И я решил, что загадаю желание, как в детстве. Было у тебя когда-нибудь такое, когда идешь домой из школы с выговором от учителя и кучей не самых лестных оценок и думаешь, что вот если к примеру ЭТА машина сейчас повернет направо, то пронесет, и родители просто забудут спросить тебя про результаты тестов? А потом ты клянешься, что если так и будет ты целый месяц не будешь есть мороженого, или пожертвуешь карманные деньги скопленные за пару месяцев в фонд защиты животных.

Вот так и сейчас, отчасти где то глубоко во мне есть глупая надежда, что если я расскажу тебе все как есть, не скрывая ничего, то может быть все обойдется. А еще...я просто решил, что ты должен знать.

Ты никогда не спрашивал меня как вообще так получилось, что нам с тобой удалось выбраться из Мексики живыми и невредимыми да еще с кучей бабок. Сначала, по тому, что я заставил тебя (да и себя тоже, мне не так просто далось все то время, что ты жил в Мадриде) подождать моего возвращения в твою жизнь достаточно долго. Ты был озабочен другим. Я всегда знал, на сколько сильны твои чувства ко мне Эль, и порой беззастенчиво пользовался этим знанием. Тогда мне не хотелось лишних расспросов и выяснений отношений, а ты, видимо боялся разрушить и так хрупкое равновесие, которое только-только начало возникать между нами. А потом, как я и рассчитывал, появились другие дела, мысли, радости. Порой образ эмоционально уравновешенного истерика очень помогает правильно и четко спланировать каждый шаг.

Я на тот момент уже был совершенно в своем уме и, полагаю, что дальнейшие факты тебя в этом убедят.

Когда ты как-то раз вознамерился разыскать таки Лоренцо с Фидео, если они остались в живых, я как ты помнишь, оказал тебе всяческое содействие и наши ребята проявляли самое искреннее рвение , чтоб помочь тебе найти следы твоих друзей. Но поиски оказались безрезультатны. И мне, показалось, что ты и сам был рад поверить в то, что нет места лучше, чем маленькие мексиканские городки для того чтоб скрыться от любого преследования. Тебе самому приятно было думать, что, наверняка, эти двое шалопаев, сейчас прохлаждаются где-то на берегу Мексиканского залива или у Тихого океана.

Я не разубеждал тебя.

Мне это было на руку, пусть я и знал, давно знал, что все совсем не так.

Я думаю, ты уже сейчас понимаешь, к чему я клоню.

Да, я уверен, что так или иначе сомнения появлялись в твоей голове, касательно нашего почти мистического везения. И ты прав. Везения не было. Был расчет. Математически точный. Еще на подъезде к Мехико я знал, как поступлю и, что другого выхода не будет. В отсутствии глаз есть хотя бы одно преимущество: нет необходимости встречаться взглядом с людьми. Слепому соврать намного проще. Да еще так.

Для меня имя Доминго вовсе не было новым. Я довольно много знал о нем, ведь по сравнению с его связями и возможностями, что Маркез, что Баррильо были просто школьниками. Нам не удалось бы справиться с ним. А я, внезапно осознал, что очень хочу жить. Более того, жить с тобой. Самому мне скрыться не составило бы труда, ведь я еще не успел так насолить этому зубру как ты и твои друзья. Но я понял, что каким бы идиотизмом мне не казалось мое желание выбраться из этой мясорубки именно с тобой, я все равно поступлю именно так.

Несмотря на всю плачевность мое положения на тот момент, у меня все-таки остались в Мехико связи, которые могли сыграть мне на руку.

В принципе, можно было бы попробовать затаиться и переждать где-нибудь, но это означало мучиться в этой гребаной стране еще как минимум с полгода, пока все не утихнет и гарантии того, что однажды нас всех не перестреляют во сне не было. А меня жизнь научила перестраховываться трижды и рассчитывать только на тот вариант, который сводил бы возможность провала к нолю.

По этому я убедил Вас , что нам необходимо рискнуть и сунуться прямо ко льву в пасть.

К моему удивлению, вам даже в голову не пришло со мной спорить на этот счет, а возгласы вроде "Ты охуел?" со стороны Лоренцо, думаю никто из нас, на тот момент в расчет не принимал.

По дороге к нашей цели мой план уже окончательно сформировался. Оставалось только надеяться на то, что до того как я начну приводить его в исполнение, нас не засекут люди Доминго и не отправят всей компанией на тот свет.

Действовать нужно было быстро. Диего оказал мне просто неоценимую помощь, а ты был слишком ослеплен ревностью и измучен моими придирками, чтоб заподозрить, что-то неладное.

Надо сказать, что конечно, мысль о том, что не так уж велики карты у меня на руках, в виде предоставленных на блюдечке с золотой каемочкой Лоренцо с Фидео мне в голову приходила и не раз. Вполне могло сложиться так, что я заложил бы их оскорбленному дону, после чего его люди заодно, уложили бы и нас с тобой. Зачем им свидетели?

Но Диего, мой старый приятель и вполне надежный партнер, подтвердил мои предположения о том, что в связи с ужесточением кокаиновых войн в Восточной Европе, к которым, весьма активно, подключились сразу несколько спецслужб, положение нашего "папочки" на черном рынке сильно ухудшилось. У него были враги и их действия, направленные на подрыв его авторитета были подкреплены достоверной информацией поступавшей из весьма любопытных источников. Какой никакой, а козырь. Я действительно мог бы помочь ему избавиться, по крайней мере, от некоторых неприятных элементов, но для этого мне нужно было бы под любым предлогом вернуться в ЦРУ.

И не как провалившему сомнительную операцию агенту, а как пострадавшему на государственной службе герою, жестоко контуженному и уходящему в отставку. Но отставка для агента вроде меня означала лишь свободу действий. Стоило мне объявиться живым и здоровым , а главное всему " в белом" и множество моих связей позволило бы мне и дальше продолжать оставаться в курсе многих дел, а так же способствовать господину Доминго стабилизировать свое положение на международной нарко-арене.

Такая роль вполне устраивала меня, но опять таки передо мной стоял вопрос : " Каким образом все эти составляющие моего плана можно было бы увязать в одну цепь и заставить работать?"

Обсудив с Диего все возможные варианты, мы в итоге пришли к выводу, что он свяжет меня (безусловно не бесплатно) с Доминго напрямую и дальше все будет зависеть уже только от меня. Какой частью тела ко мне повернется удача и дослушает ли меня папа Доминго до конца я не знал, но надеялся на лучшее.

Посвящать тебя в детали моего плана не буду, но, тем не менее, он сработал. Мне удалось переговорить с ним по телефону и заинтересовать его моим предложением. Лоренцо, между прочим, умудрился убить его единственного сына и оставить опозоренной дочь, по этому его гнев можно было бы вполне счесть праведным. Я даже не чувствовал угрызения совести. Услышав о том, что он наконец-то сможет отомстить за своих детей, скорбящий отец был на столько обрадован, что выслушал мое предложение до конца.

И на мою удачу, оно его заинтересовало. Более того, сеньор Доминго, оказался настолько добр, что пообещал поспособствовать моему возвращению в ЦРУ. У него там безусловно уже были свои люди, при чем не на самых последних должностях, но у меня нашлась парочка сведений которая убедила его в том, что именно мои услуги окажутся ему наиболее интересными. Оставалось только заставить его согласиться с тем, что твоя жизнь нужна не только мне (как ты сам понимаешь, я тогда был не в самом подходящем положении, чтоб торговаться) но и ему. Не буду рассказывать, что я тогда ему наплел, главное, что он поверил.

А дальше все было лишь делом времени. Мне почти ничего не пришлось делать. Обстоятельства сами складывались самым удачным образом.

Лоренцо, Фидео да и ты, как нарочно совершали глупость за глупостью.

Все прошло как по маслу. Конечно, мне потребовалось немало усилий, чтоб выдумать достоверное объяснение тому, что для тебя все подробности этой истории должны были остаться в секрете и, что ради тебя людям дона Доминго пришлось проявить недюжинные актерские способности, да еще и с риском для собственного здоровья.

Мне оставалось только надеяться на то, что ты просто не успеешь оказать сопротивление и не покалечишь никого. Это могло бы здорово расстроить мои планы.

Но мне и здесь повезло. Спектакль с нашим пленением прошел на ура. К тому моменту, когда тебя оглушили у Диего, твои друзья уже, скорее всего, были мертвы. Я не вдавался в подробности того, как именно их собирались убить. Мне было жаль их Эль, совсем чуть-чуть жаль. Но их смерть, как ни пафосно это звучит, была платой за нашу жизнь.

Я знаю, что ты до последней капли крови стал бы сражаться за них и по этому мне пришлось выстроить вокруг тебя эту огромную стену из лжи, чтоб из чисто эгоистических соображений спасти твою жизнь. Ты был мне нужен. Нужен рядом со мной. Хоть тогда я даже не подозревал о том, во что это все выльется. Что ты будешь столько для меня значить.

Когда ты ушел тогда в отеле во Франкфурте...Хотя, нет. Пожалуй я не буду тебе рассказывать о том, что я тогда чувствовал.

Цель этого послания совсем другая.

И, думаю, ты ее поймешь, может быть правильнее чем я задумал.

Я вдруг сейчас понял, что не так уж мне и важно чем это все закончится. Даже если ничего и не изменится. Мне немного страшно при мысли, что если все таки все обойдется, что-то может измениться между нами.

По этому, если уж совсем честно, я просто хотел чтоб ты все это знал. Если конечно ты сам не догадался прежде. Я пишу сумбурно...нервничаю. Я и сам не знаю сейчас, какого результата я хочу, а какого боюсь. Думаю, время покажет чего мы заслужили.

Я редко говорю это. Еще реже говорю это серьезно.

Я люблю тебя.

Вот собственно и все.

В тот день, когда с него сняли повязку, я пришел намного раньше обычного. Мы разговаривали с Сэндзом о чертовых пустяках, чтобы не выдавать друг другу свое волнение, отвлекая друг друга от мыслей о назначенном часе. Сэндзу не разрешали курить, от этого он нервничал еще больше. Все мучения были позади, но главное испытание страшило нас обоих.

Врач снял мягкий бинт с его лица, и Сэндз поморщился, хотя в комнате был полумрак. Дронули ресницы, сошлись брови. У него были темные, почти черные ресницы. Он поднес руки к переносице, но не коснулся ее. Он открыл глаза. Сощурился, поморгал, привыкая к возникшим ощущениям, закрыл и открыл их снова. Нечеткий взгляд обошел комнату, Сэндз оперся рукой возле себя, взглянул на руку. Посмотрел на врача, который стоял перед кроватью, повернув голову, взглянул на меня. Казалось, его мозг не в силах был обработать такое внезапное количество информации, хлынувшей в него. Сэндз снова взглянул на медика, опять на меня.

— Эль?..

Я подошел к нему, сел рядом. Он вглядывался в мое лицо, пытаясь найти в нем хоть что-то знакомое. Не думаю, что он помнил. Выражение глаз было странным. Я вдруг подумал, что не знаю, какого они были цвета. Сейчас они были темными.

Протянув руку, он коснулся моей щеки, закрыв глаза, провел по ней и посмотрел на свои пальцы. На меня. Во взгляде отражалось странное подозрение, как будто он боялся оказаться обманутым.

После серии недолгих тестов на реакции глаз и проверки зрения, врач удалился. Сэндз встал, его чуть шатнуло от слабости. Подошел к окну, уцепился за подоконник.

— Осень...

Я подошел к нему сзади, зажмурившись, он схватил меня за рукав и прижался спиной.

— Скажи же что-нибудь.

— Сэндз...

Я не знал, что сказать ему, у меня перехватывало горло и слова не шли ни в какую.

— Я очень рад.

Он повернулся ко мне, напугав пронзительным взглядом. Закрыв глаза, прикоснулся руками к моему лицу.

— Говори же, мать твою...

Я начал с того, что первое пришло в голову — начал описывать ему двор, который видел за окном, листья, ветер, людей. Он посмотрел за окно, проверяя мои слова, повернулся ко мне окончательно. Испытующе изучил выражение моих глаз, движения губ, мимику. Провел рукой по груди, следя за ней. Картина мира постепенно складывалась из новых впечатлений. Он смотрел на меня, как на человека, которого когда-то хорошо знал, но с которым много лет не виделся и теперь искал, в чем же тот изменился, а в чем остался прежним.

Я поднял руку, чтобы коснуться его, он мгновенно перехватил ее, и отпустил, опомнившись. Усмехнулся.

— Придется заново привыкать к твоим манерам, Эль.

Новая мысль пришла ему в голову, он кончиками пальцев пробежался по моему бедру. Я отвел взгляд, непроизвольно задержав дыхание. Сэндз, жадно следивший за выражением моего лица, довольно оскалился. Ничуть не изменился... Как ребенок, получивший игрушку, он следил за моей реакцией.

— Хватит... — я отвел его руку от пояса. Сэндз был в восторге.

Мяу так и не дождался его.

Он умер прежде, чем Сэндза окончательно выписали. Глядя на его фотографии, которые я приносил с собой, Сэндз иногда прикасался к ним пальцами, словно хотел почувствовать на них теплую мягкую шкуру нашего кота. Я отворачивался, чтобы не смотреть на него. Сэндз долго перебирал снимки, иногда кривенько улыбался, видя Мяу у себя или у меня на руках. Потом начал расспрашивать, где и когда была сделана каждая фотография. Я старался все вспоминать. Поджав губы, он начал заправлять снимки обратно в альбом, но уронил и скрючился, вжавшись лицом в подушку. Я пересел к нему ближе. Молча гладил по спине, пока он не затих.

— Извини, — машинально сказал он, выпрямляясь. На скулах проступили два ярких красных пятна, отчего он казался еще более бледным. — Я веду себя как идиот. Из-за какого-то кота... — он прервал себя, резко втянув воздух. Я привлек его к себе. В этом был весь Сэндз. Безжалостный к людям, способный так переживать из-за смерти любимого кота. Он обхватил меня за шею, спрятав лицо.

— Расскажи... Расскажи, какой он был.

Я погладил его по волосам.

— Очень похож на тебя. Такой же наглый и беспринципный. — Сэндз то ли всхлипнул, то ли хихикнул, — Таскал еду с тарелок, особенно с моей. Ходил, всегда высоко задрав хвост. Прыгал по шторам. Драл когтями диван. Спал у тебя в ногах, а если не пускали в спальню, орал под дверью.

Я рассказывал ему то, что Сэндз знал и без меня. Но продолжал рассказывать, поглаживая по голове. Он тихо слушал, не шевелясь. Плакать у него не было возможности. Слезные каналы восстановили лишь частично, в той степени, которая позволяла поддерживать поверхность глаз в состоянии необходимой влажности. Но я не сомневался, что если бы он мог — он бы плакал сейчас.

— Он был большим, пушистым, очень теплым, очень красивым. Когда играл со мной, никогда не убирал когти. А тебя — помнишь? — только покусывал. Наверное, запомнил, как однажды я надрал ему уши за то, что он укусил тебя. Он вообще меня ни во грош не ставил. Напакостив где-нибудь, сразу мчался к тебе за защитой и не слезал у тебя с рук, пока опасность не обходила его стороной.

— Он был замечательным котом, — ревниво буркнул Сэндз, не поднимая головы, — Это ты тиранил его ни за что.

— Конечно, замечательным, — покладисто согласился я.