— Нам пришлось стрелять, — сказала Куртэйна.
— Ты хорошо сделала, что вообще принесла его мне живым. — Он вернул доску и лом рабочему, потер ладони о колени и направился к той части причала, где стояли Куртэйна и Кильон, проворно пригибаясь, когда в воздух поднялся целый двигатель со все еще прикрепленным пропеллером. — Как хорошо, что ты вернулась!
— Рада вернуться.
Он обнял Куртэйну, отбросив все приличия. Вблизи он оказался даже крупнее, чем показалось Кильону на первый взгляд. Он попытался определить возраст мужчины, но признаки были противоречивыми. Его руки и запястья были покрыты возрастными пятнами, но на них бугрились мышцы. У него были пухлые щеки без морщин, волосы густые, но почти седые; глубокие морщины окружали его глаза, но это были глаза, которые искрились искрометным энтузиазмом. Ему, конечно, было за тридцать, возможно, даже за сорок, но он обладал энергией мужчины на треть старше себя. — Я боялся, что мы потеряли тебя, когда ты так поздно появилась, — сказал Рикассо. Его голос был глубоким, почти невозможно звучным: он был создан для произнесения речей.
— Вы, должно быть, знали, что семафорные сети не работают, что мы не сможем связаться с вами, пока не окажемся в пределах досягаемости гелиографа.
— В том-то и дело, что мы почти ничего не знали. Да, то, что шторм был хуже, чем что-либо на памяти живущих, — это было очевидно. Кроме того, все это были лишь догадки. Мы понятия не имели, насколько масштабной была потеря семафорных сетей, был ли это локальный сбой или сбой в масштабах всей планеты. Все, что мы знали, это то, что один за другим мы теряли контакт с нашими дальними разведчиками. Честно говоря, мы думали о худшем. Затем появился "Железный выступ", и вчера поздно вечером мы получили известие от "Киновари". Я с трудом осмеливался поверить, что эта "Раскрашенная леди" тоже может вернуться, но вот ты здесь.
— Приносящая подарки.
Его тон стал мягко укоризненным. — Это не имело бы ни малейшего значения, если бы ты ничего мне не принесла, Куртэйна. Как тебе хорошо известно.
— С Эграффом все в порядке?
— С ним все в порядке, не волнуйся. С тех пор как он вернулся, я держу его на борту "Пурпурного императора", он собирает разведданные о масштабах шторма. А как насчет твоей собственной команды?
— Мы понесли потери, но могло быть и хуже. Я так понимаю, вы были в восторге от наших новых гостей?
— Да, выжившие на сигнальной станции и беженцы. — Кильону показалось, что только тогда Рикассо хотя бы краем сознания осознал его присутствие. — Этот джентльмен один из последних, не так ли?
— Доктор Кильон из Копья, — сказала Куртэйна. — Мы подобрали его вместе с тремя попутчицами.
— Они бежали из Копья после того, как разразился шторм? — спросил Рикассо, адресуя свой вопрос Куртэйне.
— Нет, они уже были снаружи. На самом деле, насколько мы можем судить, двое из них даже не являются жителями Копья.
Кильон решил, что если он ничего не скажет, то его, возможно, никогда и не спросят. — Я благодарен Куртэйне за то, что она спасла нас. Нас чуть не убили плотоядные.
Взгляд Рикассо переместился на него. — Как получилось, что ты связался с воргами?
— Нам сильно не повезло наткнуться на мальчиков-черепов.
— Мм. Это опасный мир, за пределами Копья.
— Я заметил. Могу я поинтересоваться вашим интересом к воргам?
— Обычно он такой прямолинейный? — спросил Рикассо Куртэйну.
— Вообще-то, нам повезло наткнуться на него. Он хирург. Ну, во всяком случае, какой-то врач. Гэмбисон был на пределе — он едва справлялся, прежде чем на обратном пути мы столкнулись с мародерами.
— Вы добровольно предложили свои услуги, доктор?
— Это было самое малое, что я мог сделать. Мне жаль, что один из мужчин все-таки погиб.
— Гэмбисон говорит, что смертей было бы больше, если бы не доктор Кильон, — сказала Куртэйна.
— Пытаетесь завоевать наше доверие, доктор?
— Если бы я представлял, что это можно купить, я бы отдал вам все, что у меня есть. Мне нечего предложить, кроме своих навыков.
— Обычно мне нравится видеть глаза человека, когда он разговаривает со мной.
Кильон протянул руку, чтобы дотронуться до очков. — Это медицинское. Мои глаза необычайно чувствительны к дневному свету. Мы можем поговорить об этом наедине, если это вас заинтересует.
— Возможно, — медленно произнес Рикассо.
— Это тот человек, о котором я говорила, что тебе захочется познакомиться с ним, — сказала Куртэйна. — Я подумала, что мы могли бы продолжить этот разговор на борту "Пурпурного императора".
— Благоразумие в порядке вещей?
— Что-то в этом роде. Мирока, другая жительница Копья, была ранена, но Гэмбисон говорит, что она должна полностью восстановиться. Двое других находятся у него на карантине в целях предосторожности.
— С грязными крысами нельзя рисковать. Но ведь нет причин, по которым они все не могут быть переведены на "Император", не так ли?
— Насколько мне известно, нет, — ответила Куртэйна.
— Я хочу, чтобы ворга немедленно отправили туда. Скажи им, чтобы они перенесли его к остальным, но пока подержали в клетке. — Рикассо повернулся к Кильону. — А вы, доктор, можете пойти со мной.
Они были в воздухе, скорее подпрыгивая, чем летя, и у маленького, инкрустированного золотом летательного аппарата было больше общего с воздушным шаром, чем с дирижаблем. При трех пассажирах места внутри было достаточно только для пилота и одного охранника. Покачивание и роскошные плюшевые сиденья словно сговорились погрузить Кильона в приятную дремоту. Куртэйна уже сдалась. Она заснула почти сразу после того, как они отстыковались от служебного дирижабля, прислонившись лбом к иллюминатору и тихонько похрапывая.
— Я не уверен, что она спала с тех пор, как нас спасли, — сказал Кильон.
— Меня бы это не удивило. Редко, когда она возвращается из миссии не доведя себя до изнеможения. Конечно, я чувствую свой долг по защите. — Рикассо сидел напротив Кильона, широко расставив ноги, его живот свисал между ними, как частично спущенный газовый баллон. — Я очень хорошо знал ее отца; он был превосходным человеком. Погиб, защищая нас, конечно. Вторжение мальчиков-черепов в 5273 году. В самые мрачные моменты я беспокоюсь, что она не почувствует, что послужила Рою, если ее не постигнет такой же конец.
— Она сказала мне, что вы ее крестный отец. — Кильон заколебался. — Кстати, как мне вас называть?
— Рикассо, как и всем остальным. Как вы скоро обнаружите, я не большой сторонник формальностей.
— А вы... управляете Роем?
— Технически говоря, да. — Он заговорщицки понизил голос. — На повседневном уровне — вовсе нет. Я поручил такого рода дела своему очень способному административному персоналу. Честно говоря, у меня есть дела поважнее, чем управлять страной. Все это довольно утомительно.
— Я слышал, вы интересуетесь наукой.
— Действительно. А вы сами, доктор? — Его лицо озарилось любопытством. — Вы, случайно, не литератор?
— Я изучал медицину.
— В названии есть намек. Я имею в виду в более общем плане. Интересуетесь историей?
— Полагаю, не больше и не меньше, чем кто-либо другой.
— Ну, я надеюсь, что это не так, потому что большинству людей — по моему, по общему признанию, очень ограниченному опыту — это вообще неинтересно. И полагаю, на самом деле их нельзя винить за это.
— Вы чувствуете себя по-другому.
— За мои грехи. Большинство сочло бы это не более чем безобидным, слегка эксцентричным развлечением, чем-то таким, что удержит скучающего старика от проказ. Меня вполне устраивает, что они продолжают в это верить, но я знаю, что они ошибаются.
— В Копье есть поговорка: история — это та же карточная игра, только перетасованная. На самом деле никогда ничего не меняется; никогда не случается ничего такого, чего бы уже не случалось, наверное, тысячу раз. Так какой смысл изучать прошлое? Все, что это скажет вам, — это то, что будущее будет в большей степени таким же, как погода.
— Вы пользуетесь тем же календарем, что и мы, доктор. Я только что упоминал о вторжении мальчиков-черепов в 5273 году.
Кильон вцепился в подлокотники своего сиденья, когда маленький паром резко вильнул — гораздо резче, чем казалось возможным для дирижабля, — и нырнул между двумя маячившими впереди кораблями, задев корпус одного и едва не пролетев под гондолой другого.
— Не вижу в этом никакой связи.
— Если история всегда была одной и той же, если ничего никогда не менялось, зачем нам вообще нужен календарь? Конечно, это немного упрощает ведение бухгалтерии. Дает грязным крысам что-то, что они могут нацарапать на своих надгробиях. Но должно быть что-то еще, вам не кажется? Само существование системы датировок подразумевает, что что-то произошло, что-то, что было сочтено достаточно примечательным, чтобы ознаменовать начало событий. Что-нибудь подходящее эпохальное.
Куртэйна, очнувшаяся от дремоты, сказала: — Поехали.
— Ублажи старого дурака, моя дорогая.
Теперь они были в гуще Роя, окруженные со всех сторон воздушными кораблями и соединяющими их канатами и мостами. Небо и земля были видны лишь изредка. Было обманчиво легко представить, что эти огромные сооружения были неподвижными ориентирами, как город опрокинутых небоскребов.
— Из того немногого, что я знаю об этом вопросе, — сказал Кильон, — наш календарь основан на Завете. Там говорится, что Око Божье сияло сквозь оболочку мира пять тысяч двести восемьдесят с лишним лет назад. До этого был просто бесформенный хаос, тьма без света.
— Око Божье является более или менее синонимом того, что в более просвещенные времена мы бы сейчас назвали Трясиной, хаотической исходной точкой для зон. Разве это не так?
— На самом деле никто не воспринимает это всерьез, — сказал Кильон.
— Кроме многих миллионов людей, которые все еще читают Завет или один из других основных религиозных текстов.
— Даже самые ярые из них не воспринимают все это буквально, — сказал Кильон. — Они читают его для морального руководства, утешения во время трудностей. Не как завуалированный урок истории о происхождении мира.
— А если бы они это сделали?
— Они бы обманывали себя.
— Похоже, вы в этом довольно уверены, доктор. Ни малейшего проблеска сомнения? Ну же, вы не можете быть таким недалеким. Не после всего, что произошло в последнее время.
— Это просто сильный шторм, вот и все.
— И все же в Завете говорится — и я цитирую здесь по памяти, так что простите меня, если я не совсем правильно помню — "и в то время написано, что придут могущественные, те, кто двигает горы и небеса, и знак хранителей врат господних рай будет над ними, и они будут в страхе". — Он улыбнулся, довольный собой, потому что это, несомненно, было точное воспоминание. — Другими словами, тектомантки.
— Насколько мне известно, никто не сдвигал ни гор, ни небес.
— Мы позволим себе немного вольности в поэтической интерпретации. Имейте в виду, что Писание передавалось из поколения в поколение более чем на триста поколений. Стоит ли удивляться, что некоторые понятия были искажены?
— Более чем запутаны, если хотите знать мое мнение.
— Значит, вы не верите в тектоманток, несмотря на все научные доказательства обратного?
Кильон ответил так правдиво, как только был способен. — Полагаю, что некоторые люди имеют определенный, очень ограниченный контроль над зонами. Если это делает меня недалеким, пусть будет так.
— Я не прошу вас открывать свой разум для всякой чепухи, доктор, просто для того, чтобы допустить возможность того, что вы, возможно, ранее отвергли или вообще не приняли во внимание. Например, тот факт, что мир не всегда был таким, и, следовательно, не обязательно должен быть таким в будущем.
— Если бы мир был совсем другим, — сказал Кильон, — в нем не обязательно нашлось бы место для Роя.
— Кое-что, что, по вашему мнению, должно было ускользнуть от моего внимания.
Что ж, этого не произошло. По правде говоря, доктор, у моей учености действительно есть цель. Я обязан оценивать любую угрозу, любое изменение обстоятельств, которые могут повлиять на Рой и его граждан. Называйте это стратегическим мышлением, если хотите. Мне кажется аксиомой, что вы не можете предсказать будущее состояние нашего мира, а тем более спланировать, как вы собираетесь к нему адаптироваться, пока не поймете, как мир стал таким, какой он есть.
— И совершенно случаен тот факт, что тебе нравится копаться в пыльных старых картах и легендах, — сказала Куртэйна с многострадальным видом человека, который проходил через подобные дискуссии больше раз, чем она хотела бы вспомнить.
— Счастливый брак по желанию и необходимости, вот и все, — сказал Рикассо. Он печально посмотрел на Кильона. — Мне очень жаль, доктор. Мои надежды оправдались. Конечно, это не ваша вина.
— По поводу чего?
— Я надеялся, что вы окажетесь подходящим собеседником, с пониманием отнесетесь к моим более диковинным идеям. Однако вы твердо стоите на своем, и я вряд ли могу винить вас за это. Медицина — это строгая дисциплина; она требует усердия, а не воображения.
Кильон не позволил этой колкости задеть себя. — Доктор Гэмбисон сказал мне, что вам нравятся ваши беседы с ним.
— Гэмбисон — исключение из правил. Кроме того, он так часто бывает вдали от Роя. Раньше мне нравилось беседовать с отцом Куртэйны, но теперь, когда его больше нет с нами...
— Я бы не хотел, чтобы у вас сложилось впечатление, что я полностью закрыт для новых идей, — сказал Кильон.
— Конечно, нет, — успокаивающе сказал Рикассо. — Я уверен, что по-своему...
— И все же было бы неплохо поговорить наедине.
Рикассо наклонился и похлопал Кильона по колену, как дядя мог бы успокоить маленького мальчика. — Я настаиваю на этом, дорогой друг. Уверен, что мы найдем много общего.
Пилот опустила решетку люка, чтобы поговорить со своими пассажирами. — Приближаюсь к "Пурпурному императору", сэр. Я отведу нас в главный стыковочный узел, если у вас нет возражений.
— Это будет прекрасно, — ответил Рикассо. — Посмотри внимательно, доктор. Не многие люди подходят к нему так близко. Он нечто, не правда ли? Даже для жителя Копья?
— Он огромен.
— На планете нет машины крупнее. К тому же ему почти двести пятьдесят лет. Это почти доисторический период, когда речь идет о воздушных кораблях.
Они пробились к секретному ядру Роя. "Пурпурный император" уютно устроился там, как драгоценный камень, украшенный меньшим убранством небольших кораблей, поддерживающих тесный, пеленающий строй. Он был, по любым меркам, поистине нелепой машиной: огромной и темной, как грозовая туча, угрожающей самими своими размерами, но в то же время передающей ощущение нелепой тяжеловесности и уязвимости. Его оболочка, должно быть, простиралась более чем на поллиги от края до края, в два раза больше любого корабля, который Кильон видел до сих пор. Главная гондола, тянувшаяся почти по всей длине оболочки, была высотой в дюжину палуб, освещалась цепочками золотых окон, украшалась балконами и прогулочными дорожками. Там была дюжина гондол поменьше, соединенных с главной крытыми переходами. У него было множество выносных опор, установленных в три и четыре яруса, каждая из которых поддерживала дюжину или более двигателей, воздушные винты варьировались по размеру от простых пропеллеров, не больше, чем у "Раскрашенной леди", до медленно вращающихся лопастей длиной с целый дирижабль. К различным докам были пришвартованы корабли размером по меньшей мере с "Раскрашенную леди", и они напоминали не более чем оппортунистических паразитов, обгладывающих покрытое коркой подбрюшье какого-то огромного, забывчивого морского чудовища.
