Консерватория:музыка моей души

— Ко мне Даррак Кейн заходил. Попросил приглядывать за тобой и в общих чертах обрисовал ситуацию. Но знаешь, мне и общих черт хватило! — в его голосе снова стали появляться злые нотки, но Орния знала, что он злится не на нее.

Она положила ладонь ему на грудь и успокаивающе погладила. Под действием этой нехитрой ласки запал Кеннета снова начал таять, уступая безграничной нежности.

— Хорошо, — согласилась девушка, ближе прижимаясь к олламу.

— Хорошо, больше не будешь скрывать? — придирчиво уточнил парень.

— Хорошо — больше не буду скрывать, — подтвердила она, а потом добавила. — Хотя, если ты будешь рядом, ничего такого больше не случится.

Конец фразы она уже прошептала, чувствуя смущение, обжигающее щеки.

— Я буду, солнышко моё. Я буду рядом, — целуя ее волосы, пообещал Кеннет.

— Кеннет... — отстраняясь, чтобы взглянуть в темно-карие глаза, произнесла Орния.

— Что такое? — сразу насторожился парень, увидев на ее лице озабоченное выражение.

— Я беспокоюсь за Талли. Грейнн... Он очень странно повел себя по отношению к ней. И, как мне показалось, не в первый раз.

Оллам криво и немного злорадно усмехнулся и ответил:

— За нее можешь не переживать. Даррак не позволит ему приблизиться к ней ближе, чем на пушечный выстрел.

— Два метра, — прошептала Орния.

— Что? — переспросил парень.

— Он предупредил, что переломает Грейнну все пальцы, если он подойдет к Талли ближе, чем на два метра, — пояснила девушка

Кеннет лукаво ухмыльнулся и ответил:

— А может посодействовать сему благому делу, а? Уверен, Грейнн хорошо бы смотрелся с поломанными пальцами.

— Кеннет! — наигранно негодующе воскликнула Орния.

— Что? Ему сразу же дадут академический отпуск, может, даже до самого окончания нами консерватории: пока кости срастутся, пока подвижность восстановится, пока техника вспомнится, да упущенное наверстает. Вот была бы красота.

Орния не выдержала и рассмеялась, а Кеннет довольно улыбнулся.

* * *

Утро наступило неожиданно быстро и было непривычно-тихим. Обычно в это время по коридорам уже вовсю разбегались бурлящие потоки звуков дворцовой жизни, но не сегодня. Сегодня потоки превратились в шепчущие ручейки шагов прислуги. Дворец был погружен в усталый послепраздничный сон. Потянувшись и мысленно поблагодарив горничную, уже принесшую завтрак, дожидающийся на столике, я вспомнила, что сегодня должен быть первый урок, который мне даст сам маэстро Диармэйд, и вся ленивая утренняя сонливость улетучилась, будто ее и не было. Соскользнув с кровати, взглянула на часы, чтобы убедиться, что время еще есть, быстро позавтракала, освежилась, переоделась, прикрыла шею легким шарфиком и поспешила в малый концертный зал с прекрасным белым роялем.

Мы не виделись с ним всего сутки, но прошедшее время оказалось таким богатым на события, что мне показалось, будто прошла как минимум неделя. Поэтому зашла я в помещение, не скрывая радостной улыбки. Рояль ожидаемо был на том же месте. Конечно, где же ему еще было быть. Усмехнувшись своим мыслям, взбежала по ступеням на невысокую сцену и приблизилась к нему, немного гордому, слегка надменному, но такому красивому и с изумительно-волшебным звучанием.

Откинув крышку, привычным движением ласкающе прошлась по глянцевым клавишам, не извлекая звука, а только приветствуя. Инструмент благосклонно принял ласку и как будто дал дозволение касаться его клавиш и педалей. Я улыбнулась, села на банкетку перед роялем и стала ждать. Начинать без маэстро почему-то не хотелось, и даже мысль о том, что неплохо бы разыграться, не заставила меня нарушить тишину, прозрачно-серым маревом витающую в помещении.

Я просидела, очерчивая контуры клавиш пальцем совсем недолго. Уже через пять минут дверь открылась, и в зал зашел Даррак, привнося с собой сапфировые оттенки безбрежной радости. На секунду мне стало неловко; я не знала, что сказать, не знала, как себя вести — ничего не знала и отчаянно старалась не краснеть. Но в какой-то момент наши взгляды встретились, и расплавленное серебро его глаз окутало меня такой нежностью, что из головы исчезли все мысли, кроме одной: мой Дар. Я улыбнулась и с удовольствием проследила, как он с кошачьей грацией приближается к сцене, поднимается по ступеням и подходит ко мне. Даррак остановился всего в шаге от меня, поднял руку и медленным ласкающим движением обвел дугу моей брови, спустился вниз к скуле, заправил за ушко выбившуюся прядь волос и замер, обхватив ладонью тыльную часть шеи, прикрытую тонким шарфиком. Большой палец погладил ямку за ушком, от чего по всему телу пробежала волна мурашек, а румянец все-таки прокрался к щекам. Увидев это, оллам тепло улыбнулся и негромко произнес:

— Доброе утро, малышка.

От этих простых слов сердце забилось в два раза чаще, а все чувства, испытанные вчера, как будто получив разрешение, окрасились яркими красками и распустились бутонами утренних цветов. В одном слове 'малышка', произнесенном с трепетной нежностью, было столько эмоций, рассказанных его глазами, что моей душе стало тесно в теле и захотелось излиться музыкой на черно-белые клавиши.

Я улыбнулась и ответила:

— Доброе утро, Дар.

Голубые отблики в жидком серебре блеснули ярче обычного, оллам подался было вперед, но в этот момент дверь с шумом открылась, и пространство матовым чеканным стуком разрезал звук шагов — быстрых, размашистых и решительных. Даррак застыл, а затем убрал руку с моей шеи. Подарив еще одну светлую улыбку, с видимым усилием оторвал взгляд от моих глаз и повернулся к вошедшему, который оказался не кем иным, как маэстро Диармэйдом. Пожилой мужчина бодро поднялся на сцену и занял место, где совсем недавно стоял Даррак, учтиво уступивший его маэстро.

— Чудесное утро, не правда ли? — голос старого оллама, как огненная радуга, расцвечивал воздух всеми семью цветами, плавно и незаметно перетекающими один в другой.

— Замечательное, мэтр Диармэйд, — откликнулся Даррак.

— Чудесное, — улыбнулась я.

— Положительный настрой — залог успеха, — одобрительно кивнул маэстро и тут же перешел к делу. — Ну что ж, юная леди, покажите мне вашу музыку, — затем он повернулся к своему ученику и обратился к нему, — А вы, оллам Даррак, принесите старому человеку стул, будьте так любезны.

Пока Дар ходил за стулом для маэстро я, сжимая и разжимая кулаки, пыталась определиться, что же сыграть первому олламу королевства. Мысли перескакивали с одного произведения на другое. Хотелось произвести хорошее впечатление и в то же время, несмотря на уроки с метром Двейном и лучшим студентом композиторского Дарраком Кейном, было немного страшно и много стеснительно.

Когда маэстро Диармэйд с удобством устроился напротив меня, а Дар встал чуть позади него, я подняла руки над клавиатурой, замерла на секунду, а потом опустила пальцы на клавиши.

Тональность Лунный Топаз. Мелодия начинается тихим стоккато редкого слепого дождя, в каплях которого играет солнечный свет. Это музыка осени, оранжево-желтой поры года, насыщенной земными соками. Кроны деревьев пламенеют пожаром, они охвачены огнем красок все еще достаточно сильных, но уже совсем других листьев. Другие, менее сильные листья отрываются от ветки и, подхваченные ветром кружатся в воздухе в последнем танце. Это карнавал уходящей жизни. Жизни, которая возродится после схода последнего снега. Светлая грусть по уходящему теплу и краскам не мешает веселью разливаться буйным оранжевым цветом в воздухе. Я окунаюсь в этот рыжий океан и кружусь вместе с листьями, отпуская все тревоги. Этот танец дает небывалое чувство свободы. Хочется раскинуть руки в разные стороны, запрокинуть лицо навстречу каплям дождя, пронизанным солнечными лучами, упасть в ворох ярких оранжево-желтых листьев и смеяться, долго и искренне, прогоняя все тревоги и неприятности. Музыка, словно партнер в этом головокружительном танце появляется то с одной, то с другой стороны от меня, она меняет тембр, но не настроение, будто играет и дразнит: 'Попробуй поймай!'. Мелодия затихает постепенно, будто кружащиеся потоки оранжевых звуков, как ветер, вздымающий листья, оставляет меня и уносится в причудливом извилистом танце дальше, будто я закрыла глаза, но все еще вижу его веселую, полную обещаний скорого возрождения песню. Звук истончается, словно струйка песка в песочных часах. Наступает момент, падает последняя крупица, гаснет последний огненно-рыжий всполох, и тишина заполняет каждый уголок пространства.

Несколько секунд молчание не нарушало воцарившейся тишины, а потом маэстро Диармэйд произнес:

— Неплохо, оллема...

— Таллия, — представилась я.

— Неплохо, оллема Таллия. Очень неплохо. Какой курс и факультет? — спросил музыкальный распорядитель.

— Первый курс, композиторский факультет, — отрапортовала я.

— С кем занимались композицией? — задал следующий вопрос маэстро.

— С метром Двейном и олламом Дарраком, — ответила я.

— Вот как, — задумчиво произнес старый оллам, а потом неожиданно обратился к Дару. — Оллам Даррак, будьте столь любезны, принесите мне дирижерскую палочку, я оставил ее в главном концертном зале.

Молодой мужчина кивнул, бросил на меня ободряющий взгляд и, спустившись со сцены, покинул помещение. Когда за ним закрылась дверь, маэстро Диармэйд снова обратился ко мне:

— Сыграйте свою музыку еще раз, юная леди, будьте добры.

В первое мгновение я растерялась, но потом повернулась к инструменту и снова стала играть ярко-осеннюю мелодию. Но что-то неуловимо изменилось. Краски были не столь живыми, как в первый раз, а оранжевый ветерок теперь не прятался, а искал и как будто был немного потерянным. Я постаралась взять себя в руки, но в этот раз меня смущало почти все: и высокомерный белый рояль с непередаваемо-идеальным звучанием, от которого становилось неловко, и первый оллам, слишком чужой и эксцентричный. Не было того якоря, за который я могла бы закрепиться сознанием, чтобы почувствовать незыблемость и полностью отдаться музыке, зная, что меня поддержат. Не было Дара. Неужели он настолько плотно врос в мою жизнь за это короткое время, что без него мне неуютно? Или все дело в незнакомой обстановке, в которой радуешься любому известному лицу или предмету?

Мелодия завершилась на растерянной и немного сумбурной ноте, оставляя впечатление недосказанности, будто вопрос, появившийся передо мной, повис в самом воздухе.

Маэстро Диармэйд хмыкнул, а потом задал совершенно неожиданный вопрос:

— Вы второй инструмент уже выбрали, юная леди?

Я кивнула и ответила:

— Да, маэстро.

— Какой? — уточнил тот.

— Псалтирь, — коротко произнесла я.

— Замечательный выбор, — похвалил старый оллам.

Снова раздался звук открывающейся двери, в которой появился вернувшийся Даррак. Подойдя, он протянул маэстро Диармэйду его дирижерскую палочку. Пожилой мужчина кивнул, принял предмет и положил его на рояль, после чего и думать о нем забыл.

— Итак, юная оллема Таллия, мне нравится, как вы чувствуете музыку, как вы ее воспринимаете, если угодно. С чем у вас идут ассоциации?

— Ассоциации? — не поняла я.

— Да же так? — маэстро удивленно вскинул брови, а потом переформулировал вопрос. — Что для вас музыка, оллема?

— Цвет, — тихо ответила я.

— Представляете или видите? — уточнил главный музыкальный распорядитель дворца, подавшись вперед.

— Вижу, — призналась я и почему-то захотела спрятаться.

— Позвольте нескромный вопрос, — продолжил опрос маэстро, — А какими вы видите звуки голосов?

Я помялась немного, но под горящим интересом взглядом эксцентричного пожилого человека сама не заметила, как начала отвечать:

— Ваш как огненная радуга. Знаете, будто перьевое облако, расцвеченное во все семь главных цветов. Но это редкость. Обычно голоса одноцветны.

— Как интересно. А ваш? — глаза маэстро загорелись огнем азарта настоящего исследователя.

— А свой я не вижу, — улыбнувшись, призналась я. — Музыку вижу, а свой голос нет.

— Открою вам секрет, юная леди, — загадочно прищурив хитро блестящие глаза, приглушенным голосом произнес маэстро Диармэйд. — Я тоже свой не вижу.

Теперь настал мой черед удивляться. В замешательстве я перевела взгляд с довольного лица пожилого мужчины на Даррака. Он стоял, облокотившись на рояль, и улыбался. Заметив мой растерянный взгляд, он кивнул, будто подтверждая, что я не ослышалась. Мои глаза снова переместились на крайне довольного маэстро, полным залихватской удали движением закручивающего усы.

— Да, юная леди, вы все поняли верно, — подтвердил теперь уже он. — Я, как и вы, могу видеть музыку в цвете. Захватывающе, не правда ли?

Все, что я могла сделать — это кивнуть.

— Знаете, за всю мою жизнь мне встречались только пятеро видящих мелодию в цвете, — неожиданно задумчиво поведал маэстро Диармэйд.

На минуту зал малый зал снова поглотила тишина, но потом пожилой мужчина встрепенулся и продолжил:

— Теперь, что касается, вас, молодой человек, — произнес он, обращаясь к Дарраку. — Ваши успехи в деле преподавания очевидны, но этой юной леди нужно работать над тем, чтобы она могла исполнять музыку души с одинаковым изяществом и воодушевлением в любой обстановке: будь то многосотенный концерт или всего один слушатель. Не беспокойтесь, оллема, — маэстро снова повернулся ко мне, — вы этому обязательно научитесь, у вас еще пять лет обучения впереди, но мне бы хотелось видеть ваше развитие в течение практики. Поэтому мы начнем постепенно. Для начала вам стоит выучить несколько ансамблей. Вашим партнером будет оллам Даррак, раз вы так к нему привыкли, но вот играть придется для различной аудитории. У вас есть три дня. В репертуаре должно быть не менее четырех произведений. Я лично проверю степень вашей готовности. Очень надеюсь, что вы не разочаруете моих ожиданий.

С этими словами маэстро Диармэйд встал и направился к выходу. У самой двери он обернулся и добавил:

— И да, под ансамблем я имел в виду дуэт ваших вторых инструментов, молодые люди, — после чего вышел, прикрыв за собой дверь.

Я потрясенно смотрела на створку, пытаясь осознать, что тут только что произошло. Маэстро Диармэйд оказался весьма стремительным в плане подачи информации. Затем перевела взгляд от двери к инструменту, и мои глаза наткнулись на инородный предмет.

— Дар, — произнесла я, с некоторым запозданием переводя взгляд на мужчину. Он вопросительно приподнял бровь в знак того, что внимательно меня слушает. — Маэстро Диармэйд, кажется, опять забыл свою дирижерскую палочку.

Даррак усмехнулся, подошел к роялю, взял в руки упомянутый предмет и ответил:

— Маэстро дирижирует без вспомогательных предметов, — в его голосе блеснули голубоватые смешливые нотки.

— Но тогда... — хотела было уточнить я, однако понимание пришло даже раньше, чем я закончила фразу, — Но зачем ему было просить тебя уйти? — задала я другой вопрос.

— Очевидно, он хотел посмотреть, как ты будешь играть без моего присутствия, — пожал плечами Дар.

Опытный оллам сразу понял, что мне легче играть в присутствии Дара, и убрал его, чтобы увидеть, как я себя поведу в обстановке, лишенной дружеского участия. Я усмехнулась своим мыслям. Маэстро Диармэйд был действительно не только первым олламом королевства, но и выдающимся педагогом. За несколько минут он разобрался в ситуации, оценил степень владения даром и препятствия к его раскрытию и дал указания. Уважение к музыкальному распорядителю дворца во мне возросло в несколько раз. Ведь мне действительно будет гораздо легче играть на публике, если рядом со мной будет Дар, а постепенно я научусь открывать через инструмент музыку неизвестным мне людям — и даже враждебно настроенным — без чужой поддержки. Обязательно научусь!