.

— Хорошо.