1. Лёхин с Шишиком на плече

Восход черного солнца.

От боков "солнца" плеснуло тьмой, как взрывом. Черное нечто легчайшим пухом вспорхнуло с земли, уже не солнце — размазанная клякса. И внезапно клякса жестко и резко обрела до боли знакомый по разным киношкам силуэт — силуэт парящего дракона: узкая голова на расширяющейся к телу шее, грузное тело — и строгая графика распахнутых крыльев, почти списанная с крыльев летучей мыши.

Дракон медленными кругами поднимался в темное небо, и закоченевший от напряжения Лехин неожиданно забыл о страхе, обуянный огромным желанием тоже взлететь. Он смотрел в небо, на величественные махи громадных крыльев, слушал сильную звенящую музыку необыкновенного ритма — ритма взлетающего необыкновенного зверя.

И не замечал, как собственное тело неторопливо и решительно прогнулось в позвоночнике, как руки неспешно взмывают, подражая распахнутым крыльям дракона.

Очнулся и даже немного испугался, когда черное, уже смазанное пятно растворилось среди звезд, когда не почувствовал своего тела, растаявшего в воздухе. Испугался — и все ощущения вернулись. Вот он, Лехин, разгоряченный ходьбой. Уставший, невыспавшийся. А ведь только что — летал. Пусть по впечатлению, но это было так здорово! Не чувствовать опоры под ногами, превратиться в чистое стремление вверх... Хорошо... Кстати, почему уставший и невыспавшийся? Как бы не так! Тело и правда разгоряченное, а ноги-то уже не тяжеленные, так, чтобы с трудом от земли отдирать... Ничего себе!..

— Ничего себе, — пробормотал Лехин. — Это я, значит, минутку "полетал" — и все? Как будто сутки продрых и кофейком запил пробуждение... Ну и ну... Надо бы при случае повторить.

"А если не получится?" — спросило зловредное сомнение.

— Получится, Ведь что нужно? Увидеть дракона и услышать музыку. Органную. Ее бы еще записать. А почему и нет? И запишем. Дома где-то завалялась нотная тетрадь, надо посмотреть, может, чистые листы еще есть. Одно только... Шишик, а мы вправду это чудище видели, или это только так, галлюцинация ?

Но Шишик, с отвалившейся от восторга челюстью, так же мечтательно пялился в небо и, кажется, так же сильно жалел об отсутствии крыльев.

Продолжая путь, Лехин прошел под мостом и до перекрестка буквально тащился нога за ногу, стараясь обнаружить хоть какой-то след пребывания дракона на земле. С пешеходной дорожки ему показалось, что асфальт у остановки напротив прогнулся, Лехин помчался на дорогу и вновь впал в экстаз. Сам себя уговаривал, смеялся над собой: "Да ладно, подумаешь, место нашел, откуда чудище взлетело! Да что тут такого — взлетел и взлетел дракон! Эка невидаль! Чему ты-то радуешься? Вернется — раздавит, как дождевого червя, и не заметит!" Но, бродя по горячему (стопы жгло через подошву) асфальту, не мог удержаться от — ну идиотской же! — улыбки.

Как на заказ — ни одной машины на дороге. Однако Лехин уговорил себя снова перейти на пешеходную дорожку. И дальше не пошел, а полетел, легко вспомнив мелодию драконьего полета. Шелест за спиной больше не пугал, хотя шуршал энергичнее прежнего. А куда деваться преследователям? Лехин взял хороший темп и не собирался его сбавлять, так что бедняги, наверное, совсем запыхались.

Еще одной остановкой позже Лехин вспомнил озаботившую его недавно проблему. Что же будет, когда все закончится? А что будет? Все отлично будет! Способность видеть не пропадет с решением призраковых печалей. А значит он однажды опять увидит дракона. И не перестанет любоваться хихикающей "помпошкой". И продолжит здороваться с домовыми...

— Эй, дорожный!

К вычурно-декоративному крыльцу продуктового магазина прилепили подобие маленькой прямоугольной клумбы. Лехин не любил таких вещей. Слишком зависимы здесь цветы от человеческой добросовестности. Почему их и жалко.

С клумбы спрыгнуло что-то лохматое и понеслось к Лехину. Лехин успел разглядеть: нечто неслось на четырех раскоряченных конечностях, больше похожих на древесные корни, чем на ноги. Добежал, вмиг собрал ноги в одну гибкую ножку, лохматое тело сплющилось в лепешку — и впрямь гриб! Лепешка накренилась и превратилась в шляпу — глаза из-под нее уставились на Лехина, выразительно зыркнули на Шишика, который пискнул что-то вроде "ой", но не пугливо, а пренебрежительно: "Ой, да ладно, боимся мы тебя! И что дальше?"

— Дорожный — это вы мне? — осведомился Лехин.

— Шишики на людях не ездиют! — назидательно заявил гриб (Шишик подождал, пока глаза "грибные" переедут на Лехина и высунул язык).— А раз слышишь — стало быть, видишь. Помоги, мил человек, дорогу перейти, а я тебя яблочком угощу.

— Да, вроде, и движения на дороге нет, — удивился Лехин и быстро глянул на плечо: Шишик возбужденно подпрыгивал и умудрялся при этом мотать всем телом, будто кивая: "Соглашайся! Соглашайся!" И Лехину стало смешно. — Вас как — за ручку или на ручки?

— На ручки! На ручки! — обрадовался гриб. Поджал конечности и уселся на дорожку. — Я ведь Леший-палисадничий. Умучаешься за ночь-то по клумбам бегать, по балконам шастать, а тут еще всякие из дороги...

Лехин не понял — не расслышал последних слов, примерился и ухватил Лешего-палисадничего за косматые бока. Ничего, словно охапку листьев опавших поднял — легких и сухих. Таких легких, что машинально прижал к животу — не ровен час, рассыплется кучка.

Леший-палисадничий сидел на руках смирно, и Лехин с усмешкой решил: "И окликнул он меня, потому что родича угадал? Лехин — Ле-ший. Потому и спокоен. Доверяет родичу".

Шаг на дорогу — Леший прильнул к Лехину так, что теперь можно было его лишь слегка придерживать одной рукой. Справа зашевелился Шишик. Удивленный Лехин увидел: "помпошка" крепко ухватилась за ворот рубахи и осторожно свесилась вперед, что-то опасливо рассматривая под ногами человека, Лехин и глянул через съежившегося Лешего.

Асфальт плыл прозрачными слоями — какой-то слой отчетливо выше, какой-то контурно рисовался под верхним. И между ними резво мелькали гибкие чёрные стрелки... У Лехина от текучести дороги и внезапно видимой глубины закружилась голова. Пытаясь сосредоточиться, он невольно остановился, чтобы хорошенько разглядеть хоть одну черную стрелку. Будто уловив внимание сверху, ближайшие чернушки мгновенно скучились вокруг его ног, и каждая разинула пасть!

— Иди-иди, мил человек, — послышался шепот Лешего-палисадничего. — Тебя-то, не бойсь, не тронут.

Лехиным овладела уверенность, что шагни он с места — передавит половину стрелок. Одна стрелка воспользовалась его растерянностью, выскочила на поверхность асфальта, как на тонкий прозрачный ледок. Пасть она распахнула до половины своей длины и вцепилась в носок ботинка. Не то чтоб прокусить — даже не примяла. Отодвинула челюсти в сторону и шмыгнула назад. Видимо, она сообщила товаркам, что добыча попалась — только зубы переломать. Стайка мигом разлетелась.

Лехин очнулся и благополучно добрался до противоположного "берега".

— И такая дорога тянется на три остановки! — пожаловался Леший-палисадничий. — Все в обход приходится бегать, а у меня хозяйство-то вон какое агромадное! Набегаешься за день зазря — ноги гудят, да и делать ничего не успеваю.

Яблочко он вынул откуда-то из середины шляпы своей — малюсенькое, с крупную сливу. Зато, насколько Лехин смог рассмотреть при свете фонаря, сияло оно крепким красным цветом в мелкую коричневую веснушку. Есть-то жалко. Лехин и положил плод в карман под одобрительное хихиканье Шишика.

42.

Дома на пятачке Привокзальной, который объезжают троллейбусы, торопясь вперед или возвращаясь на маршрут, старые, еще довоенной постройки, в основном пятиэтажки. Они густо заросли, отчего пятачок похож на круглый, чуть неровный торт в три слоя: нижний — кусты, средний — деревья, а уж из них выглядывают дома. Фонари здесь терялись в могучей листве и светили скромно, тем более что каждый второй до сих пор был желтой лампочкой под широкополой шляпой колокольчиком.

Номера домов Лехин с трудом различал в живой сети света и теней. Ветер то помогал — отклонял ветви, то мешал — легкомысленно качал деревья, и тогда по освещенным стенам качалась уродливая паутина, бегали и прыгали громадные пауки и сороконожки.

Нашел. Почти в самой середине пятачка... Стоя у двери в подъезд, Лехин почему-то вспомнил две недавние встречи и невольно вздохнул: "И по небесам полетал, и на грешную землю вернули... Был бы суеверный, над многим пришлось бы пораскинуть мозгами".

Дом Лехин на всякий случай обошел. Темный, как и соседние. Только одно окно светится, на третьем этаже, — странное, тяжелое желтое пятно, спрятанное за плотной шторой. Странное — потому что при виде него Лехин внезапно решил: в квартире Проводника у кого-то бессонница. Решил — и точка. И даже не захотел задуматься, почему именно это окно — квартира Проводника.

В подъезде с узкими лестницами горели стоваттовые лампочки. Лехин даже удивился. Подъездная-то дверь не железная, а лампочки все целые и на каждом этаже.

Квартира Проводника оказалась и в самом деле на третьем этаже.

Неужели та самая квартира со светом? Совпадение?

Лехин прислонился к перилам и стал прикидывать: позвать ли шепотом здешнего домового, послать ли за ним "помпошку", или "помпошку" сразу отправить за Шишиком Проводника?

Только повернулся спросить мнение аборигена из паранормального мира, как неожиданно за нужной дверью раздался торопливый шаг. В застывшей тишине он прозвучал отчетливо. Мгновения спустя щелкнул замок. Дверь распахнулась — Лехин даже от перил не оттолкнулся — и на пороге появилась женщина в легком халате. Спеша к двери, она, видимо, забыла или не успела оставить в комнате недочитанную книгу. Один взгляд на нее: гладко зачесанные назад волосы, смугловатое лицо с широкими скулами, с совсем не сонными, вопрошающими глазами — и Лехин не сомневался, кто перед ним. Сестра Проводника.

— Извините, я думала...

Голос будто растаял в шепот, и потухли оживленные, блестящие глаза. Но женщина продолжала стоять — то ли растерялась от неловкой ситуации, то ли ждала чего-то, и Лехин — тоже от растерянности — промямлил:

— Я, кажется, перепутал подъезды.

Женщина шагнула назад, в комнату, и закрыла двери.

Расстроенный Лехин хотел было пожаловаться Шишику, что все идет не так, как надо. Но "помпошка" с плеча исчезла. Хорошо еще, Лехин осмотреться сообразил, прежде чем в панику вдариться.

На последней, нижней ступени лестницы на четвертый этаж стоял незнакомый домовой и за шкирки держал в вытянутых руках двух Шишиков. Оба вели себя как буйные хулиганы: истошно "орали" (беззвучно — только пасти распялили до предела), брыкались и — тянулись друг к дружке, лупя воздух кривоватыми лапками и яростно сверкая желтыми глазищами. Разобрать, где свой, а где — чужой, невозможно. Лехин решил начать с традиционней формулы знакомства, однако вовремя спохватился: формула формулой, да ведь они не в квартире, а в подъезде. Надо немного по-иному. И Лехин осторожно спросил:

— Дедушка домовой, за что вы их так?

— А неча поперед батьки в пекло лезть! — ответствовал тот, нисколько не удивившись. — С чем явились чужие, сначала я должен прознать, а не этот постреленыш. Ишь, прыткий какой!..

— У нас дело спешное, оттого они и торопятся, — объяснил Лехин. — Вы ведь из 42 квартиры? Я к вам с весточкой о хозяине вашем.

Домовой икнул и всплеснул ручками. Шишики шмякнулись на пол и некоторое время поразительно напоминали косматые лепешки. Затем лепешки надулись и буквально врезались друг в друга.

— Нам бы надо вниз спуститься, — озабоченно предложил домовой — У хозяйки ухо вострое, да и ночь. А в сенях подъездных, у батареи, звук хорошо глохнет. Пошли, что ли?

Там, у батареи, и познакомились. Домовой Вавила оказался пытливым слушателем. Лехин собирался обойтись кратким пересказом случившегося — не тут-то было! Домовой вытянул даже историю похода в выставочный зал.

— Так что? Отпустите со мной Шишика?

Вавила сидел на батарее, куда подсадил его Лехин. После вопроса человека домовой глубоко задумался, уперев руки и бороду в колени. Вида он был чрезвычайно интеллигентного и явно ухаживал за своей внешностью и одеждой. Все вместе: стриженая борода, волосы, чем-то смазанные, чтобы не торчали; не привычные Лехину рубаха и штаны, а что-то длинное, при взгляде на которое вспоминалось слово "сюртук", и зауженные книзу брючки, прячущие носки ботинок, — в общем, весь облик Вавилы укладывался в чопорное понятие "профессорский домовой".

— Я-то что? Не в моей власти отпускать — не отпускать Шишика, — наконец заговорил Вавила, тихонько постукивая ботинками по железному листу поверх батареи. — Я ведь догадывался — хозяин жив, потому как Шишик из дома не уходил. Только не знал, как его найти, а следа-то нигде не было. Мы, домовые, коли хозяин пропал, друг дружке весточку передаем — бывает, и отыщем. А здесь... Весь город о пропаже знает — и ничего. Теперь-то понятно. Коли он застрял между мирами — какой уж тут след... Так вот. Шишик-то с вами не то что пойдет — побежит. Однако закавыка туточки, Алексей Григорьич. Можешь ли ты от души поклясться, что Шишик живой останется, если что?

Теперь задумался Лехин. Но долго думать не стал.

— Какой смысл в моей клятве, если Шишик все равно со мной пойдет? Какие клятвы, если я сам не знаю, вернусь ли из того подвала?

— По крайней мере — честно, — вздохнул Вавила. — Жалко Шишика.

— А города не жалко?! — ощетинился Лехин, но домовой замахал на него суховатыми ручонками.

— Уймись, Алексей Григорьич! Я ведь по-своему, по-стариковски, пожалел. Так — мысли вслух (Лехин хмыкнул). Понимаю, о чем подумал ты. Мол, отпеваю заранее. Да ведь мало ли что в сердцах вырвется. А пожалеть-то? Кто его еще пожалеет? Сколько лет душа в душу вместе...

Шишики мячиками проскакали вниз по лестнице, и Лехин присел, чтобы им было легче прыгнуть на плечи. И особую примету соболевского Шишика успел разглядеть: над выпученными глазищами — не то ресницы густущие, не то брови насупленные. Лехина "помпошка" прыгнула на привычное правое плечо, профессорская — напротив.

Прежде чем пуститься в путь, Лехин объявил им, что различать их будет по именам: Профи — от профессора, Ник — от собственной фамилии. Шишики в ответ вежливо похихикали.

Вавила проводил их до подъездного крылечка.

Оглянувшись на дом, Лехин увидел: что-то белое трепещет.

В памяти копался недолго. Небось, домовой из кармана сюртучка платочек вынул помахать на прощанье.

... Тихую темную дорогу пересекли быстро и — остановились.

Привокзальный сквер славился широкой дорогой, разделявшей его пополам, а саму дорогу делил пополам длинный бассейн с узкими клумбами по краям. А от дороги тянулись аллейки, короткие, но особенно приятные летом, в жару. Конечно, вдоль широкой дороги много было скамеек, но в аллейках сидеть на скамейках было интереснее.

А Лехин как раз вышел к скверу и стоял у начала "скверной" дороги. И такая тяжесть вдруг навалилась, что он, почти не раздумывая, зашагал в боковую аллею. Тут нашел он ожидаемую скамью и, понадеявшись, что милицейский патруль не полезет во тьму липовых и сиреневых дебрей, лег и уснул.